Неточные совпадения
Часам
к 10 утра пришел полицейский чиновник, постучался сам, велел слугам постучаться, — успех
тот же, как и прежде. «Нечего делать, ломай дверь, ребята».
Опять явилось у некоторых сомнение: застрелился на мосту; на мосту не стреляются, — следовательно, не застрелился. — Но
к вечеру прислуга гостиницы была позвана в часть смотреть вытащенную из воды простреленную фуражку, — все признали, что фуражка
та самая, которая была на проезжем. Итак, несомненно застрелился, и дух отрицания и прогресса побежден окончательно.
Я сердит на тебя за
то, что ты так зла
к людям, а ведь люди — это ты: что же ты так зла
к самой себе. Потому я и браню тебя. Но ты зла от умственной немощности, и потому, браня тебя, я обязан помогать тебе. С чего начать оказывание помощи? да хоть с
того, о чем ты теперь думаешь: что это за писатель, так нагло говорящий со мною? — я скажу тебе, какой я писатель.
Утром Марья Алексевна подошла
к шкапчику и дольше обыкновенного стояла у него, и все говорила: «слава богу, счастливо было, слава богу!», даже подозвала
к шкапчику Матрену и сказала: «на здоровье, Матренушка, ведь и ты много потрудилась», и после не
то чтобы драться да ругаться, как бывало в другие времена после шкапчика, а легла спать, поцеловавши Верочку.
В
то время как она, расстроенная огорчением от дочери и в расстройстве налившая много рому в свой пунш, уже давно храпела, Михаил Иваныч Сторешников ужинал в каком-то моднейшем ресторане с другими кавалерами, приходившими в ложу. В компании было еще четвертое лицо, — француженка, приехавшая с офицером. Ужин приближался
к концу.
— Экая бешеная француженка, — сказал статский, потягиваясь и зевая, когда офицер и Жюли ушли. — Очень пикантная женщина, но это уж чересчур. Очень приятно видеть, когда хорошенькая женщина будирует, но с нею я не ужился бы четыре часа, не
то что четыре года. Конечно, Сторешников, наш ужин не расстраивается от ее каприза. Я привезу Поля с Матильдою вместо них. А теперь пора по домам. Мне еще нужно заехать
к Берте и потом
к маленькой Лотхен, которая очень мила.
Через минуту Марья Алексевна вошла, и кухарка втащила поднос с кофе и закускою. Михаил Иваныч, вместо
того чтобы сесть за кофе, пятился
к дверям.
Прийти ко мне — для вас значит потерять репутацию; довольно опасно для вас и
то, что я уже один раз была в этой квартире, а приехать
к вам во второй раз было бы, наверное, губить вас.
Я видела
ту молодую особу, о которой был вчера разговор, слышала о вашем нынешнем визите
к ним, следовательно, знаю все, и очень рада, что это избавляет меня от тяжелой необходимости расспрашивать вас о чем — либо.
Она в ярких красках описывала положение актрис, танцовщиц, которые не подчиняются мужчинам в любви, а господствуют над ними: «это самое лучшее положение в свете для женщины, кроме
того положения, когда
к такой же независимости и власти еще присоединяется со стороны общества формальное признание законности такого положения,
то есть, когда муж относится
к жене как поклонник актрисы
к актрисе».
Не
тем я развращена, за что называют женщину погибшей, не
тем, что было со мною, что я терпела, от чего страдала, не
тем я развращена, что тело мое было предано поруганью, а
тем, что я привыкла
к праздности,
к роскоши, не в силах жить сама собою, нуждаюсь в других, угождаю, делаю
то, чего не хочу — вот это разврат!
А ко всему этому прибавлялось, что ведь Сторешников не смел показаться
к Верочке в прежней роли, а между
тем так и тянет посмотреть на нее.
Он редко играл роль в домашней жизни. Но Марья Алексевна была строгая хранительница добрых преданий, и в таком парадном случае, как объявление дочери о предложении, она назначила мужу
ту почетную роль, какая по праву принадлежит главе семейства и владыке. Павел Константиныч и Марья Алексевна уселись на диване, как на торжественнейшем месте, и послали Матрену просить барышню пожаловать
к ним.
Как только она позвала Верочку
к папеньке и маменьке, тотчас же побежала сказать жене хозяйкина повара, что «ваш барин сосватал нашу барышню»; призвали младшую горничную хозяйки, стали упрекать, что она не по — приятельски себя ведет, ничего им до сих пор не сказала; младшая горничная не могла взять в толк, за какую скрытность порицают ее — она никогда ничего не скрывала; ей сказали — «я сама ничего не слышала», — перед нею извинились, что напрасно ее поклепали в скрытности, она побежала сообщить новость старшей горничной, старшая горничная сказала: «значит, это он сделал потихоньку от матери, коли я ничего не слыхала, уж я все
то должна знать, что Анна Петровна знает», и пошла сообщить барыне.
— Мне жаль вас, — сказала Верочка: — я вижу искренность вашей любви (Верочка, это еще вовсе не любовь, это смесь разной гадости с разной дрянью, — любовь не
то; не всякий
тот любит женщину, кому неприятно получить от нее отказ, — любовь вовсе не
то, — но Верочка еще не знает этого, и растрогана), — вы хотите, чтобы я не давала вам ответа — извольте. Но предупреждаю вас, что отсрочка ни
к чему не поведет: я никогда не дам вам другого ответа, кроме
того, какой дала нынче.
Раз пять или шесть Лопухов был на своем новом уроке, прежде чем Верочка и он увидели друг друга. Он сидел с Федею в одном конце квартиры, она в другом конце, в своей комнате. Но дело подходило
к экзаменам в академии; он перенес уроки с утра на вечер, потому что по утрам ему нужно заниматься, и когда пришел вечером,
то застал все семейство за чаем.
Она скажет: «скорее умру, чем — не
то что потребую, не
то что попрошу, — а скорее, чем допущу, чтобы этот человек сделал для меня что-нибудь, кроме
того, что ему самому приятно; умру скорее, чем допущу, чтобы он для меня стал
к чему-нибудь принуждать себя, в чем-нибудь стеснять себя».
Нет, Верочка, это не странно, что передумала и приняла
к сердцу все это ты, простенькая девочка, не слышавшая и фамилий-то
тех людей, которые стали этому учить и доказали, что этому так надо быть, что это непременно так будет, что «
того не может не быть; не странно, что ты поняла и приняла
к сердцу эти мысли, которых не могли тебе ясно представить твои книги: твои книги писаны людьми, которые учились этим мыслям, когда они были еще мыслями; эти мысли казались удивительны, восхитительны, — и только.
Учитель и прежде понравился Марье Алексевне
тем, что не пьет чаю; по всему было видно, что он человек солидный, основательный; говорил он мало —
тем лучше, не вертопрах; но что говорил,
то говорил хорошо — особенно о деньгах; но с вечера третьего дня она увидела, что учитель даже очень хорошая находка, по совершенному препятствию
к волокитству за девушками в семействах, где дает уроки: такое полное препятствие редко бывает у таких молодых людей.
А факт был
тот, что Верочка, слушавшая Лопухова сначала улыбаясь, потом серьезно, думала, что он говорит не с Марьей Алексевною, а с нею, и не шутя, а правду, а Марья Алексевна, с самого начала слушавшая Лопухова серьезно, обратилась
к Верочке и сказала: «друг мой, Верочка, что ты все такой букой сидишь?
Со стороны частного смысла их для нее самой,
то есть сбережения платы за уроки, Марья Алексевна достигла большего успеха, чем сама рассчитывала; когда через два урока она повела дело о
том, что они люди небогатые, Дмитрий Сергеич стал торговаться, сильно торговался, долго не уступал, долго держался на трехрублевом (тогда еще были трехрублевые, т. е., если помните, монета в 75
к...
Когда коллежский секретарь Иванов уверяет коллежского советника Ивана Иваныча, что предан ему душою и телом, Иван Иваныч знает по себе, что преданности душою и телом нельзя ждать ни от кого, а
тем больше знает, что в частности Иванов пять раз продал отца родного за весьма сходную цену и
тем даже превзошел его самого, Ивана Иваныча, который успел предать своего отца только три раза, а все-таки Иван Иваныч верит, что Иванов предан ему,
то есть и не верит ему, а благоволит
к нему за это, и хоть не верит, а дает ему дурачить себя, — значит, все-таки верит, хоть и не верит.
— Они говорят правду.
То, что называют возвышенными чувствами, идеальными стремлениями, — все это в общем ходе жизни совершенно ничтожно перед стремлением каждого
к своей пользе, и в корне само состоит из
того же стремления
к пользе.
— Благодарю вас. Теперь мое личное дело разрешено. Вернемся
к первому, общему вопросу. Мы начали с
того, что человек действует по необходимости, его действия определяются влияниями, под которыми происходят; более сильные влияния берут верх над другими; тут мы и оставили рассуждение, что когда поступок имеет житейскую важность, эти побуждения называются выгодами, игра их в человеке — соображением выгод, что поэтому человек всегда действует по расчету выгод. Так я передаю связь мыслей?
Если бы я хотел заботиться о
том, что называется у нас художественностью, я скрыл бы отношения Марьи Алексевны
к Лопухову, рассказ о которых придает этой части романа водевильный характер.
А этот главный предмет, занимавший так мало места в их не слишком частых длинных разговорах, и даже в коротких разговорах занимавший тоже лишь незаметное место, этот предмет был не их чувство друг
к другу, — нет, о чувстве они не говорили ни слова после первых неопределенных слов в первом их разговоре на праздничном вечере: им некогда было об этом толковать; в две — три минуты, которые выбирались на обмен мыслями без боязни подслушивания, едва успевали они переговорить о другом предмете, который не оставлял им ни времени, ни охоты для объяснений в чувствах, — это были хлопоты и раздумья о
том, когда и как удастся Верочке избавиться от ее страшного положения.
Им, видите ли, обоим думалось, что когда дело идет об избавлении человека от дурного положения,
то нимало не относится
к делу, красиво ли лицо у этого человека, хотя бы он даже был и молодая девушка, а о влюбленности или невлюбленности тут нет и речи.
— С двенадцати я буду сидеть на Конногвардейском бульваре, на последней скамье
того конца, который ближе
к мосту.
Вам может казаться странным, что я, при своей заботливости о детях, решилась кончить дело с вами, не видев
ту, которая будет иметь такое близкое отношение
к моим детям.
— Я зашел
к вам, Марья Алексевна, сказать, что послезавтра вечер у меня занят, и я вместо
того приду па урок завтра. Позвольте мне сесть. Я очень устал и расстроен. Мне хочется отдохнуть.
В Медицинской академии есть много людей всяких сортов, есть, между прочим, и семинаристы: они имеют знакомства в Духовной академии, — через них были в ней знакомства и у Лопухова. Один из знакомых ему студентов Духовной академии, — не близкий, но хороший знакомый, — кончил курс год
тому назад и был священником в каком-то здании с бесконечными коридорами на Васильевском острове. Вот
к нему-то и отправился Лопухов, и по экстренности случая и позднему времени, даже на извозчике.
— А вот на дороге все расскажу, поедем. Приехали, прошли по длинным коридорам
к церкви, отыскали сторожа, послали
к Мерцалову; Мерцалов жил в
том же доме с бесконечными коридорами.
Когда он кончил,
то Марья Алексевна видела, что с таким разбойником нечего говорить, и потому прямо стала говорить о чувствах, что она была огорчена, собственно,
тем, что Верочка вышла замуж, не испросивши согласия родительского, потому что это для материнского сердца очень больно; ну, а когда дело пошло о материнских чувствах и огорчениях,
то, натурально, разговор стал представлять для обеих сторон более только
тот интерес, что, дескать, нельзя же не говорить и об этом, так приличие требует; удовлетворили приличию, поговорили, — Марья Алексевна, что она, как любящая мать, была огорчена, — Лопухов, что она, как любящая мать, может и не огорчаться; когда же исполнили меру приличия надлежащею длиною рассуждений о чувствах, перешли
к другому пункту, требуемому приличием, что мы всегда желали своей дочери счастья, — с одной стороны, а с другой стороны отвечалось, что это, конечно, вещь несомненная; когда разговор был доведен до приличной длины и по этому пункту, стали прощаться, тоже с объяснениями такой длины, какая требуется благородным приличием, и результатом всего оказалось, что Лопухов, понимая расстройство материнского сердца, не просит Марью Алексевну теперь же дать дочери позволения видеться с нею, потому что теперь это, быть может, было бы еще тяжело для материнского сердца, а что вот Марья Алексевна будет слышать, что Верочка живет счастливо, в чем, конечно, всегда и состояло единственное желание Марьи Алексевны, и тогда материнское сердце ее совершенно успокоится, стало быть, тогда она будет в состоянии видеться с дочерью, не огорчаясь.
Вся ваша прежняя жизнь привела вас
к заключению, что люди делятся на два разряда — дураков и плутов: «кто не дурак,
тот плут, непременно плут, думали вы, а не плутом может быть только дурак».
Стало быть, вы не станете много интересоваться
тем, что
к похвале вашему уму и силе вашего характера не прибавлено похвалы вашим добродетелям, вы и не считаете себя имеющею их, и не считаете достоинством, а скорее считаете принадлежностью глупости иметь их.
Вы способны
к этому, Марья Алексевна; не вы виноваты в
том, что эта способность бездействует в вас, что, вместо нее, действуют противоположные способности, но она есть в вас, а этого нельзя сказать о всех.
В
то же утро Вера Павловна отправилась
к Жюли. — Нынешней моей фамилии она не знает, — скажите, что «m-lle Розальская».
Теперь кто пострадает от оспы, так уже виноват сам, а гораздо больше его близкие: а прежде было не
то: некого было винить, кроме гадкого поветрия или гадкого города, села, да разве еще
того человека, который, страдая оспою, прикоснулся
к другому, а не заперся в карантин, пока выздоровеет.
Если же она возвращается не усталая, в кухне начинает кипеть дело, и
к обеду является прибавка, какое-нибудь печенье, чаще всего что-нибудь такое, что едят со сливками,
то есть, что может служить предлогом для сливок.
К Вере Павловне они питают беспредельное благоговение, она даже дает им целовать свою руку, не чувствуя себе унижения, и держит себя с ними, как будто пятнадцатью годами старше их,
то есть держит себя так, когда не дурачится, но, по правде сказать, большею частью дурачится, бегает, шалит с ними, и они в восторге, и тут бывает довольно много галопированья и вальсированья, довольно много простой беготни, много игры на фортепьяно, много болтовни и хохотни, и чуть ли не больше всего пения; но беготня, хохотня и все нисколько не мешает этой молодежи совершенно, безусловно и безгранично благоговеть перед Верою Павловною, уважать ее так, как дай бог уважать старшую сестру, как не всегда уважается мать, даже хорошая.
— Да ведь я знаю, кто эта дама, — сказал офицер, на беду романтика подошедший
к спорившим: — это г-жа N.; она при мне это и сказала; и она действительно отличная женщина, только ее тут же уличили, что за полчаса перед
тем она хвалилась, что ей 26 лет, и помнишь, сколько она хохотала вместе со всеми?
После чаю офицер объявил, что пока он еще имеет лета честного образа мыслей, он непрочь присоединиться
к другим людям
тех же лет...
Проницательный читатель, — я объясняюсь только с читателем: читательница слишком умна, чтобы надоедать своей догадливостью, потому я с нею не объясняюсь, говорю это раз — навсегда; есть и между читателями немало людей не глупых: с этими читателями я тоже не объясняюсь; но большинство читателей, в
том числе почти все литераторы и литературщики, люди проницательные, с которыми мне всегда приятно беседовать, — итак, проницательный читатель говорит: я понимаю,
к чему идет дело; в жизни Веры Павловны начинается новый роман; в нем будет играть роль Кирсанов; и понимаю даже больше: Кирсанов уже давно влюблен в Веру Павловну, потому-то он и перестал бывать у Лопуховых.
Идет ему навстречу некто осанистый, моцион делает, да как осанистый, прямо на него, не сторонится; а у Лопухова было в
то время правило: кроме женщин, ни перед кем первый не сторонюсь; задели друг друга плечами; некто, сделав полуоборот, сказал: «что ты за свинья, скотина», готовясь продолжать назидание, а Лопухов сделал полный оборот
к некоему, взял некоего в охапку и положил в канаву, очень осторожно, и стоит над ним, и говорит: ты не шевелись, а
то дальше протащу, где грязь глубже.
А Кирсанов говорит, обращаясь
к появившимся у дверей голиафам: «Стой, а
то его задушу, Расступитесь, а
то его задушу».
«Теперь проводи — ко, брат, меня до лестницы», сказал Кирсанов, опять обратясь
к Nicolas, и, продолжая по-прежнему обнимать Nicolas, вышел в переднюю и сошел с лестницы, издали напутствуемый умиленными взорами голиафов, и на последней ступеньке отпустил горло Nicolas, отпихнул самого Nicolas и пошел в лавку покупать фуражку вместо
той, которая осталась добычею Nicolas.
Так и люди
того типа,
к которому принадлежали Лопухов и Кирсанов, кажутся одинаковы людям не
того типа.
Шесть лет
тому назад этих людей не видели; три года
тому назад презирали; теперь… но все равно, что думают о них теперь; через несколько лет, очень немного лет,
к ним будут взывать: «спасите нас!», и что будут они говорить будет исполняться всеми; еще немного лет, быть может, и не лет, а месяцев, и станут их проклинать, и они будут согнаны со сцены, ошиканные, страмимые.
Что за чудо? Лопухов не умел вспомнить ничего, чем бы мог оскорбить его, да это и не было возможно, при их уважении друг
к другу, при горячей дружбе. Вера Павловна тоже очень усердно вспоминала, не она ли чем оскорбила его, и тоже не могла ничего отыскать, и тоже знала, по
той же причине, как у мужа, что это невозможно с ее стороны.
— «Ну, чем же?» Он начал высчитывать множество случаев, которыми оскорблялся в последнее время, все в таком роде: «ты сказал, что чем светлее у человека волосы,
тем ближе он
к бесцветности.