Неточные совпадения
Дай мне силу сделаться опять уличной женщиной в Париже, я не прошу у тебя ничего другого, я недостойна ничего другого, но освободи меня от этих
людей, от этих гнусных
людей!
— Я говорю с вами, как с
человеком, в котором нет ни искры чести. Но, может быть, вы еще не до конца испорчены. Если так, я прошу вас: перестаньте бывать у нас. Тогда я прощу вам вашу клевету. Если вы согласны,
дайте вашу руку, — она протянула ему руку: он взял ее, сам не понимая, что делает.
Учитель и прежде понравился Марье Алексевне тем, что не пьет чаю; по всему было видно, что он
человек солидный, основательный; говорил он мало — тем лучше, не вертопрах; но что говорил, то говорил хорошо — особенно о деньгах; но с вечера третьего дня она увидела, что учитель даже очень хорошая находка, по совершенному препятствию к волокитству за девушками в семействах, где
дает уроки: такое полное препятствие редко бывает у таких молодых
людей.
Мое намерение выставлять дело, как оно было, а не так, как мне удобнее было бы рассказывать его, делает мне и другую неприятность: я очень недоволен тем, что Марья Алексевна представляется в смешном виде с размышлениями своими о невесте, которую сочинила Лопухову, с такими же фантастическими отгадываниями содержания книг, которые
давал Лопухов Верочке, с рассуждениями о том, не обращал ли
людей в папскую веру Филипп Эгалите и какие сочинения писал Людовик XIV.
— Жаль, у меня мало знакомых, которые могли бы тут быть полезны. Семейства, в которых я
даю или
давал уроки, все
люди небогатые, и их знакомые почти все такие же, но попробуем.
— Она согласна; она уполномочила меня согласиться за нее. Но теперь, когда мы решили, я должен сказать вам то, о чем напрасно было бы говорить прежде, чем сошлись мы. Эта девушка мне не родственница. Она дочь чиновника, у которого я
даю уроки. Кроме меня, она не имела
человека, которому могла бы поручить хлопоты. Но я совершенно посторонний
человек ей.
— Нет, останьтесь.
Дайте же мне хоть сколько-нибудь оправдаться перед вами. Боже мой, как дурна должна я казаться в ваших глазах? То, что должно заставлять каждого порядочного
человека сочувствовать, защищать, — это самое останавливает меня. О, какие мы жалкие
люди!
Ты будешь резать руки и ноги
людям, поить их гадкими микстурами, а я буду
давать уроки на фортепьяно.
— Да, милая Верочка, шутки шутками, а ведь в самом деле лучше всего жить, как ты говоришь. Только откуда ты набралась таких мыслей? Я-то их знаю, да я помню, откуда я их вычитал. А ведь до ваших рук эти книги не доходят. В тех, которые я тебе
давал, таких частностей не было. Слышать? — не от кого было. Ведь едва ли не первого меня ты встретила из порядочных
людей.
Марья Алексевна и ругала его вдогонку и кричала других извозчиков, и бросалась в разные стороны на несколько шагов, и махала руками, и окончательно установилась опять под колоннадой, и топала, и бесилась; а вокруг нее уже стояло
человек пять парней, продающих разную разность у колонн Гостиного двора; парни любовались на нее, обменивались между собою замечаниями более или менее неуважительного свойства, обращались к ней с похвалами остроумного и советами благонамеренного свойства: «Ай да барыня, в кою пору успела нализаться, хват, барыня!» — «барыня, а барыня, купи пяток лимонов-то у меня, ими хорошо закусывать, для тебя дешево отдам!» — «барыня, а барыня, не слушай его, лимон не поможет, а ты поди опохмелись!» — «барыня, а барыня, здорова ты ругаться;
давай об заклад ругаться, кто кого переругает!» — Марья Алексевна, сама не помня, что делает, хватила по уху ближайшего из собеседников — парня лет 17, не без грации высовывавшего ей язык: шапка слетела, а волосы тут, как раз под рукой; Марья Алексевна вцепилась в них.
Через него они и записочками передавались; у его сослуживца на квартире, у столоначальника Филантьева, — женатого
человека, ваше превосходительство, потому что хоть я и маленький
человек, но девическая честь дочери, ваше превосходительство, мне дорога; имели при мне свиданья, и хоть наши деньги не такие, чтобы мальчишке в таких летах учителей брать, но якобы предлог
дал, ваше превосходительство, и т. д.
А другие злые помогают мне, — они не хотят помогать мне, но
дают простор
людям становиться
людьми, они собирают средства
людям становиться
людьми.
Вот я тебе покажу
людей!» Во мгновение ока
дама взвизгнула и упала в обморок, а Nicolas постиг, что не может пошевельнуть руками, которые притиснуты к его бокам, как железным поясом, и что притиснуты они правою рукою Кирсанова, и постиг, что левая рука Кирсанова, дернувши его за вихор, уже держит его за горло и что Кирсанов говорит: «посмотри, как легко мне тебя задушить» — и давнул горло; и Nicolas постиг, что задушить точно легко, и рука уже отпустила горло, можно дышать, только все держится за горло.
А подумать внимательно о факте и понять его причины — это почти одно и то же для
человека с тем образом мыслей, какой был у Лопухова, Лопухов находил, что его теория
дает безошибочные средства к анализу движений человеческого сердца, и я, признаюсь, согласен с ним в этом; в те долгие годы, как я считаю ее за истину, она ни разу не ввела меня в ошибку и ни разу не отказалась легко открыть мне правду, как бы глубоко ни была затаена правда какого-нибудь человеческого дела.
Понимаешь ли ты, что если я люблю этого
человека, а ты требуешь, чтоб я
дал ему пощечину, которая и по — моему и по — твоему вздор, пустяки, — понимаешь ли, что если ты требуешь этого, я считаю тебя дураком и низким
человеком, а если ты заставляешь меня сделать это, я убью тебя или себя, смотря по тому, чья жизнь менее нужна, — убью тебя или себя, а не сделаю этого?
«Так нужно, — говорил он: — это
дает уважение и любовь простых
людей.
Мало их, но ими расцветает жизнь всех; без них она заглохла бы, прокисла бы; мало их, но они
дают всем
людям дышать, без них
люди задохнулись бы.
— В развитом
человеке не следует быть ей. Это искаженное чувство, это фальшивое чувство, это гнусное чувство, это явление того порядка вещей, по которому я никому не
даю носить мое белье, курить из моего мундштука; это следствие взгляда на
человека, как на мою принадлежность, как на вещь.
Но вот что слишком немногими испытано, что очаровательность, которую всему
дает любовь, вовсе не должна, по — настоящему, быть мимолетным явлением в жизни
человека, что этот яркий свет жизни не должен озарять только эпоху искания, стремления, назовем хотя так: ухаживания, или сватания, нет, что эта эпоха по — настоящему должна быть только зарею, милою, прекрасною, но предшественницею дня, в котором несравненно больше и света и теплоты, чем в его предшественнице, свет и теплота которого долго, очень долго растут, все растут, и особенно теплота очень долго растет, далеко за полдень все еще растет.
«Знаешь эти сказки про
людей, которые едят опиум: с каждым годом их страсть растет. Кто раз узнал наслаждение, которое
дает она, в том она уж никогда не ослабеет, а все только усиливается».
— Нет, не странный, а только не похожий на обманщика. Я прямо сказал, как думаю. Но это лишь мое предположение. Может быть, я и ошибаюсь.
Дайте мне возможность узнать это. Назовите мне
человека, к которому вы чувствуете расположение. Тогда, — но опять, только если вы позволите, — я поговорю о нем с вашим батюшкою.
— Нет, — потом проговорил он: — что ж я в самом деле поддался вашему увлечению? Это дело безопасное именно потому, что он так дурен. Она не может этого не увидеть, только
дайте ей время всмотреться спокойно. — Он стал настойчиво развивать Полозову свой план, который высказывал его дочери еще только как свое предположение, может быть, и не верное, что она сама откажется от любимого
человека, если он действительно дурен. Теперь он в этом был совершенно уверен, потому что любимый
человек был очень дурен.
Дайте ей свободу любить или не любить, и она увидит, стоит ли этот
человек ее любви.
Конечно, в других таких случаях Кирсанов и не подумал бы прибегать к подобному риску. Гораздо проще: увезти девушку из дому, и пусть она венчается, с кем хочет. Но тут дело запутывалось понятиями девушки и свойствами
человека, которого она любила. При своих понятиях о неразрывности жены с мужем она стала бы держаться за дрянного
человека, когда бы уж и увидела, что жизнь с ним — мучение. Соединить ее с ним — хуже, чем убить. Потому и оставалось одно средство — убить или
дать возможность образумиться.
— Помните, что
человек может рассуждать только тогда, когда ему совершенно не мешают, что он не горячится только тогда, когда его не раздражают; что он не дорожит своими фантазиями только тогда, когда их у него не отнимают,
дают ему самому рассмотреть, хороши ли они.
— Хорошо… ребяческое чувство, которое не
дает никакой гарантии. Это годится для того, чтобы шутить, вспоминая, и грустить, если хотите, потому что здесь есть очень прискорбная сторона. Вы спаслись только благодаря особенному, редкому случаю, что дело попало в руки такого
человека, как Александр.
Все это прекрасно, но все это только сделало вас более рассудительным и хорошим
человеком, а еще нисколько не
дало вам опытности в различении того, какого характера муж годится для вас.
На небуйных санях сидели Кирсановы и Бьюмонты; на буйных четыре
человека молодежи и одна
дама, и от нее-то все буйство буйных саней.
Неточные совпадения
Осип (принимая деньги).А покорнейше благодарю, сударь.
Дай бог вам всякого здоровья! бедный
человек, помогли ему.
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один
человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица!
Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Ляпкин-Тяпкин, судья,
человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен. Охотник большой на догадки, и потому каждому слову своему
дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице своем значительную мину. Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые
люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне
дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
— // «
Дай прежде покурю!» // Покамест он покуривал, // У Власа наши странники // Спросили: «Что за гусь?» // — Так, подбегало-мученик, // Приписан к нашей волости, // Барона Синегузина // Дворовый
человек, // Викентий Александрович.