Роза ушла, a Тася осталась перепуганная на смерть словами
злой девочки. Она знала, что маленькая плясунья сдержит свое обещание и оклевещет ее, Тасю, налгав на нее. Знала и то, что от господина Злыбина нечего было ждать пощады. За потерю Коко он до смерти забьет ее, Тасю.
Неточные совпадения
— Неправда! — горячится
девочка, — мамаша добрая и не захочет мучить бедную Тасю, a это все вы сами выдумали! Да, да, да! Сами, сами, сами! — И она готова расплакаться
злыми, капризными слезами.
— Уйди. Я не хочу тебя видеть до тех пор, пока ты не исправишься. Твоя
злая выходка чуть не стоила жизни сестре. Ступай. Я не хочу тебя видеть, недобрая, нехорошая
девочка! Марья Васильевна была права — тебя надо отдать в строгие руки, пока ты окончательно не испортилась дома.
Господин Орлик с терпением выслушивал все эти стоны и крики и только смотрел на бившуюся в припадке
злого, капризного отчаяния маленькую
девочку спокойным, проницательным взглядом. Видя, что никто не спешит из дома на её крики, Тася стала успокаиваться мало-помалу и вскоре окончательно притихла. Изредка всхлипывая и вздыхая, она уставилась в лицо господина Орлика
злыми, враждебными глазами.
— И совсем я не немая! — сердито бросила она,
зло поблескивая на
девочек своими черными глазками. — Оставь мою шляпу! — окончательно рассердившись прикрикнула она на Фимочку.
— Нет,
девочки добрые, — убежденно и спокойно подтвердила Дуся. — Ты верно
злая сама, если считаешь
злыми других. Увидишь, какие они добрые. Ярышка извиняется перед тобой, за то что отнимала у тебя шляпу, и просит передать тебе, чтобы ты не беспокоилась, что сделала ей больно.
Тася каждую минуту готова была расплакаться
злыми бессильными слезами. К её счастью в класс вошел новый учитель, русского языка и арифметики, Баранов, и
девочки чинно разместились за своими столиками. Одна только Дуся не успела занять своего места.
— Ну, вот! Ну, вот! Я знала, что она не
злая! Я знала, — торжествуя, говорила та. — Она не шпионка и не злючка, a просто вспыльчивая и избалованная
девочка. Нет, пожалуйста, не обижайте ее! — и она умоляющими глазами окинула круг
девочек.
— Карлушина. У нас такая
девочка есть. Злая-презлая. Горбунья. Так вот Милка её.
— Зачем лгать! — беспечно сказал он, пожимая плечами, — кошку дала мне маленькая
девочка, которая была
зла на горбатую пансионерку за то, что ее наказали без гулянья. Горбатую зовут Карлуша, кошку — Милка; если она ваша — берите ее… Без полиции берите. A я больше ничего не знаю.
Девочка только теперь поняла, как не права она была и дома, и в пансионе, сколько горя причиняла она окружающим, каким она была
злым, нехорошим ребенком.
— Нет! Нет! Ни за что! Там ждут побои и муки, a здесь, кто знает, может быть, я встречу кого-нибудь, кто укажет мне дорогу на вокзал. Упрошу посадить меня в поезд и довезти до нашего города, где пансион. A оттуда к маме! К милой, дорогой маме, чтобы уж никогда не разлучаться с ней, никогда не огорчать ее дурными,
злыми выходками… Никогда! Ты слышишь, Господи! — прошептали посиневшие от холода губы
девочки, и она подняла исполненный мольбы взор к небу.
— A знаете, что ее сделало такою? Тася была еще очень недавно упрямой,
злой, шаловливой
девочкой, a теперь, сами видите, что вышло из неё.
Милый, дорогой отец! Я никогда не отплачу тебе такою же бесконечной, беззаветной любовью, какой ты окружил меня. Я дурная,
злая девочка! Я это знаю… Мне никогда не быть похожей на ту, которая была твоим утешением, никогда я не заменю тебе маленькой, давно умершей кузины, сходство с которой ты находишь во мне…
В нашей памяти живо было предание, передаваемое одним поколением институток другому, о двух сестрах Неминых, находившихся в постоянной вражде между собою и не пожелавших помириться даже перед причастием, за что одну сверхъестественной силой оттолкнуло от Святой чаши, а другая не могла разжать конвульсивно сжавшегося рта. Так обе
злые девочки и не были допущены к причастию.
Жадные до впечатлений девочки мигом окружили меня. Я плохо сознавала, какую некрасивую роль решила исполнить. Я была во власти одной мысли, одного желания: отомстить, во что бы то ни стало отомстить гордой,
злой девочке, которая грубо оттолкнула меня, насмеялась над моим великодушным порывом.
Неточные совпадения
Иногда Клим испытывал желание возразить
девочке, поспорить с нею, но не решался на это, боясь, что Лида рассердится. Находя ее самой интересной из всех знакомых
девочек, он гордился тем, что Лидия относится к нему лучше, чем другие дети. И когда Лида вдруг капризно изменяла ему, приглашая в тарантас Любовь Сомову, Клим чувствовал себя обиженным, покинутым и ревновал до
злых слез.
— Философствовал, писал сочинение «История и судьба», — очень сумбурно и мрачно писал. Прошлым летом жил у него эдакий… куроед, Томилин, питался только цыплятами и овощами. Такое толстое,
злое, самовлюбленное животное. Пробовал изнасиловать девчонку, дочь кухарки, — умная
девочка, между прочим, и, кажется, дочь этого, Турчанинова. Старик прогнал Томилина со скандалом. Томилин — тоже философствовал.
Но почти всегда, вслед за этим, Клим недоуменно, с досадой, близкой
злому унынию, вспоминал о Лидии, которая не умеет или не хочет видеть его таким, как видят другие. Она днями и неделями как будто даже и совсем не видела его, точно он для нее бесплотен, бесцветен, не существует. Вырастая, она становилась все более странной и трудной
девочкой. Варавка, улыбаясь в лисью бороду большой, красной улыбкой, говорил:
Нас, детей Затрапезных, сверстники недолюбливают. Быстрое обогащение матушки вызвало зависть в соседях. Старшие, конечно, остерегаются высказывать это чувство, но дети не чинятся. Они пристают к нам с самыми ехидными вопросами, сюжетом для которых служит скопидомство матушки и та приниженная роль, которую играет в доме отец. В особенности неприятна в этом отношении Сашенька Пустотелова, шустрая
девочка, которую все боятся за ее
злой язык.
Все
зло происходит в семье оттого, что Русаков, боясь дать дочери свободу мнения и право распоряжаться своими поступками, стесняет ее мысль и чувство и делает из нее вечно несовершеннолетнюю, почти слабоумную
девочку.