С одной стороны, приличия, с другой — обыкновенное стремление человека к самостоятельности, к «творчеству, а не списыванию копий» заставляют поэта видоизменять характеры, им списываемые с людей, которые встречались ему в жизни, представлять их до некоторой степени неточными; кроме того, списанному с
действительного человека лицу обыкновенно приходится в романе действовать совершенно не в той обстановке, какой оно было окружено на самом деле, и от этого внешнее сходство теряется.
Против этого можно сказать: правда, что первообразом для поэтического лица очень часто служит действительное лицо; но поэт «возводит его к общему значению» — возводить обыкновенно незачем, потому что и оригинал уже имеет общее значение в своей индивидуальности; надобно только — и в этом состоит одно из качеств поэтического гения — уметь понимать сущность характера в
действительном человеке, смотреть на него проницательными глазами; кроме того, надобно понимать или чувствовать, как стал бы действовать и говорить этот человек в тех обстоятельствах, среди которых он будет поставлен поэтом, — другая сторона поэтического гения; в-третьих, надобно уметь изобразить его, уметь передать его таким, каким понимает его поэт, — едва ли не самая характеристическая черта поэтического гения.
Неточные совпадения
Три различные формы, в которых существует прекрасное, следующие: прекрасное в действительности (или в природе) [как выражается гегелевская школа], прекрасное в фантазии и прекрасное в искусстве (в [
действительном бытии], придаваемом ему творческою фантазиею
человека).
А только с подобной точки зрения, не находящей себе подтверждения в
действительных чувствах и суждениях
человека, и может эстетика утверждать, будто бы в мире действительности красота есть явление редкое.
Произведения поэзии живее, нежели произведения живописи, архитектуры и ваяния; но и они пресыщают нас довольно скоро: конечно, не найдется
человека, который был бы в состоянии перечитать роман пять раз сряду; между тем жизнь, живые лица и
действительные события увлекательны своим разнообразием.
Обыкновенно говорят: «Поэт наблюдает множество живых индивидуальных личностей; ни одна из них не может служить полным типом; но он замечает, что в каждой из них есть общего, типического; отбрасывая в сторону все частное, соединяет в одно художественное целое разбросанные в различных
людях черты и таким образом создает характер, который может быть назван квинт-эссенциею
действительных характеров».
Действительно, его краткость кажется недостаткам, когда вспомним о том, до какой степени укоренилось мнение, будто бы красота произведений искусства выше красоты
действительных предметов, событий и
людей; но когда посмотришь на шаткость этого мнения, когда вспомнишь, как
люди, его выставляющие, противоречат сами себе на каждом шагу, то покажется, что было бы довольно, изложив мнение о превосходстве искусства над действительностью, ограничиться прибавлением слов: это несправедливо, всякий чувствует, что красота
действительной жизни выше красоты созданий «творческой» фантазии.
То и другое требование — следствие ограниченности
человека; природа и
действительная жизнь выше этой ограниченности; произведения искусства, подчиняясь ей, становясь этим ниже действительности и даже очень часто подвергаясь опасности впадать в пошлость или в слабость, приближаются к обыкновенным потребностям
человека и через это выигрывают в его глазах.
Если бы произведения искусства возникали вследствие нашего стремления к совершенству и пренебрежения всем несовершенным,
человек должен был бы давно покинуть, как бесплодное усилие, всякое стремление к искусству, потому что в произведениях искусства нет совершенства; кто недоволен
действительною красотою, тот еще меньше может удовлетвориться красотою, создаваемою искусством.
Первое и общее значение всех произведений искусства, сказали мы, — воспроизведение интересных для
человека явлений
действительной жизни.
Под
действительною жизнью, конечно, понимаются не только отношения
человека к предметам и существам объективного мира, но и внутренняя жизнь
человека; иногда
человек живет мечтами, — тогда мечты имеют для него (до некоторой степени и на некоторое время) значение чего-то объективного; еще чаще
человек живет в мире своего чувства; эти состояния, если достигают интересности, также воспроизводятся искусством.
Предположим, что в произведении искусства развивается мысль: «временное уклонение от прямого пути не погубит сильной натуры», или: «одна крайность вызывает другую»; или изображается распадение
человека с самим собою; или, если угодно, борьба страстей с высшими стремлениями (мы указываем различные основные идеи, которые видели в «Фаусте»), — разве не представляются в
действительной жизни случаи, в которых развивается то же самое положение?
Все самые неестественные лица и события были для меня так же живы, как действительность, я не только не смел заподозрить автора во лжи, но сам автор не существовал для меня, а сами собой являлись передо мной, из печатной книги, живые,
действительные люди и события.
Неточные совпадения
Он почувствовал удовольствие, — удовольствие оттого, что стал теперь помещиком, помещиком не фантастическим, но
действительным, помещиком, у которого есть уже и земли, и угодья, и
люди —
люди не мечтательные, не в воображенье пребываемые, но существующие.
— Мы говорили с вами, кажется, о счастии. Я вам рассказывала о самой себе. Кстати вот, я упомянула слово «счастие». Скажите, отчего, даже когда мы наслаждаемся, например, музыкой, хорошим вечером, разговором с симпатическими
людьми, отчего все это кажется скорее намеком на какое-то безмерное, где-то существующее счастие, чем
действительным счастием, то есть таким, которым мы сами обладаем? Отчего это? Иль вы, может быть, ничего подобного не ощущаете?
— Редкий тип совершенно счастливого
человека. Женат на племяннице какого-то архиерея, жену зовут — Агафья, а в словаре Брокгауза сказано: «Агафья — имя святой,
действительное существование которой сомнительно».
— Все — программы, спор о программах, а надобно искать пути к последней свободе. Надо спасать себя от разрушающих влияний бытия, погружаться в глубину космического разума, устроителя вселенной. Бог или дьявол — этот разум, я — не решаю; но я чувствую, что он — не число, не вес и мера, нет, нет! Я знаю, что только в макрокосме
человек обретет
действительную ценность своего «я», а не в микрокосме, не среди вещей, явлений, условий, которые он сам создал и создает…
А может быть, сон, вечная тишина вялой жизни и отсутствие движения и всяких
действительных страхов, приключений и опасностей заставляли
человека творить среди естественного мира другой, несбыточный, и в нем искать разгула и потехи праздному воображению или разгадки обыкновенных сцеплений обстоятельств и причин явления вне самого явления.