— Не люблю я этого умника, — говаривал он, — выражается он неестественно, ни дать ни взять, лицо из русской повести; скажет: «Я», и
с умилением остановится… «Я, мол, я…» Слова употребляет все такие длинные. Ты чихнешь, он тебе сейчас станет доказывать, почему ты именно чихнул, а не кашлянул… Хвалит он тебя, точно в чин производит… Начнет самого себя бранить,
с грязью себя
смешает — ну, думаешь, теперь на свет божий глядеть не станет. Какое! повеселеет даже, словно горькой водкой себя попотчевал.
Они довольны своим самоунижением, и все похожи на Рудина, о котором Пигасов выражается: «Начнет себя бранить,
с грязью себя
смешает, — ну, думаешь, теперь на свет божий глядеть не станет.
Он не замечал, что, называя всю свою жизнь обманом и
смешивая себя
с грязью, он и теперь лгал тою же, худшею в мире ложью, ложью самому себе.