Неточные совпадения
— Кланяйся
графу, —
сказал я посланному, — и поблагодари за память…
Скажи, что я занят и что…
Скажи, что я…
Они, конечно,
сказали бы более, если бы знали, как слаба, мягка и податлива натура друга моего
графа и как силен и крепок я. Они многое
сказали бы, если бы знали, как любил меня этот тщедушный человек и как я его не любил! Он первый предложил мне свою дружбу, и я первый
сказал ему «ты», но с какою разницей в тоне! Он, в припадке хороших чувств, обнял меня и робко попросил моей дружбы — я же, охваченный однажды чувством презрения, брезгливости,
сказал ему...
— Да, да, да… — нервничал
граф. — Ты должен был всё узнать! Он
сказал: буду! Но ведь этого недостаточно! Он мне сейчас нужен! Обя-за-тель-но сейчас! Ты его просил, а он тебя не понял!
— Я ничего… — пролепетал наивный
граф. — Он ничего не
сказал такого особенного.
— Сергей Петрович! — зашептал он мне на ухо, обдавая меня спиртными парами, — умоляю вас — удержите
графа от дальнейших замечаний относительно этой девушки. Он по привычке может лишнее
сказать, а это в высшей степени достойная особа!
— Рекомендуюсь, —
сказал я, вставая и подходя к ней, — Зиновьев… А это, рекомендую, мой друг,
граф Карнеев… Просим прощения, что без приглашения вломились в ваш хорошенький домик… Мы, конечно, не сделали бы этого, если бы нас не загнала гроза…
— Я очень рад, что ты ничего не ел у лесничего и не испортил себе аппетита, —
сказал мне
граф, когда мы входили в дом. — Мы отлично поужинаем… по-старому… Подавать! — приказал он Илье, стаскивавшему с него сюртук и надевавшему халат.
— Со мной
графы и князья не говорили таким тоном! —
сказал Каэтан, хмурясь. — Я не люблю такого тона.
— Я не понимаю! Я не по-нимаю! — простонал
граф, не зная, что
сказать и что предпринять…
— Я привез с собой прекрасные чертежи! —
сказал, между прочим,
граф. — Замечательные чертежи! Хотите, я вам покажу?
— Лучше, Сергей Петрович, лицемерить и пить тайком, чем пить при
графе. Вы знаете, у
графа странный характер… Украдь я у него заведомо двадцать тысяч, он ничего, по своей беспечности, не
скажет, а забудь я дать ему отчет в потраченном гривеннике или выпей при нем водки, он начнет плакаться, что у него разбойник-управляющий. Вы его хорошо знаете.
— Да, а теперь пью… Ужасно пью! — шепнул он. — Ужасно, день и ночь, не давая себе ни минуты отдыха! И
граф никогда не пил в такой мере, в какой я теперь пью… Ужасно тяжело, Сергей Петрович! Одному только богу ведомо, как тяжело у меня на сердце! Уж именно, что с горя пью… Я вас всегда любил и уважал, Сергей Петрович, и откровенно вам
скажу… повеситься рад бы!
Граф подошел ко мне и сел на край софы… Ему хотелось что-то
сказать мне. Это желание сообщить мне что-то особенное я начал читать в его глазах уже вскоре после вышеописанных пяти рюмок. Я знал, о чем он хотел говорить…
— И жалуются они мне на скуку… — перебил
графа Калинин. — Скучно, грустно… то да се… Одним словом, разочарован… Онегин некоторым образом… Сами, говорю, виноваты, ваше сиятельство… Как так? Очень просто… Вы, говорю, чтобы скучно не было, служите… хозяйством занимайтесь… Хозяйство превосходное, дивное… Говорят, что они намерены заняться хозяйством, но все-таки скучно… Нет у них, так
сказать, увеселяющего, возбуждающего элемента. Нет этого… как бы так выразиться… ээ… того… сильных ощущений…
Мой друг,
граф Карнеев, стоит позади, у самой церковной двери, за ктиторским шкафом, и продает свечи. Он прилизан, примазан и испускает из себя наркотический, удушливый запах духов. Сегодня он выглядывает таким душкой, что, здороваясь с ним утром, я не удержался, чтобы не
сказать...
И из большого числа людей, сидевших за свадебным столом, людей богатых, независимых, которым ничто не мешало говорить даже самую резкую правду, не нашлось ни одного человека, который
сказал бы
графу, что его самодовольная улыбка глупа и неуместна…
— Какая я смешная! —
сказала она. — Хохочу и сама не знаю, чего хохочу…
Граф, смейтесь!
— Поди сюда! —
сказал я грубо, подходя после обеда к
графу.
— Не всем же, душа моя, жить так роскошно, как
граф, —
сказал я. — Но оставим в покое мое богатство. Какой добрый гений занес тебя в мою берлогу?
— Пока?.. Чуть-чуть! В продолжение десяти минут «твоя рука в моей руке», — запел
граф, — и… ни разу не отдернула ручки… Зацеловал! Но подождем до завтра, а теперь идем. Меня ждут. Ах, да! Мне нужно поговорить с тобой, голубчик, об одной вещи.
Скажи мне, милый, правду ли говорят, что ты тово… питаешь злостные намерения относительно Наденьки Калининой?
— Послушай, Ольга! —
сказал я по уходе
графа. — Мне кажется, что тебе хочется что-то
сказать мне. Хочется?
Пробило половину второго.
Граф быстро взглянул на часы, нахмурился и зашагал по комнате. По взглядам, которые он бросал на меня, видно было, что ему хотелось что-то
сказать мне, что-то нужное, но щекотливое, неприятное.
— Меня
граф хочет прогнать! —
сказала мне она с громким смехом, когда кавалькада выезжала со двора, — стало быть, ей было известно ее положение, и она понимала его…
— Да,
граф глуп, —
сказал я. — Он мог бы послать эти деньги через меня и от моего имени.
Скажите мне, моя дорогая, зачем вы позволяете этому пигмею
графу приближаться к вам?
— Ты сегодня умен, —
сказал я
графу, отрезывая себе кусок балыка. — Умен, как никогда. Трудно распорядиться умнее…
— Боюсь, чтобы, в свою очередь, мне не пришлось пожалеть, что я судебный следователь, —
сказал я. — Если
граф не смешал убийства с самоубийством и если действительно Ольга убита, то достанется моим бедным нервам!
— Хорошо, оставим до будущего раза… Теперь только
скажите мне: правда ли, что вы били вашу жену? Говорят, что, найдя однажды у нее записку
графа, вы ударили ее…
— Вам, я вижу, со мной душно, —
сказал он, — кстати: не хотите ли поглядеть
графа Карнеева? Вон он, на извозчике сидит!
— Узнал я, что здесь, в Москве, в номерах Андреева, живет сын Урбенина, —
сказал Камышев. — Хочу устроить так, чтобы
граф принял от него подачку… Пусть хоть один будет наказан! Но, однако, adieu! [прощайте! (франц.).]