Неточные совпадения
Для большей наглядности домашней жизни, о которой придется говорить, дозволю себе
сказать несколько слов о родном гнезде Новоселках. Когда по смерти деда Неофита Петровича
отцу по разделу достались: лесное в 7 верстах от Мценска Козюлькино, Новосильское, пустынное Скворчее и не менее пустынный Ливенский Тим, —
отец выбрал Козюлькино своим местопребыванием и, расчистив значительную лесную площадь на склоняющемся к реке Зуше возвышении, заложил будущую усадьбу, переименовав Козюлькино в Новоселки.
Вероятно, под влиянием дяди Петра Неофитовича,
отец взял ко мне семинариста Петра Степановича, сына мценского соборного священника. О его влиянии на меня
сказать ничего не могу, так как в скорости по водворении в доме этот скромный и, вероятно, хорошо учившийся юноша попросил у
отца беговых дрожек, чтобы сбегать во мценский собор, куда, как уведомлял его
отец, ждали владыку. Вернувшись из города, Петр Степанович рассказывал, что дорогой туда сочинил краткое приветствие архипастырю на греческом языке.
Помню, в какой восторг однажды пришел наш
отец, которому ловкий Петр Яковлевич сумел с должным выражением рассказать, как мы с сестрою Любинькой посаженные за детским столом в отдельной комнате, отказываясь от сладкого соуса к спарже,
сказали: «Это с сахаром, нам этого нельзя».
Иногда, независимо от служившего у нас в доме приходского
отца Якова с причтом,
отец Сергий привозил и свои церковные книги и облачение и служил всенощную с особенно назидательным выражением. Даже ходившая в. это время за матерью Поличка
сказала: «Уж как
отец Сергий «неглиже» служит!», прибавив...
Справедливость требует
сказать, что поездки эти совершались вовсе не из родственной нежности, а ради пристойности, про которую
отец говаривал, что это небольшой зверок, который, однако, очень больно кусается.
Но затем наедине с нами
отец не забывал
сказать: «Брат — колпак».
Когда утром я из столовой шел во флигель вслед за
отцом, и последний по обычаю, напившись чаю в красном узорчатом шлафроке, подошел уже к крыльцу флигеля, его догнала буфетчица Прасковья и
сказала: «Афанасий Неофитович, смеем поздравить вас, Елизавете Петровне бог послал младенца».
— В самой вещи так, —
сказал отец и приказал Сергею Мартыновичу зарядить две одностволки. (Двуствольных у нас не было.)
— Голубчик, Сергей Мартынович, зарядите и мою двустволку, — попросил я и, когда ружья были заряжены, а коляска подана, я, обращаясь к
отцу,
сказал...
Напрасно стал бы я описывать свою гордость и радость, удвоенную тем, что фактическое разрешение стрелять было мне дано, так как
отец ничего не
сказал.
Выше я говорил о красивом и вдовом соседе, адъютанте московского генерал-губернатора П. П. Новосильцове, но приходится
сказать несколько и о старшем брате его Николае Петровиче, товарище министра внутренних дел, бывшем в милости при дворе. Так как
отец наш пользовался славою замечательного сельского хозяина, то приехавший на лето в деревню Н. П.
Нечего
сказать, в своем длиннополом сюртуке, и отец-то выпихнул его за дверь!» Действительно, во всей школе среди разнообразных и небогатых, но зато короткополых сюртучков и казакинов, я один представлял синюю сахарную голову.
Вдруг в конце декабря совершенно для меня нежданно явился
отец и
Сказал, что решено не оставлять меня в таком отдалении от родных, а везти в Москву для приготовления в университет.
— А ну сыграй-ка на фортепьянах, —
сказал отец, когда я пришел к нему в гостиницу.
Однажды, когда, пуская дым из длиннейшего гордового чубука, я читал какой-то глупейший роман, дверь отворилась и на пороге совершенно неожиданно появился
отец в медвежьей шубе. Зная от меня, как враждебно смотрит
отец мой на куренье табаку, не куривший Введенский, услыхав о приезде
отца, вбежал в комнату и
сказал: «Извини, что помешал, но я забыл у тебя свою трубку и табак».
После обеда, приготовленного отцовским походным поваром Афанасием Петровым,
отец, оставшись со мною наедине, неожиданно вдруг
сказал...
Не могу утвердительно
сказать в каком году, но помню хорошо, что, когда после чаю я пришел к
отцу во флигель, новый его камердинер, сын приказчика Никифора Федорова, Иван Никифорович доложил, что пришел господин Иваницкий.
— Иваницкий? —
сказал отец, глядя на меня вопросительно. — Что ему от меня надо? Проси, —
сказал отец, обращаясь к слуге.
Отыскав между бумагами покойного
отца чистый полулист, Калайдович постарался подделаться под руку покойного, передал рукопись Константину Сергеевичу,
сказав, что нашел ее в бумагах
отца, но желал бы знать, можно ли довериться ее подлинности.
Не прошло и двух минут, как, надев сапоги и халат, я уже тихонько отворял дверь в спальню матери. Бог избавил меня от присутствия при ее агонии; она уже лежала на кровати с ясным и мирным лицом, прижимая к груди большой серебряный крест. Через несколько времени и остальные члены семейства, начиная с
отца, окружили ее одр. Усопшая и на третий день в гробу сохранила свое просветленное выражение, так что несловоохотливый
отец по окончании панихиды
сказал мне: «Я никогда не видал более прекрасного покойника».
Отпуская покойницу за 30 верст в родовое село Клейменово,
отец поклонился ей в землю и
сказал: «Скоро и я к тебе буду». Тем не менее он прожил еще 11 лет.
— Ну, брат, — заметил
отец, — перспектива незавидная. Я надеялся, что из него выйдет военный ученый, а он попросту
сказать — куропаточник. Ступай, коли охота берет; будешь от меня получать 300 руб. в год, и отпускаю тебе в услужение сына Васинькиной кормилицы Юдашку, а при производстве пришлю верховую лошадь.
Мы же с братом ночевали как попало по диванам. Успокоенный помещением Васи под непосредственный надзор старшей сестры и шурина,
отец, тоже по случаю испортившейся дороги, торопился обратно и, благословив меня, дал мне 150 рублей на дорогу,
сказавши, что справится дома и тотчас же вышлет мне мое годовое содержание. В свою очередь и я с Юдашкой отправился в перекладных санях и с большим чемоданом, заключавшим все мое небольшое имущество, в путь к Борисову в Новогеоргиевск на Васильково и Белую церковь.
Так как мне придется часто говорить о ближайших родственниках Бржесского, то
скажу все, что я слышал об его
отце, выдавшем при жизни двух дочерей...
Полный иронии Михаил Ильич любил рассказывать про своего старика
отца, жившего под Кременчугом в собственном имении. Однажды и мне довелось видеть этого сухого, высокого и как кол прямого старика, давным-давно вдового и застывшего, можно
сказать, в своей скупости. Следует, однако, принять в соображение, что оба его сына, штаб-ротмистры в отставке — Александр и владетель Федоровки Михаил в молодости не слишком радовали
отца своим поведением.
Увидя их, искусственно поддерживавших дорогою тепло,
отец будто бы
сказал: «Эх-хе-хе! Еще и пьяницы».