Неточные совпадения
Добрые и сильные, честные и умеющие, недавно вы начали возникать между нами, но вас
уже не мало, и быстро
становится все больше.
Однажды, — Вера Павловна была еще тогда маленькая; при взрослой дочери Марья Алексевна не
стала бы делать этого, а тогда почему было не сделать? ребенок ведь не понимает! и точно, сама Верочка не поняла бы, да, спасибо, кухарка растолковала очень вразумительно; да и кухарка не
стала бы толковать, потому что дитяти этого знать не следует, но так
уже случилось, что душа не стерпела после одной из сильных потасовок от Марьи Алексевны за гульбу с любовником (впрочем, глаз у Матрены был всегда подбитый, не от Марьи Алексевны, а от любовника, — а это и хорошо, потому что кухарка с подбитым глазом дешевле!).
Через полгода мать перестала называть Верочку цыганкою и чучелою, а
стала наряжать лучше прежнего, а Матрена, — это была
уже третья Матрена, после той: у той был всегда подбит левый глаз, а у этой разбита левая скула, но не всегда, — сказала Верочке, что собирается сватать ее начальник Павла Константиныча, и какой-то важный начальник, с орденом на шее.
Конечно, не очень-то приняла к сердцу эти слова Марья Алексевна; но утомленные нервы просят отдыха, и у Марьи Алексевны
стало рождаться раздумье: не лучше ли вступить в переговоры с дочерью, когда она, мерзавка,
уж совсем отбивается от рук? Ведь без нее ничего нельзя сделать, ведь не женишь же без ней на ней Мишку дурака! Да ведь еще и неизвестно, что она ему сказала, — ведь они руки пожали друг другу, — что ж это значит?
— Что ж, он хотел обмануть вашу мать, или они оба были в заговоре против вас? — Верочка горячо
стала говорить, что ее мать
уж не такая же дурная женщина, чтобы быть в заговоре. — Я сейчас это увижу, — сказала Жюли. — Вы оставайтесь здесь, — вы там лишняя. — Жюли вернулась в залу.
Как только она позвала Верочку к папеньке и маменьке, тотчас же побежала сказать жене хозяйкина повара, что «ваш барин сосватал нашу барышню»; призвали младшую горничную хозяйки,
стали упрекать, что она не по — приятельски себя ведет, ничего им до сих пор не сказала; младшая горничная не могла взять в толк, за какую скрытность порицают ее — она никогда ничего не скрывала; ей сказали — «я сама ничего не слышала», — перед нею извинились, что напрасно ее поклепали в скрытности, она побежала сообщить новость старшей горничной, старшая горничная сказала: «значит, это он сделал потихоньку от матери, коли я ничего не слыхала,
уж я все то должна знать, что Анна Петровна знает», и пошла сообщить барыне.
Он
уж начал несколько приличнее прежнего обращаться с матерью,
стал предпочитать гонянью на корде простое держанье в узде.
Когда он был в третьем курсе, дела его
стали поправляться: помощник квартального надзирателя предложил ему уроки, потом
стали находиться другие уроки, и вот
уже два года перестал нуждаться и больше года жил на одной квартире, но не в одной, а в двух разных комнатах, — значит, не бедно, — с другим таким же счастливцем Кирсановым.
Что это? учитель
уж и позабыл было про свою фантастическую невесту, хотел было сказать «не имею на примете», но вспомнил: «ах, да ведь она подслушивала!» Ему
стало смешно, — ведь какую глупость тогда придумал! Как это я сочинил такую аллегорию, да и вовсе не нужно было! Ну вот, подите же, говорят, пропаганда вредна — вон, как на нее подействовала пропаганда, когда у ней сердце чисто и не расположено к вредному; ну, подслушала и поняла, так мне какое дело?
— Это было для Верочки и для Дмитрия Сергеича, — он теперь
уж и в мыслях Марьи Алексевны был не «учитель», а «Дмитрий Сергеич»; — а для самой Марьи Алексевны слова ее имели третий, самый натуральный и настоящий смысл: «надо его приласкать; знакомство может впоследствии пригодиться, когда будет богат, шельма»; это был общий смысл слов Марьи Алексевны для Марьи Алексевны, а кроме общего, был в них для нее и частный смысл: «приласкавши,
стану ему говорить, что мы люди небогатые, что нам тяжело платить по целковому за урок».
Когда пьеса кончилась и они
стали говорить о том, какую выбрать теперь другую, Верочка
уже сказала: «А это мне казалось самое лучшее.
А вот идет по полю девушка, — как странно! — и лицо, и походка, все меняется, беспрестанно меняется в ней; вот она англичанка, француженка, вот она
уж немка, полячка, вот
стала и русская, опять англичанка, опять немка, опять русская, — как же это у ней все одно лицо?
Дня два после разговора о том, что они жених и невеста, Верочка радовалась близкому освобождению; на третий день
уже вдвое несноснее прежнего
стал казаться ей «подвал», как она выражалась, на четвертый день она
уж поплакала, чего очень не любила, но поплакала немножко, на пятый побольше, на шестой
уже не плакала, а только не могла заснуть от тоски.
— Мой миленький,
стану рассказывать тебе свою радость. Только ты мне посоветуй, ты ведь все это знаешь. Видишь, мне
уж давно хотелось что-нибудь делать. Я и придумала, что надо з завести швейную; ведь это хорошо?
Выехав на свою дорогу, Жюли пустилась болтать о похождениях Адели и других: теперь m-lle Розальская
уже дама, следовательно, Жюли не считала нужным сдерживаться; сначала она говорила рассудительно, потом увлекалась, увлекалась, и
стала описывать кутежи с восторгом, и пошла, и пошла; Вера Павловна сконфузилась, Жюли ничего не замечала...
Отставной студентишка без чина, с двумя грошами денег, вошел в дружбу с молодым,
стало быть,
уж очень важным, богатым генералом и подружил свою жену с его женою: такой человек далеко пойдет.
Конечно,
уж и то было бы порядочно, если бы я
стала только каждый месяц раздавать вам прибыль, как теперь.
Когда с Веры Павловны была снята обязанность читать вслух, Вера Павловна,
уже и прежде заменявшая иногда чтение рассказами,
стала рассказывать чаще и больше; потом рассказы обратились во что-то похожее на легкие курсы разных знаний.
— Алексей Петрович, — сказала Вера Павловна, бывши однажды у Мерцаловых, — у меня есть к вам просьба. Наташа
уж на моей стороне. Моя мастерская
становится лицеем всевозможных знаний. Будьте одним из профессоров.
В самом деле Кирсанов
уже больше двух лет почти вовсе не бывал у Лопуховых. Читатель не замечал его имени между их обыкновенными гостями, да и между редкими посетителями он давно
стал самым редким.
После этого Кирсанов
стал было заходить довольно часто, но продолжение прежних простых отношений было
уже невозможно: из — под маски порядочного человека высовывалось несколько дней такое длинное ослиное ухо, что Лопуховы потеряли бы слишком значительную долю уважения к бывшему другу, если б это ухо спряталось навсегда; но оно по временам продолжало выказываться: выставлялось не так длинно, и торопливо пряталось, но было жалко, дрянно, пошло.
Скоро к Кирсанову в самом деле
стали холодны, он действительно имел
уже причину не находить себе удовольствия у Лопуховых и перестал бывать.
И точно: от вина лицо портится, и это не могло вдруг пройти, а тогда
уж прошло, и цвет лица у меня
стал нежный, и глаза
стали яснее; и опять то, что я от прежнего обращения отвыкла,
стала говорить скромно, знаете, мысли у меня скоро
стали скромные, когда я перестала пить, а в словах я еще путалась и держала себя иногда в забывчивости, по прежнему неряшеству; а к этому времени я
уж попривыкла и держать себя, и говорить скромнее.
И говорил, что я
стала хорошенькая и скромная и
стал ласкать меня, — и как же ласкать? взял руку и положил на свою, и
стал гладить другою рукою; и смотрит на мою руку; а точно, руки у меня в это время
уж были белые, нежные…
Но только какой он был скромный, Вера Павловна; ведь
уж я после могла понимать, ведь я
стала читать, узнала, как в романах любовь описывают, могла судить.
Это все равно, как если, когда замечтаешься, сидя одна, просто думаешь: «Ах, как я его люблю», так ведь тут
уж ни тревоги, ни боли никакой нет в этой приятности, а так ровно, тихо чувствуешь, так вот то же самое, только в тысячу раз сильнее, когда этот любимый человек на тебя любуется; и как это спокойно чувствуешь, а не то, что сердце стучит, нет, это
уж тревога была бы, этого не чувствуешь, а только оно как-то ровнее, и с приятностью, и так мягко бьется, и грудь шире
становится, дышится легче, вот это так, это самое верное: дышать очень легко.
И как это не устанет, он целовать глаза, руки, потом
станет целовать грудь, ноги, всю, и ведь мне не стыдно: а ведь я и тогда была потом
уж такая же, как теперь.
Тут, как
уж и прежде слышала Вера Павловна, отец мужа актрисы
стал привязываться к горничной; добродетель Крюковой, положим, и не подвергалась искушению, но началась домашняя ссора: бывшая актриса
стала стыдить старика, старик
стал сердиться.
Вера Павловна, слушая такие звуки, смотря на такое лицо,
стала думать, не вовсе, а несколько, нет не несколько, а почти вовсе думать, что важного ничего нет, что она приняла за сильную страсть просто мечту, которая рассеется в несколько дней, не оставив следа, или она думала, что нет, не думает этого, что чувствует, что это не так? да, это не так, нет, так, так, все тверже она думала, что думает это, — да вот
уж она и в самом деле вовсе думает это, да и как не думать, слушая этот тихий, ровный голос, все говорящий, что нет ничего важного?
Она
стала проводить целый день в мастерской. В первый день, действительно, довольно развлеклась от мыслей; во второй только устала, но
уж мало отвлеклась от них, в третий и вовсе не отвлеклась. Так прошло с неделю.
Это
стало известно только
уже после, а тогда мы видели, что он долго пропадал, а за два года до той поры, как сидел он в кабинете Кирсанова за толкованием Ньютона на «Апокалипсис», возвратился в Петербург, поступил на филологический факультет, — прежде был на естественном, и только.
Сказать, что он хочет быть бурлаком, показалось бы хозяину судна и бурлакам верхом нелепости, и его не приняли бы; но он сел просто пассажиром, подружившись с артелью,
стал помогать тянуть лямку и через неделю запрягся в нее как следует настоящему рабочему; скоро заметили, как он тянет, начали пробовать силу, — он перетягивал троих, даже четверых самых здоровых из своих товарищей; тогда ему было 20 лет, и товарищи его по лямке окрестили его Никитушкою Ломовым, по памяти героя,
уже сошедшего тогда со сцены.
В тысячах других повестей я
уже вижу по пяти строкам с пяти разных страниц, что не найду ничего, кроме испорченного Гоголя, — зачем я
стану их читать?
— А ведь вы
уж успокоились;
стало быть, вы
уже могли бы вспомнить, что надобно сказать ей: спи,
уж первый час, а ведь она поутру встает рано. Кто должен был вспомнить об этом, вы или я? Я пойду скажу ей, чтобы спала. И тут же кстати — за новое покаяние, ведь вы опять каетесь, — новая награда, я наберу, что там есть вам поужинать. Ведь вы не обедали ныне; а теперь, я думаю,
уж есть аппетит.
Но когда вспоминает она прошлое, то иногда, — сначала точно, только иногда, а потом все постояннее, — при каждом воспоминании она чувствует недовольство, сначала слабое, мимолетное, неопределенное, — кем? чем? — вот
уж ей
становится видно, кем: она недовольна собою, за что же?
Это было
уже совершенно не то отношение, как с первым мужем, и потому она чувствовала у себя новые средства для деятельности, и потому
стали в ней серьезно являться, получать для нее практическую требовательность такие мысли, которые прежде были только теоретически известны ей, и в сущности не затрогивали ее внутреннюю жизнь: чего нельзя делать, о том и не думаешь серьезно.
Итак, Вера Павловна занялась медициною; и в этом, новом у нас деле, она была одною из первых женщин, которых я знал. После этого она, действительно,
стала чувствовать себя другим человеком. У ней была мысль: «Через несколько лет я
уж буду в самом деле стоять на своих ногах». Это великая мысль. Полного счастья нет без полной независимости. Бедные женщины, немногие из вас имеют это счастие!
Да я
уж и не рос последние два — три года перед тем, как мы
стали жить вместе.
Тут теплота проникает всю грудь: это
уж не одно биение сердца, которое возбуждается фантазиею, нет, вся грудь чувствует чрезвычайную свежесть и легкость; это похоже на то, как будто изменяется атмосфера, которою дышит человек, будто воздух
стал гораздо чище и богаче кислородом, это ощущение вроде того, какое доставляется теплым солнечным днем, это похоже на то, что чувствуешь, греясь на солнце, но разница огромная в том, что свежесть и теплота развиваются в самых нервах, прямо воспринимаются ими, без всякого ослабления своей ласкающей силы посредствующими элементами».
— Это
уж вовсе, вовсе не обо мне, — говорит светлая красавица. — Он любил ее, пока не касался к ней. Когда она
становилась его женою, она
становилась его подданною; она должна была трепетать его; он запирал ее; он переставал любить ее. Он охотился, он уезжал на войну, он пировал с своими товарищами, он насиловал своих вассалок, — жена была брошена, заперта, презрена. Ту женщину, которой касался мужчина, этот мужчина
уж не любил тогда. Нет, тогда меня не было. Ту царицу звали «Непорочностью». Вот она.
«Но шли века; моя сестра — ты знаешь ее? — та, которая раньше меня
стала являться тебе, делала свое дело. Она была всегда, она была прежде всех, она
уж была, как были люди, и всегда работала неутомимо. Тяжел был ее труд, медлен успех, но она работала, работала, и рос успех. Мужчина
становился разумнее, женщина тверже и тверже сознавала себя равным ему человеком, — и пришло время, родилась я.
«Да, в центре бывшей пустыни; а теперь, как видишь, все пространство с севера, от той большой реки на северо — востоке,
уже обращено в благодатнейшую землю, в землю такую же, какою была когда-то и опять
стала теперь та полоса по морю на север от нее, про которую говорилось в старину, что она «кипит молоком и медом».
Трудно было людям только понять, что полезно, они были в твое время еще такими дикарями, такими грубыми, жестокими, безрассудными, но я учила и учила их; а когда они
стали понимать, исполнять было
уже не трудно.
Но во всяком случае Мерцалова и Вера Павловна значительно поурезали крылья своим мечтам и
стали заботиться о том, чтобы хотя удержаться на месте, а
уж не о том, чтоб идти вперед.
Приложивши такой большой куш к своим прежним деньгам, он повел дела
уже в широком размере и лет через десять после того был миллионером и на серебро, как тогда
стали считать.
Тут Катя
уже и вовсе отдохнула, ей
стал полный простор в доме.
Но Катя читала и мечтала, а искатели руки оставались в отчаянии. А Кате
уж было 17 лет. Так, читала и мечтала, и не влюблялась, но только
стала она вдруг худеть, бледнеть и слегла.
— Другой, на моем месте,
стал бы
уже говорить, что чувство, от которого вы страдаете, хорошо. Я еще не скажу этого. Ваш батюшка знает о нем? Прошу вас помнить, что я не буду говорить с ним без вашего разрешения.
Женихи сотнями увивались за наследницею громадного состояния; но общество, толпившееся за обедами и на вечерах Полозова, было то общество слишком сомнительного типа, слишком сомнительного изящества, которое наполняет залы всех подобных Полозову богачей, возвысившихся над более или менее приличным, не великосветским родным своим кругом, и не имеющих ни родства, ни связей в настоящем великосветском обществе, также более или менее приличном; они
становятся кормителями пройдох и фатов, совершенно неприличных
уже и по внешности, не говоря о внутренних достоинствах.
Поэтому, когда, месяца через два, она
стала печальна, почему в бы мог отец сообразить, что тут замешан Соловцов, о котором он
уж и забыл?