Неточные совпадения
Памятник Пушкина я
любила за черноту — обратную белизне наших домашних богов. У тех глаза были совсем белые, а у Памятник-Пушкина — совсем
черные, совсем полные. Памятник-Пушкина был совсем
черный, как собака, еще
черней собаки, потому что у самой
черной из них всегда над глазами что-то желтое или под шеей что-то белое. Памятник Пушкина был
черный, как рояль. И если бы мне потом совсем
не сказали, что Пушкин — негр, я бы знала, что Пушкин — негр.
Неточные совпадения
Еще Анна
не успела напиться кофе, как доложили про графиню Лидию Ивановну. Графиня Лидия Ивановна была высокая полная женщина с нездорово-желтым цветом лица и прекрасными задумчивыми
черными глазами. Анна
любила ее, но нынче она как будто в первый раз увидела ее со всеми ее недостатками.
Степана Аркадьича
не только
любили все знавшие его за его добрый, веселый нрав и несомненную честность, но в нем, в его красивой, светлой наружности, блестящих глазах,
черных бровях, волосах, белизне и румянце лица, было что-то физически действовавшее дружелюбно и весело на людей, встречавшихся с ним.
Месяца четыре все шло как нельзя лучше. Григорий Александрович, я уж, кажется, говорил, страстно
любил охоту: бывало, так его в лес и подмывает за кабанами или козами, — а тут хоть бы вышел за крепостной вал. Вот, однако же, смотрю, он стал снова задумываться, ходит по комнате, загнув руки назад; потом раз,
не сказав никому, отправился стрелять, — целое утро пропадал; раз и другой, все чаще и чаще… «Нехорошо, — подумал я, — верно, между ними
черная кошка проскочила!»
А что? Да так. Я усыпляю // Пустые,
черные мечты; // Я только в скобках замечаю, // Что нет презренной клеветы, // На чердаке вралем рожденной // И светской
чернью ободренной, // Что нет нелепицы такой, // Ни эпиграммы площадной, // Которой бы ваш друг с улыбкой, // В кругу порядочных людей, // Без всякой злобы и затей, //
Не повторил стократ ошибкой; // А впрочем, он за вас горой: // Он вас так
любит… как родной!
Бывало, покуда поправляет Карл Иваныч лист с диктовкой, выглянешь в ту сторону, видишь
черную головку матушки, чью-нибудь спину и смутно слышишь оттуда говор и смех; так сделается досадно, что нельзя там быть, и думаешь: «Когда же я буду большой, перестану учиться и всегда буду сидеть
не за диалогами, а с теми, кого я
люблю?» Досада перейдет в грусть, и, бог знает отчего и о чем, так задумаешься, что и
не слышишь, как Карл Иваныч сердится за ошибки.