Неточные совпадения
Утром Марья Алексевна подошла к шкапчику и дольше обыкновенного стояла у него, и все говорила: «
слава богу, счастливо было,
слава богу!», даже подозвала к шкапчику Матрену и
сказала: «на здоровье, Матренушка, ведь и ты много потрудилась», и после не то чтобы драться да ругаться, как бывало в другие времена после шкапчика, а легла спать, поцеловавши Верочку.
Действительно, все время, как они всходили по лестнице, Марья Алексевна молчала, — а чего ей это стоило! и опять, чего ей стоило, когда Верочка
пошла прямо в свою комнату,
сказавши, что не хочет пить чаю, чего стоило Марье Алексевне ласковым голосом
сказать...
И тем же длинным, длинным манером официального изложения она
сказала, что может
послать Жану письмо, в котором
скажет, что после вчерашней вспышки передумала, хочет участвовать в ужине, но что нынешний вечер у нее уже занят, что поэтому она просит Жана уговорить Сторешникова отложить ужин — о времени его она после условится с Жаном.
Пошли обедать. Обедали молча. После обеда Верочка ушла в свою комнату. Павел Константиныч прилег, по обыкновению, соснуть. Но это не удалось ему: только что стал он дремать, вошла Матрена и
сказала, что хозяйский человек пришел; хозяйка просит Павла Константиныча сейчас же пожаловать к ней. Матрена вся дрожала, как осиновый лист; ей-то какое дело дрожать?
Как только она позвала Верочку к папеньке и маменьке, тотчас же побежала
сказать жене хозяйкина повара, что «ваш барин сосватал нашу барышню»; призвали младшую горничную хозяйки, стали упрекать, что она не по — приятельски себя ведет, ничего им до сих пор не
сказала; младшая горничная не могла взять в толк, за какую скрытность порицают ее — она никогда ничего не скрывала; ей
сказали — «я сама ничего не слышала», — перед нею извинились, что напрасно ее поклепали в скрытности, она побежала сообщить новость старшей горничной, старшая горничная
сказала: «значит, это он сделал потихоньку от матери, коли я ничего не слыхала, уж я все то должна знать, что Анна Петровна знает», и
пошла сообщить барыне.
Федя
пошел и
сказал, что маменька просит вот о чем.
Г-жа Б. также находила удовлетворительными ответы Лопухова о характере Верочки; дело быстро
шло на лад, и, потолковав полчаса, г-жа Б.
сказала, что «если ваша молоденькая тетушка будет согласна на мои условия, прошу ее переселяться ко мне, и чем скорее, тем приятнее для меня».
— Приятно беседовать с таким человеком, особенно, когда, услышав, что Матрена вернулась, сбегаешь на кухню,
сказав, что
идешь в свою спальную за носовым платком, и увидишь, что вина куплено на 12 р. 50 коп., — ведь только третью долю выпьем за обедом, — и кондитерский пирог в 1 р. 50 коп., — ну, это, можно
сказать, брошенные деньги, на пирог-то! но все же останется и пирог: можно будет кумам подать вместо варенья, все же не в убыток, а в сбереженье.
Когда Марья Алексевна, услышав, что дочь отправляется по дороге к Невскому,
сказала, что
идет вместе с нею, Верочка вернулась в свою комнату и взяла письмо: ей показалось, что лучше, честнее будет, если она сама в лицо
скажет матери — ведь драться на улице мать не станет же? только надобно, когда будешь говорить, несколько подальше от нее остановиться, поскорее садиться на извозчика и ехать, чтоб она не успела схватить за рукав.
Приехав к больному в десятом часу вечера, он просидел подле него вместе с Верою Павловною с полчаса, потом
сказал: «Теперь вы, Вера Павловна,
идите отдохнуть. Мы оба просим вас. Я останусь здесь ночевать».
Идет ему навстречу некто осанистый, моцион делает, да как осанистый, прямо на него, не сторонится; а у Лопухова было в то время правило: кроме женщин, ни перед кем первый не сторонюсь; задели друг друга плечами; некто, сделав полуоборот,
сказал: «что ты за свинья, скотина», готовясь продолжать назидание, а Лопухов сделал полный оборот к некоему, взял некоего в охапку и положил в канаву, очень осторожно, и стоит над ним, и говорит: ты не шевелись, а то дальше протащу, где грязь глубже.
«Теперь проводи — ко, брат, меня до лестницы»,
сказал Кирсанов, опять обратясь к Nicolas, и, продолжая по-прежнему обнимать Nicolas, вышел в переднюю и сошел с лестницы, издали напутствуемый умиленными взорами голиафов, и на последней ступеньке отпустил горло Nicolas, отпихнул самого Nicolas и
пошел в лавку покупать фуражку вместо той, которая осталась добычею Nicolas.
И так
пойдет до тех пор, пока люди
скажут: «ну, теперь нам хорошо», тогда уж не будет этого отдельного типа, потому что все люди будут этого типа, и с трудом будут понимать, как же это было время, когда он считался особенным типом, а не общею натурою всех людей?
В первое время замужества Веры Павловны Кирсанов бывал у Лопуховых очень часто, почти что через день, а ближе
сказать, почти что каждый день, и скоро, да почти что с первого же дня, стал чрезвычайно дружен с Верою Павловною, столько же, как с самим Лопуховым. Так продолжалось с полгода. Однажды они сидели втроем: он, муж и она. Разговор
шел, как обыкновенно, без всяких церемоний; Кирсанов болтал больше всех, но вдруг замолчал.
— Вот хозяйка с тактом, —
сказала Вера Павловна: — и не подумала, что у вас, Александр Матвеич, может вовсе не быть желания
идти с нами.
— Сашенька, друг мой, как я рада, что встретила тебя! — девушка все целовала его, и смеялась, и плакала. Опомнившись от радости, она
сказала: — нет, Вера Павловна, о делах уж не буду говорить теперь. Не могу расстаться с ним.
Пойдем, Сашенька, в мою комнату.
— Я ходила по Невскому, Вера Павловна; только еще вышла, было еще рано;
идет студент, я привязалась к нему. Он ничего не
сказал а перешел на другую сторону улицы. Смотрит, я опять подбегаю к нему, схватила его за руку. «Нет, я говорю, не отстану от вас, вы такой хорошенький». «А я вас прошу об этом, оставьте меня», он говорит. «Нет, пойдемте со мной». «Незачем». «Ну, так я с вами
пойду. Вы куда
идете? Я уж от вас ни за что не отстану». — Ведь я была такая бесстыдная, хуже других.
Так, когда я ему
сказала, что непременно
пойду с ним, он засмеялся и
сказал: «когда хотите,
идите; только напрасно будет», — хотел проучить меня, как после
сказал: ему было досадно, что я пристаю.
Вера Павловна старалась развлекать его, и он поддавался этому, считая себя безопасным, или, лучше
сказать, и не вспоминая, что ведь он любит Веру Павловну, не вспоминая, что, поддаваясь ее заботливости, он
идет на беду.
— Мой милый,
иди к себе, занимайся или отдохни, — и хочет
сказать, и умеет
сказать эти слова простым, не унылым тоном.
— Разумеется, она и сама не знала, слушает она, или не слушает: она могла бы только
сказать, что как бы там ни было, слушает или не слушает, но что-то слышит, только не до того ей, чтобы понимать, что это ей слышно; однако же, все-таки слышно, и все-таки расслушивается, что дело
идет о чем-то другом, не имеющем никакой связи с письмом, и постепенно она стала слушать, потому что тянет к этому: нервы хотят заняться чем-нибудь, не письмом, и хоть долго ничего не могла понять, но все-таки успокоивалась холодным и довольным тоном голоса мужа; а потом стала даже и понимать.
И рассказывается это больше полчаса, и при конце рассказывания Вера Павловна уж может
сказать, что, действительно, это хорошо, и уж может привести в порядок волосы и
идти обедать.
«Маша, где ж он, где ж он?» Маша, еще убирающая чайные принадлежности после недавних гостей, говорит: «Дмитрий Сергеич ушел;
сказал, когда проходил: — я
иду гулять».
— Я вам
сказала: одна, что я могу начать? Я не знаю, как приняться; и если б знала, где у меня возможность? Девушка так связана во всем. Я независима у себя в комнате. Но что я могу сделать у себя в комнате? Положить на стол книжку и учить читать. Куда я могу
идти одна? С кем я могу видеться одна? Какое дело я могу делать одна?
— Так, конечно, я это видел; но все-таки, я вам
скажу теперь, — это уже секрет;
пойдем в ту комнату и сядем там, чтоб он не слышал.
— Нет, я устала, —
сказала она минут через пять, спокойно вставая с дивана. — Мне надобно отдохнуть, уснуть час — полтора. Видите, я без церемонии, ухожу.
Пойдем же, Мосолов, искать старикашку, он нас уложит.
— Господа,
идите кто-нибудь петь со мною, —
сказала Вера Павловна: — даже двое охотников? Тем лучше.