— Господин Полознев, я просил вас явиться, — начал он, держа в руке какое-то письмо и раскрывая рот широко и кругло, как
буква о, — я просил вас явиться, чтобы объявить вам следующее.
Главным образом Коля доставлял ей величайшее наслаждение тем, что уже знал
букву о. «Ну, Коля, покажи, где о!» — говорила она ему, и ребенок без ошибки показывал.
— Jawo-o-ohl! — крикнул я вдруг изо всей силы, протянув о, как протягивают берлинцы, поминутно употребляющие в разговоре фразу: «jawohl» и при этом протягивающие
букву о более или менее, для выражения различных оттенков мыслей и ощущений.
На камне, кроме буквы t, стояли еще r, i, g, о, потом маленький пробел, а за ним буква р, затем опять пробел и опять
буквы о, r, d, t, е, r, t, i — и только.
— Вечно ты с сомнениями. Сказано: в иске Акимовой отказать. Ловко, брат, — обратился он к Вале и добавил строго-официальным тоном, ударяя на
букву о: — И возложить на нее судебные и за ведение дела издержки.
Неточные совпадения
— Вот, сказал он и написал начальные
буквы: к, в, м,
о: э, н, м, б, з, л, э, н, и, т?
Буквы эти значили:«когда вы мне ответили: этого не может быть, значило ли это, что никогда, или тогда?» Не было никакой вероятности, чтоб она могла понять эту сложную фразу; но он посмотрел на нее с таким видом, что жизнь его зависит от того, поймет ли она эти слова.
Мавра ушла, а Плюшкин, севши в кресла и взявши в руку перо, долго еще ворочал на все стороны четвертку, придумывая: нельзя ли отделить от нее еще осьмушку, но наконец убедился, что никак нельзя; всунул перо в чернильницу с какою-то заплесневшею жидкостью и множеством мух на дне и стал писать, выставляя
буквы, похожие на музыкальные ноты, придерживая поминутно прыть руки, которая расскакивалась по всей бумаге, лепя скупо строка на строку и не без сожаления подумывая
о том, что все еще останется много чистого пробела.
Ему нравилось не то,
о чем читал он, но больше самое чтение, или, лучше сказать, процесс самого чтения, что вот-де из
букв вечно выходит какое-нибудь слово, которое иной раз черт знает что и значит.
Маленькая горенка с маленькими окнами, не отворявшимися ни в зиму, ни в лето, отец, больной человек, в длинном сюртуке на мерлушках и в вязаных хлопанцах, надетых на босую ногу, беспрестанно вздыхавший, ходя по комнате, и плевавший в стоявшую в углу песочницу, вечное сиденье на лавке, с пером в руках, чернилами на пальцах и даже на губах, вечная пропись перед глазами: «не лги, послушествуй старшим и носи добродетель в сердце»; вечный шарк и шлепанье по комнате хлопанцев, знакомый, но всегда суровый голос: «опять задурил!», отзывавшийся в то время, когда ребенок, наскуча однообразием труда, приделывал к
букве какую-нибудь кавыку или хвост; и вечно знакомое, всегда неприятное чувство, когда вслед за сими словами краюшка уха его скручивалась очень больно ногтями длинных протянувшихся сзади пальцев: вот бедная картина первоначального его детства,
о котором едва сохранил он бледную память.
Клим уже знал, что газетная латынь была слабостью редактора, почти каждую статью его пестрили словечки: ab ovo,
о tempora,
о mores! dixi, testimonium paupertatis [Ab ovo —
букв. «от яйца» — с самого начала;
о tempora,
о mores! —
о времена,
о нравы! dixi — я сказал; testimonium paupertatis —
букв. «свидетельство
о бедности» (употребляется в значении скудоумия).] и прочее, излюбленное газетчиками.