Неточные совпадения
Дай мне силу сделаться опять уличной женщиной в Париже, я не прошу у тебя ничего
другого, я недостойна ничего
другого, но освободи меня от этих
людей, от этих гнусных
людей!
— Милое дитя мое, вы удивляетесь и смущаетесь, видя
человека, при котором были вчера так оскорбляемы, который, вероятно, и сам участвовал в оскорблениях. Мой муж легкомыслен, но он все-таки лучше
других повес. Вы его извините для меня, я приехала к вам с добрыми намерениями. Уроки моей племяннице — только предлог; но надобно поддержать его. Вы сыграете что-нибудь, — покороче, — мы пойдем в вашу комнату и переговорим. Слушайте меня, дитя мое.
Даже в истории народов: этими случаями наполнены томы Юма и Гиббона, Ранке и Тьерри;
люди толкаются, толкаются в одну сторону только потому, что не слышат слова: «а попробуйте — ко, братцы, толкнуться в
другую», — услышат и начнут поворачиваться направо кругом, и пошли толкаться в
другую сторону.
Сторешников слышал и видел, что богатые молодые
люди приобретают себе хорошеньких небогатых девушек в любовницы, — ну, он и добивался сделать Верочку своею любовницею:
другого слова не приходило ему в голову; услышал он
другое слово: «можно жениться», — ну, и стал думать на тему «жена», как прежде думал на тему «любовница».
Показавши приятелям любовницу своей фантазии, он увидел, что любовница гораздо лучше, что всякое
другое достоинство, большинство
людей оценивает с точностью только по общему отзыву.
Но теперь чаще и чаще стали
другие случаи: порядочные
люди стали встречаться между собою. Да и как же не случаться этому все чаще и чаще, когда число порядочных
людей растет с каждым новым годом? А со временем это будет самым обыкновенным случаем, а еще со временем и не будет бывать
других случаев, потому что все
люди будут порядочные
люди. Тогда будет очень хорошо.
Натурально, что, при таких сведениях
друг о
друге, молодые
люди имели мало охоты знакомиться.
Марья Алексевна хотела сделать большой вечер в день рождения Верочки, а Верочка упрашивала, чтобы не звали никаких гостей; одной хотелось устроить выставку жениха,
другой выставка была тяжела. Поладили на том, чтоб сделать самый маленький вечер, пригласить лишь несколько
человек близких знакомых. Позвали сослуживцев (конечно, постарше чинами и повыше должностями) Павла Константиныча, двух приятельниц Марьи Алексевны, трех девушек, которые были короче
других с Верочкой.
Но
другие не принимают их к сердцу, а ты приняла — это хорошо, но тоже не странно: что ж странного, что тебе хочется быть вольным и счастливым
человеком!
А вот что странно, Верочка, что есть такие же
люди, у которых нет этого желания, у которых совсем
другие желания, и им, пожалуй, покажется странно, с какими мыслями ты, мой
друг, засыпаешь в первый вечер твоей любви, что от мысли о себе, о своем милом, о своей любви, ты перешла к мыслям, что всем
людям надобно быть счастливыми, и что надобно помогать этому скорее прийти.
Мало
людей, которым бронею против обольщения служит законченная доскональность в обманывании
других.
Другим результатом-то, что от удешевления учителя (то есть, уже не учителя, а Дмитрия Сергеича) Марья Алексевна еще больше утвердилась в хорошем мнении о нем, как о
человеке основательном, дошла даже до убеждения, что разговоры с ним будут полезны для Верочки, склонят Верочку на венчанье с Михаилом Иванычем — этот вывод был уже очень блистателен, и Марья Алексевна своим умом не дошла бы до него, но встретилось ей такое ясное доказательство, что нельзя было не заметить этой пользы для Верочки от влияния Дмитрия Сергеича.
— Что для меня полезнее! Вы знаете, я очень не богата. С одной стороны, нерасположение к
человеку; с
другой — господство над ним, завидное положение в обществе, деньги, толпа поклонников.
—
Люди, говорящие разные пустяки, могут говорить о нем, как им угодно;
люди, имеющие правильный взгляд на жизнь, скажут, что вы поступили так, как следовало вам поступить; если вы так сделали, значит, такова была ваша личность, что нельзя вам было поступить иначе при таких обстоятельствах, они скажут, что вы поступили по необходимости вещей, что, собственно говоря, вам и не было
другого выбора.
— Благодарю вас. Теперь мое личное дело разрешено. Вернемся к первому, общему вопросу. Мы начали с того, что
человек действует по необходимости, его действия определяются влияниями, под которыми происходят; более сильные влияния берут верх над
другими; тут мы и оставили рассуждение, что когда поступок имеет житейскую важность, эти побуждения называются выгодами, игра их в
человеке — соображением выгод, что поэтому
человек всегда действует по расчету выгод. Так я передаю связь мыслей?
Мое намерение выставлять дело, как оно было, а не так, как мне удобнее было бы рассказывать его, делает мне и
другую неприятность: я очень недоволен тем, что Марья Алексевна представляется в смешном виде с размышлениями своими о невесте, которую сочинила Лопухову, с такими же фантастическими отгадываниями содержания книг, которые давал Лопухов Верочке, с рассуждениями о том, не обращал ли
людей в папскую веру Филипп Эгалите и какие сочинения писал Людовик XIV.
Сходство их понятий было так велико, что просвещенные и благородные романисты, журналисты и
другие поучатели нашей публики давно провозгласили: «эти
люди вроде Лопухова ничем не разнятся от
людей вроде Марьи Алексевны».
Сострадательные
люди, не оправдывающие его, могли бы также сказать ему в извинение, что он не совершенно лишен некоторых похвальных признаков: сознательно и твердо решился отказаться от всяких житейских выгод и почетов для работы на пользу
другим, находя, что наслаждение такою работою — лучшая выгода для него; на девушку, которая была так хороша, что он влюбился в нее, он смотрел таким чистым взглядом, каким не всякий брат глядит на сестру; но против этого извинения его материализму надобно сказать, что ведь и вообще нет ни одного
человека, который был бы совершенно без всяких признаков чего-нибудь хорошего, и что материалисты, каковы бы там они ни были, все-таки материалисты, а этим самым уже решено и доказано, что они
люди низкие и безнравственные, которых извинять нельзя, потому что извинять их значило бы потворствовать материализму.
Племянник, вместо того чтобы приезжать, приходил, всматривался в
людей и, разумеется, большею частию оставался недоволен обстановкою: в одном семействе слишком надменны; в
другом — мать семейства хороша, отец дурак, в третьем наоборот, и т. д., в иных и можно бы жить, да условия невозможные для Верочки; или надобно говорить по — английски, — она не говорит; или хотят иметь собственно не гувернантку, а няньку, или
люди всем хороши, кроме того, что сами бедны, и в квартире нет помещения для гувернантки, кроме детской, с двумя большими детьми, двумя малютками, нянькою и кормилицею.
А по мнению
других, изучавших натуру
человека в кругах, еще более богатых эстетическим чувством, чем компания наших эстетических литераторов, молодые
люди в таких случаях непременно потолкуют о женщине даже с самой пластической стороны.
— Да, это был выговор, мой
друг. Я
человек обидчивый и суровый.
Вы, профессор N (она назвала фамилию знакомого, через которого получен был адрес) и ваш товарищ, говоривший с ним о вашем деле, знаете
друг друга за
людей достаточно чистых, чтобы вам можно было говорить между собою о дружбе одного из вас с молодою девушкою, не компрометируя эту девушку во мнении
других двух.
Павел Константиныч,
человек необразованный, тотчас после последнего блюда пошел прилечь, как всегда, Дмитрий Сергеич пил медленно; выпив чашку, спросил
другую.
Марья Алексевна и ругала его вдогонку и кричала
других извозчиков, и бросалась в разные стороны на несколько шагов, и махала руками, и окончательно установилась опять под колоннадой, и топала, и бесилась; а вокруг нее уже стояло
человек пять парней, продающих разную разность у колонн Гостиного двора; парни любовались на нее, обменивались между собою замечаниями более или менее неуважительного свойства, обращались к ней с похвалами остроумного и советами благонамеренного свойства: «Ай да барыня, в кою пору успела нализаться, хват, барыня!» — «барыня, а барыня, купи пяток лимонов-то у меня, ими хорошо закусывать, для тебя дешево отдам!» — «барыня, а барыня, не слушай его, лимон не поможет, а ты поди опохмелись!» — «барыня, а барыня, здорова ты ругаться; давай об заклад ругаться, кто кого переругает!» — Марья Алексевна, сама не помня, что делает, хватила по уху ближайшего из собеседников — парня лет 17, не без грации высовывавшего ей язык: шапка слетела, а волосы тут, как раз под рукой; Марья Алексевна вцепилась в них.
Но я могу сказать в вашу честь еще одно: из всех
людей, которых я не люблю и с которыми не желал бы иметь дела, я все-таки охотнее буду иметь дело с вами, чем с
другими.
Миллионы
людей, Марья Алексевна, вреднее вас и себе и
другим, хотя не имеют того ужасного вида, какой имеете вы.
— Ах, какой ты! Все мешаешь. Ты слушай, сиди смирно. Ведь тут, мне кажется, главное то, чтобы с самого начала, когда выбираешь немногих, делать осмотрительно, чтобы это были в самом деле
люди честные, хорошие, не легкомысленные, не шаткие, настойчивые и вместе мягкие, чтобы от них не выходило пустых ссор и чтобы они умели выбирать
других, — так?
А
другие злые помогают мне, — они не хотят помогать мне, но дают простор
людям становиться
людьми, они собирают средства
людям становиться
людьми.
— Они будут играть в
другие куклы, только уж в безвредные куклы. Но ведь у них не будет таких детей, как они: ведь у меня все
люди будут
людьми; и их детей я выучу быть не куклами, а
людьми.
Это потому, что у меня нет большого пристрастия к деньгам; ведь вы знаете, что у разных
людей разные пристрастия, не у всех же только к деньгам: у иных пристрастие к балам, у
других — к нарядам или картам, и все такие
люди готовы даже разориться для своего пристрастия, и многие разоряются, и никто этому не дивится, что их пристрастие им дороже денег.
Теперь кто пострадает от оспы, так уже виноват сам, а гораздо больше его близкие: а прежде было не то: некого было винить, кроме гадкого поветрия или гадкого города, села, да разве еще того
человека, который, страдая оспою, прикоснулся к
другому, а не заперся в карантин, пока выздоровеет.
Компания имела
человек пятьдесят или больше народа: более двадцати швей, — только шесть не участвовали в прогулке, — три пожилые женщины, с десяток детей, матери, сестры и братья швей, три молодые
человека, женихи: один был подмастерье часовщика,
другой — мелкий торговец, и оба эти мало уступали манерами третьему, учителю уездного училища,
человек пять
других молодых
людей, разношерстных званий, между ними даже двое офицеров,
человек восемь университетских и медицинских студентов.
У одного студента — романтизм, у Дмитрия Сергеича — схематистика, у
другого студента — ригоризм; разумеется, постороннему
человеку трудно выдержать такие разыскиванья дольше пяти минут, даже один из споривших, романтик, не выдержал больше полутора часов, убежал к танцующим, но убежал не без славы.
—
Люди переменяются, Вера Павловна. Да ведь я и страшно работаю, могу похвалиться. Я почти ни у кого не бываю: некогда, лень. Так устаешь с 9 часов до 5 в гошпитале и в Академии, что потом чувствуешь невозможность никакого
другого перехода, кроме как из мундира прямо в халат. Дружба хороша, но не сердитесь, сигара на диване, в халате — еще лучше.
Эти
люди среди
других, будто среди китайцев несколько
человек европейцев, которых не могут различить одного от
другого китайцы: во всех видят одно, что они «красноволосые варвары, не знающие церемоний»; на их глаза, ведь и французы такие же «красноволосые», как англичане.
Каждый из них —
человек отважный, не колеблющийся, не отступающий, умеющий взяться за дело, и если возьмется, то уже крепко хватающийся за него, так что оно не выскользнет из рук: это одна сторона их свойств: с
другой стороны, каждый из них
человек безукоризненной честности, такой, что даже и не приходит в голову вопрос: «можно ли положиться на этого
человека во всем безусловно?» Это ясно, как то, что он дышит грудью; пока дышит эта грудь, она горяча и неизменна, — смело кладите на нее свою голову, на ней можно отдохнуть.
После этого Кирсанов стал было заходить довольно часто, но продолжение прежних простых отношений было уже невозможно: из — под маски порядочного
человека высовывалось несколько дней такое длинное ослиное ухо, что Лопуховы потеряли бы слишком значительную долю уважения к бывшему
другу, если б это ухо спряталось навсегда; но оно по временам продолжало выказываться: выставлялось не так длинно, и торопливо пряталось, но было жалко, дрянно, пошло.
Неужели для того, чтоб избежать неважного и недолгого нарушения тишины собственной жизни, допускать серьезный вред
другому, не менее достойному
человеку?
— А какое влияние имеет на
человека заботливость
других, — сказал Лопухов: — ведь он и сам отчасти подвергается обольщению, что ему нужна, бог знает, какая осторожность, когда видит, что из — за него тревожатся. Ведь вот я мог бы выходить из дому уже дня три, а все продолжал сидеть. Ныне поутру хотел выйти, и еще отложил на день для большей безопасности.
Точно так я знаю, что для огромного большинства
людей, которые ничуть не хуже меня, счастье должно иметь идиллический характер, я восклицаю: пусть станет господствовать в жизни над всеми
другими характерами жизни идиллия.
Первый случай — если поступки эти занимательны для нас с теоретической стороны, как психологические явления, объясняющие натуру
человека, то есть, если мы имеем в них умственный интерес;
другой случай — если, судьба
человека зависит от нас, тут мы были бы виноваты перед собою, при невнимательности к его поступкам, то есть, если мы имеем в них интерес совести.
— Слушай, Дмитрий, — сказал Кирсанов еще более серьезным тоном: — мы с тобою
друзья. Но есть вещи, которых не должны дозволять себе и
друзья. Я прошу тебя прекратить этот разговор. Я не расположен теперь к серьезным разговорам. И никогда не бываю расположен. — Глаза Кирсанова смотрели пристально и враждебно, как будто перед ним
человек, которого он подозревает в намерении совершить злодейство.
Кроме мужчин, есть на свете женщины, которые тоже
люди; кроме пощечины, есть
другие вздоры, по — нашему с тобою и по правде вздоры, но которые тоже отнимают спокойствие жизни у
людей.
Я поставлю этот теоретический вопрос в
другой форме: имеет ли кто-нибудь право подвергать
человека риску, если
человеку и без риска хорошо?
Он боялся, что когда придет к Лопуховым после ученого разговора с своим
другом, то несколько опростоволосится: или покраснеет от волнения, когда в первый раз взглянет на Веру Павловну, или слишком заметно будет избегать смотреть на нее, или что-нибудь такое; нет, он остался и имел полное право остаться доволен собою за минуту встречи с ней: приятная дружеская улыбка
человека, который рад, что возвращается к старым приятелям, от которых должен был оторваться на несколько времени, спокойный взгляд, бойкий и беззаботный разговор
человека, не имеющего на душе никаких мыслей, кроме тех, которые беспечно говорит он, — если бы вы были самая злая сплетница и смотрели на него с величайшим желанием найти что-нибудь не так, вы все-таки не увидели бы в нем ничего
другого, кроме как
человека, который очень рад, что может, от нечего делать, приятно убить вечер в обществе хороших знакомых.
Все накоплялись мелкие, почти забывающиеся впечатления слов и поступков Кирсанова, на которые никто
другой не обратил бы внимания, которые ею самою почти не были видимы, а только предполагались, подозревались; медленно росла занимательность вопроса: почему он почти три года избегал ее? медленно укреплялась мысль: такой
человек не мог удалиться из — за мелочного самолюбия, которого в нем решительно нет; и за всем этим, не известно к чему думающимся, еще смутнее и медленнее поднималась из немой глубины жизни в сознание мысль: почему ж я о нем думаю? что он такое для меня?
Между ними были
люди мягкие и
люди суровые,
люди мрачные и
люди веселые,
люди хлопотливые и
люди флегматические,
люди слезливые (один с суровым лицом, насмешливый до наглости;
другой с деревянным лицом, молчаливый и равнодушный ко всему; оба они при мне рыдали несколько раз, как истерические женщины, и не от своих дел, а среди разговоров о разной разности; наедине, я уверен, плакали часто), и
люди, ни от чего не перестававшие быть спокойными.
Вышел из 2–го курса, поехал в поместье, распорядился, победив сопротивление опекуна, заслужив анафему от братьев и достигнув того, что мужья запретили его сестрам произносить его имя; потом скитался по России разными манерами: и сухим путем, и водою, и тем и
другою по обыкновенному и по необыкновенному, — например, и пешком, и на расшивах, и на косных лодках, имел много приключений, которые все сам устраивал себе; между прочим, отвез двух
человек в казанский, пятерых — в московский университет, — это были его стипендиаты, а в Петербург, где сам хотел жить, не привез никого, и потому никто из нас не знал, что у него не 400, а 3 000 р. дохода.
Но стал он слышать, что есть между студентами особенно умные головы, которые думают не так, как
другие, и узнал с пяток имен таких
людей, — тогда их было еще мало.
Например, вне своего круга, он знакомился только с
людьми, имеющими влияние на
других.