Неточные совпадения
— Девоньки миленькие, стриженьки, голубоньки! — лепечет возбужденная и красная,
как рак, Женя. — Мне к баронессину рожденью подушку гладью кончать надо, спешить, каждый час дорог, а нынче особенно… Ведь завтра-то рожденье — отсылать надо… А тут Павлы Артемьевнина комната не убрана. Дорушка Иванова, либо ты, Дуняша Прохорова, уберите кто-нибудь! Ради господа, за меня! — И голос
обычно грубоватой, любившей покомандовать Жени зазвучал непривычными ему мягкими нотами. Дорушка и Дуня испуганно переглянулись.
Теперь слова лились фонтаном изо рта побледневшей не менее Дуни Дорушки. Девочка тряслась,
как в лихорадке, стоя между надзирательницей и вконец уничтоженной маленькой подругой. Она молитвенно складывала ручонки, протягивая их к Павле Артемьевне, а большие,
обычно живые карие глазки Дорушки без слов добавляли мольбу.
Няня Варварушка,
как ее называют дети, рассказывает… Ее
обычно грубоватый голос делается растянуто-певучим во время таких повествований. Оттягивая конец каждого слова на последнем слоге, она умышленно делает его таковым.
То есть правду Татьяна сказала, — вмешалась Екатерина Ивановна, и ее
обычно прищуренные, плохо видящие глаза теперь раскрылись широко,
как у ребенка, — масло было дурное…
—
Какие они холодные! Бедные котятки!
Как они должны зябнуть здесь! Ведь осень пришла! Почти зима. Сегодня так холодно на дворе! — говорила она своим
обычно спокойным, без тени волнения или чувства голосом, в то время
как в маленьких глазках под совсем почти белыми ресницами зажигались и гасли какие-то теплые огоньки.
Обычно новенькие поступали в приют робкими, пугливыми стрижками, в редких случаях среднеотделенками, но те и другие были застенчивы и тихи,
как мыши.
Обычно свежее, яркое и спокойное Наташино лицо с нежными ямками на щеках, со смеющимися черными глазами, с независимо поднятой вверх горделивой головкой, прикрытой,
как и у прочих приюток, белой косынкой, спокойно и весело по своему обыкновению. Байковый платок небрежно покрывает плечи.
Вместо пышных черных кудрей, собранных небрежно в узел и окружавших
обычно до сих пор тонкое лицо девочки, и начальство, и воспитанницы увидели коротко, безобразно, неуклюжими уступами выстриженную наголо голову, круглую,
как шар.
— До берега-то
как далеко! — пугливо шепнула Дорушка, и в ее
обычно спокойных глазах зажглись беспокойные огоньки.
Когда карета Хлудова в девять часов вечера подъехала,
как обычно, к клубу и швейцар отворил дверку кареты, Хлудов лежал на подушках в своем цилиндре уже без признаков жизни. Состояние перешло к его детям, причем Миша продолжал прожигать жизнь, а его брат Герасим, совершенно ему противоположный, сухой делец, продолжал блестящие дела фирмы, живя незаметно.
Гносеология должна начать с установления различия между первичным нерационализированным сознанием и сознанием вторичным, рационализированным, в то время
как обычно она начинает с сознания уже рационализированного и иного не признает.
Нет, еще стоят стены — вот они — я могу их ощупать. И уж нет этого странного ощущения, что я потерян, что я неизвестно где, что я заблудился, и нисколько не удивительно, что вижу синее небо, круглое солнце; и все —
как обычно — отправляются на работу.
Так до самого выхода Елены Петровны она и не решила, что делать ей с собой и с газетой, и в спальню поздороваться с матерью,
как обычно, не пошла и, держа в груди всю буйную толпу задержанных рыданий, молча, не здороваясь, подала газету.
Через некоторое время слепки были готовы. Но один из свидетелей сделал свой слепок в виде лошадиной головы,
как обычно обделывались драгоценные камни; другой — в виде овечьей головы, и только у двоих — у Ахиора и Захарии слепки были одинаковы, похожие формой на женскую грудь.
Неточные совпадения
Одинцова произнесла весь этот маленький спич [Спич (англ.) — речь,
обычно застольная, по поводу какого-либо торжества.] с особенною отчетливостью, словно она наизусть его выучила; потом она обратилась к Аркадию. Оказалось, что мать ее знавала Аркадиеву мать и была даже поверенною ее любви к Николаю Петровичу. Аркадий с жаром заговорил о покойнице; а Базаров между тем принялся рассматривать альбомы. «
Какой я смирненький стал», — думал он про себя.
— Налить еще чаю? — спрашивала Елена, она сидела
обычно с книжкой в руке, не вмешиваясь в лирические речи мужа, быстро перелистывая страницы, двигая бровями. Читала она французские романы, сборники «Шиповника», «Фиорды», восхищалась скандинавской литературой. Клим Иванович Самгин не заметил,
как у него с нею образовались отношения легкой дружбы, которая, не налагая никаких неприятных обязательств, не угрожала принять характер отношений более интимных и ответственных.
Дядя Яков действительно вел себя не совсем
обычно. Он не заходил в дом, здоровался с Климом рассеянно и
как с незнакомым; он шагал по двору,
как по улице, и, высоко подняв голову, выпятив кадык, украшенный седой щетиной, смотрел в окна глазами чужого. Выходил он из флигеля почти всегда в полдень, в жаркие часы, возвращался к вечеру, задумчиво склонив голову, сунув руки в карманы толстых брюк цвета верблюжьей шерсти.
Самгин сконфуженно вытер глаза, ускорил шаг и свернул в одну из улиц Кунавина, сплошь занятую публичными домами. Почти в каждом окне, чередуясь с трехцветными полосами флагов, торчали полуодетые женщины, показывая голые плечи, груди, цинически перекликаясь из окна в окно. И, кроме флагов, все в улице было так
обычно,
как будто ничего не случилось, а царь и восторг народа — сон.