Неточные совпадения
—
Что это, мой батюшка! — восклицала она, —
ты бы от этого хоть полечился,
что ли! Совсем оглушил меня. Этакая труба!
— Анна! — закричал он, и при этом его громадный живот приподнялся и опал, как волна на море, —
что ж
ты? Поворачивайся! Аль не слыхала?
— Так
чему ж
тебя обучали в пинсионе?
— Сказывай, батюшка, сказывай, — воскликнула матушка, как только увидела его, —
что это с
тобою поделалось? Я, право, вчера подумала: господи! — подумала я, — уж не рехнулся ли старик наш в рассудке своем?
— Говори, говори, отец, да попроще. Не волнуй
ты меня! К
чему тут сие? Говори проще. Али опять меланхолия на
тебя нашла?
— Это
ты еще
что вздумал, отец мой? Кто из нас бессмертный? Уж на
что ты великан уродился — и
тебе конец будет.
—
Что ты говоришь? — перебила его матушка.
—
Что ж? Это дело хорошее, — заметила матушка, — только, я думаю,
ты напрасно спешишь.
— То-то! А говоришь,
что со мной посоветоваться желаешь.
Что ж, пускай Митенька едет; я и Сувенира с ним отпущу, и Квицинскому скажу… А Гаврилу Федулыча
ты не приглашал?
«Ну, а
ты что ж?» — обратился Харлов к Евлампии.
—
Что ты врешь? Дурак! — презрительно промолвил Харлов.
— А
что? — спросила матушка, — мурашки у
тебя по руке все бегают?
—
Что же
ты, Мартын Петрович, — начала матушка, — каким образом намерен теперь душу свою спасать? К Митрофанию съездишь или в Киев? или, может быть, в Оптину пустынь отправишься, так как она по соседству? Там, говорят, такой святой проявился инок… отцом Макарием его зовут, никто такого и не запомнит! Все грехи насквозь видит.
—
Что это, отец, как труба трубишь! Коли
ты в самом деле в домочадцах своих так уверен, ну и слава
тебе, господи! Голову
ты мне совсем размозжил!
— Вишь
ты! — промолвил он наконец. — И
чего им только в голову не взбредет!
—
Что? Какие
ты это речи произносишь?
— Там… на усадьбе. Не был? Сходи.
Что тебе здесь делать? Сходи. Разговаривать со мной нечего. Не люблю.
—
Тебе бы все с ружьем баловаться! В младых летах будучи, и я по этой дорожке бегал. Только отец у меня… а я его уважал; во как! не то
что нынешние. Отхлестал отец меня арапником — и шабаш! Полно баловаться! Потому я его уважал… У!.. Да…
— Ступай, брат, ступай, — твердил Харлов. —
Что тебе со мной разговаривать?
— Но
что это с
тобою, господи?!
—
Что ты говоришь! Выгнали! Экой грех! экой грех! (Она перекрестилась.) Только встань
ты, Мартын Петрович, сделай милость!
— Евлампия-то? Хуже Анны! Вся, как есть, совсем в Володькины руки отдалась. По той причине она и вашему солдату-то отказала. По его, по Володькину, приказу. Анне — видимое дело — следовало бы обидеться, да она и терпеть сестры не может, а покоряется! Околдовал, проклятый! Да ей же, Анне, вишь, думать приятно,
что вот, мол,
ты, Евлампия, какая всегда была гордая, а теперь вон
что из
тебя стало!.. О… ох, ох! Боже мой, боже!
— Очень сожалею, Мартын Петрович, — начала она, —
что мой бывший воспитанник причинил
тебе столько горя и таким нехорошим человеком оказался; но ведь и я в нем ошиблась… Кто мог это ожидать от него!
«Хоть бы
ты пользу кому в жизни сделал! — размышлял я так-то, — бедных награждал, крестьян на волю отпустил,
что ли, за то,
что век их заедал!
Вот когда
тебе отливаются их слезки!» И какая теперь их судьба: была яма глубокая и при мне —
что греха таить, а теперь и дна не видать!
— Полно
тебе, полно, Мартын Петрович, — поспешно проговорила матушка, — какая в том беда?
Что ты пол-то замарал? Эка важность! А я вот какое хочу
тебе предложение сделать. Слушай! Отведут
тебя теперь в особую комнату, постель дадут чистую —
ты разденься, умойся, да приляг и усни…
— Ляг, усни, — настойчиво повторила матушка. — А потом мы
тебя чаем напо́им — ну, и потолкуем с
тобою. Не унывай, приятель старинный! Если
тебя из твоего дома выгнали, в моем доме
ты всегда найдешь себе приют… Я ведь не забыла,
что ты мне жизнь спас.
— Охотно готова
тебе помочь, Мартын Петрович, всем,
чем только могу; но
ты должен обещать мне,
что будешь вперед меня слушаться и всякие недобрые мысли прочь от себя отгонишь.
— Очень мне приятно видеть
тебя в таком истинно христианском расположении духа, Мартын Петрович; но речь об этом впереди. Пока приведи
ты себя в порядок — а главное, усни. Отведи
ты Мартына Петровича в зеленый кабинет покойного барина, — обратилась матушка к дворецкому, — и
что он только потребует, чтобы сию минуту было! Платье его прикажи высушить и вычистить, а белье, какое понадобится, спроси у кастелянши — слышишь?
— Приживальщиком меня величал, дармоедом! «Нет, мол, у
тебя своего крова!» А теперь небось таким же приживальщиком стал, как и аз грешный!
Что Мартын Харлов,
что Сувенир проходимец — теперь всё едино! Подачками тоже кормиться будет. Возьмут корку хлеба завалящую,
что собака нюхала, да прочь пошла… На, мол, кушай! Ха-ха-ха!
— Мартын Харлов, столбовой дворянин! — продолжал пищать Сувенир. — Важность-то какую на себя напустил, фу
ты ну
ты! Не подходи, мол, зашибу! А как именье свое от большого ума стал отдавать да делить — куды раскудахтался! «Благодарность! — кричит, — благодарность!» А меня-то за
что обидел? Не наградил? Я, быть может, лучше бы восчувствовал! И, значит, правду я говорил,
что посадят его голой спиной…
— А
ты что за нас распоряжаешься? — вмешался Слёткин. Евлампия только пуще брови нахмурила.
«
Что он хотел сказать ей умирая?» — спрашивал я самого себя, возвращаясь домой на своем клеппере: «Я
тебя не про… клинаю? или не про… щаю?» Дождик опять полил, но я ехал шагом.