Надя. Нет, Платон Алексеич, в выгоду. У нее мысли свободные, а у меня рабские. И понятия у нее поэтому хотя и пустые, а все
лучше моих, потому, что у меня понятия подлые.
Неточные совпадения
Клементьев. То было ли хоть раз, что я заигрывал с вами? Как же это в то время я обольщал вас? А теперь? Или за границею мало девушек, некого было обольщать? Если бы
мои мысли были об этом, некогда было бы мне и вспомнить про вас, расстаться с тою жизнью, чтобы ехать сюда. Там
лучше жить, нежели у нас. Вы сама, Наденька, можете понимать это. Вы видите, самые лучшие вещи, какие у нас есть, едут к нам из-за границы. Зачем же бы мне ехать назад, если бы вы не были для меня милее всего на свете?
Надя. Я держу себя, как должна себя держать девушка в
моем положении, так велит рассудок. Не забывайте, кто я. Сирота служанка. Кто вступился бы за меня? У кого достанет совести не наговорить мне дерзостей, подлостей? Благородная девушка может и дружиться с мужчинами, и шутить с ними. А я, — только взгляни на мужчину, — и посыпались на меня обиды. Пусть же
лучше говорят обо мне, что я и безжизненная, и бессмысленная. Вы должны понимать это и стыдно вам смеяться за то надо мною.
Муж не муж, если не ровный жене; он тиран, или тряпка, о которую жена вытирает ноги, жена не жена, если не ровная мужу — она или деспотка, или интриганка, или бедная жертва тиранства, — во всяком случае, на
мой взгляд,
лучше быть не только монахиней, как вы подсмеялись надо мною, —
лучше быть самою жалкою женщиною нежели такою женою.
Я говорю не о себе, —
моя жизнь
лучше многих, — я говорю вообще.
Но… но,
мой милый друг… (постепенно и рыдания усиливаются и оттого голос все громче) мне быть нам сильнее своей судьбы, не переменить мне своего прошлого… не быть мне достойною вас… не переменить и вам своего прошлого, не разучиться всему
хорошему, чему научились вы… не унизить вам себя до того, чтобы не постыдиться своей любви к дуре… (это уже почти крики) безграмотной, с подлыми привычка…
Пусть
моя жена остается благодарна ей, если хочет, — я не имею против этого никаких возражений, и даже сам готов, если
моя жена будет требовать того от меня, — готов выражать
мою признательность Агнесе Ростиславовне за то, что она была
хорошею госпожою для
моей жены.
Клементьев. Вот в этом-то вашем довольстве и заключается истинная причина того, что вы не соглашаетесь на
мою просьбу. Мысли о неудобствах неровного брака, — справедливые ли, нет ли, не имели бы сами по себе большого веса. Но вы думаете, что вам здесь хорошо, и вы боитесь потерять это
хорошее положение.
Иннокентиев. Да чего тут! Ну, если я скажу что-нибудь не так, он тут, поправит, чего ж вам сомневаться в
моих словах? Не родня, сказано вам. Да вы слушайте по порядку. Привел его к себе. Даю. Читайте, говорю; рассудил:
лучше ей знать позор своей матери, нежели самой остаться обесславленной.
— Вот, как приедешь на квартиру, Иван Матвеич тебе все сделает. Это, брат, золотой человек, не чета какому-нибудь выскочке-немцу! Коренной, русский служака, тридцать лет на одном стуле сидит, всем присутствием вертит, и деньжонки есть, а извозчика не наймет; фрак не
лучше моего; сам тише воды, ниже травы, говорит чуть слышно, по чужим краям не шатается, как твой этот…
Аня. Мама!.. Мама, ты плачешь? Милая, добрая,
хорошая моя мама, моя прекрасная, я люблю тебя… я благословляю тебя. Вишневый сад продан, его уже нет, это правда, правда, но не плачь, мама, у тебя осталась жизнь впереди, осталась твоя хорошая, чистая душа… Пойдем со мной, пойдем, милая, отсюда, пойдем!.. Мы насадим новый сад, роскошнее этого, ты увидишь его, поймешь, и радость, тихая, глубокая радость опустится на твою душу, как солнце в вечерний час, и ты улыбнешься, мама! Пойдем, милая! Пойдем!..
Неточные совпадения
Хлестаков. Я — признаюсь, это
моя слабость, — люблю
хорошую кухню. Скажите, пожалуйста, мне кажется, как будто бы вчера вы были немножко ниже ростом, не правда ли?
Хлестаков. Да у меня много их всяких. Ну, пожалуй, я вам хоть это: «О ты, что в горести напрасно на бога ропщешь, человек!..» Ну и другие… теперь не могу припомнить; впрочем, это все ничего. Я вам
лучше вместо этого представлю
мою любовь, которая от вашего взгляда… (Придвигая стул.)
Хлестаков. Прощайте, Антон Антонович! Очень обязан за ваше гостеприимство. Я признаюсь от всего сердца: мне нигде не было такого
хорошего приема. Прощайте, Анна Андреевна! Прощайте,
моя душенька Марья Антоновна!
Стародум. От двора,
мой друг, выживают двумя манерами. Либо на тебя рассердятся, либо тебя рассердят. Я не стал дожидаться ни того, ни другого. Рассудил, что
лучше вести жизнь у себя дома, нежели в чужой передней.
Г-жа Простакова. Полно, братец, о свиньях — то начинать. Поговорим-ка
лучше о нашем горе. (К Правдину.) Вот, батюшка! Бог велел нам взять на свои руки девицу. Она изволит получать грамотки от дядюшек. К ней с того света дядюшки пишут. Сделай милость,
мой батюшка, потрудись, прочти всем нам вслух.