Неточные совпадения
«Мой бог — Бог светлый и веселый!» Я
было так начал одно стихотворение; сознайся: славный первый стих, да второго никак подобрать не
мог.
— Вполне, Елена Николаевна, вполне. Какое же
может быть лучше призвание? Помилуйте, пойти по следам Тимофея Николаевича… Одна мысль о подобной деятельности наполняет меня радостью и смущением, да… смущением, которого… которое происходит от сознания моих малых сил. Покойный батюшка благословил меня на это дело… Я никогда не забуду его последних слов.
— И это тебя удивляет? Ты скромный юноша. Но она тебя любит. На этот счет ты
можешь быть спокоен.
— Утри по крайней мере свои слезы, — крикнул ему Берсенев и не
мог удержаться от смеха. Но когда он вернулся домой, на лице его не
было веселого выражения; он не смеялся более. Он ни на одно мгновение не поверил тому, что сказал ему Шубин, но слово, им произнесенное, запало глубоко ему в душу. «Павел меня дурачил, — думал он, — но она когда-нибудь полюбит… Кого полюбит она?»
Во всем ее существе, в выражении лица, внимательном и немного пугливом, в ясном, но изменчивом взоре, в улыбке, как будто напряженной, в голосе, тихом и неровном,
было что-то нервическое, электрическое, что-то порывистое и торопливое, словом что-то такое, что не
могло всем нравиться, что даже отталкивало иных.
—
Может быть; но послушайте, — прибавил Инсаров с решительным и в то же время простодушным движением головы. — Я только в таком случае
могу воспользоваться вашим предложением, если вы согласитесь взять с меня деньги по расчету. Двадцать рублей дать я в силах, тем более что, по вашим словам, я
буду там делать экономию на всем прочем.
— Да, — начал он, — в наше время молодые люди
были иначе воспитаны. Молодые люди не позволяли себе манкировать старшим. (Он произнес: ман в нос, по-французски.) А теперь я только гляжу и удивляюсь.
Может быть, не прав я, а они правы;
может быть. Но все же у меня
есть свой взгляд на вещи: не олухом же я родился. Как вы об этом думаете, Увар Иванович?
— Как на что, Николай Артемьевич? Он вас обеспокоил;
может быть, помешал курсу вашего лечения. Я хочу объясниться с ним. Я хочу знать, чем он
мог вас прогневать.
Может быть, это я с горя.
Непреклонность воли Инсарова
была уже прежде известна Берсеневу; но только теперь, находясь с ним под одной кровлей, он
мог окончательно убедиться в том, что Инсаров никогда не менял никакого своего решения, точно так же, как никогда не откладывал исполнения данного обещания.
— Это другое дело! Для них он герой; а, признаться сказать, я себе героев иначе представляю: герой не должен уметь говорить: герой мычит, как бык; зато двинет рогом — стены валятся. И он сам не должен знать, зачем он двигает, а двигает. Впрочем,
может быть, в наши времена требуются герои другого калибра.
Между тем partie de plaisir чуть не расстроилась: Николай Артемьевич прибыл из Москвы в кислом и недоброжелательном, фрондерском, расположении духа (он все еще дулся на Августину Христиановну) и, узнав в чем дело, решительно объявил, что он не поедет; что скакать из Кунцова в Москву, а из Москвы в Царицыно, а из Царицына опять в Москву, а из Москвы опять в Кунцово — нелепость, — и наконец, прибавил он, пусть мне сперва докажут, что на одном пункте земного шара
может быть веселее, чем на другом пункте, тогда я поеду.
Это ему никто, разумеется, доказать не
мог, и Анна Васильевна, за неимением солидного кавалера, уже готова
была отказаться от partie de plaisir, да вспомнила об Уваре Ивановиче и с горя послала за ним в его комнатку, говоря: «Утопающий и за соломинку хватается».
Вы, сколько я
могу судить, принадлежите к саксонской отрасли кавказского племени; следовательно, мы должны предполагать в вас знание светских приличий, а между тем вы заговариваете с дамой, которой вы не
были представлены.
— Я ничего не понимайт, что вы говорит такое, — промолвил он наконец. — Вы думает,
может быть, я сапожник или часовых дел мастер? Э! Я официр, я чиновник, да.
Может быть, я большая грешница;
может быть, оттого мне так грустно, оттого мне нет покоя.
…Я не знаю, что со мною сегодня; голова моя путается, я готова упасть на колени и просить и умолять пощады. Не знаю, кто и как, но меня как будто убивают, и внутренно я кричу и возмущаюсь; я плачу и не
могу молчать… Боже мой! Боже мой! Укроти во мне эти порывы! Ты один это
можешь, все другое бессильно: ни мои ничтожные милостыни, ни занятия, ничего, ничего, ничего мне помочь не
может. Пошла бы куда-нибудь в служанки, право: мне
было бы легче.
Андрей Петрович,
может быть, ученее его,
может быть, даже умнее…
…Поль заперся; Андрей Петрович стал реже ходить… бедный! мне кажется, он… Впрочем, это
быть не
может. Я люблю говорить с Андреем Петровичем: никогда ни слова о себе, все о чем-нибудь дельном, полезном. Не то что Шубин. Шубин наряден, как бабочка, да любуется своим нарядом: этого бабочки не делают. Впрочем, и Шубин, и Андрей Петрович… я знаю, что я хочу сказать.
Отчего он не русский? Нет, он не
мог быть русским.
Или,
может быть, иначе нельзя?
Присутствие постороннего лица
было сперва даже приятно Елене, у которой кровинки в лице не осталось, как только она услышала походку Инсарова; но сердце у ней замерло при мысли, что он
может проститься, не поговоривши с ней наедине.
— Тогда я
мог быть откровенным, тогда мне скрывать
было нечего; а теперь…
— Что ты должна
будешь отстать от всех твоих привычек, что там, одна, между чужими, ты,
может быть, принуждена
будешь работать…
Он не
мог, не возбуждая подозрения, оставаться у Берсенева, и потому вот на чем они с Еленой порешили: Инсаров должен
был вернуться в Москву и приехать к ним в гости раза два до осени; с своей стороны, она обещалась писать ему письма и, если
будет можно, назначить ему свидание где-нибудь около Кунцова.
Он ловко сдернул полотно, и взорам Берсенева предстала статуэтка, в дантановском вкусе, того же Инсарова. Злее и остроумнее невозможно
было ничего придумать. Молодой болгар
был представлен бараном, поднявшимся на задние ножки и склоняющим рога для удара. Тупая важность, задор, упрямство, неловкость, ограниченность так и отпечатались на физиономии «супруга овец тонкорунных», и между тем сходство
было до того поразительно, несомненно, что Берсенев не
мог не расхохотаться.
— И,
может быть, вы и правы. Я не хочу отрицать, что действительно я вам иногда подавал справедливый повод к неудовольствию («серые лошади!» — промелькнуло в голове Анны Васильевны), хотя вы сами должны согласиться, что при известном вам состоянии вашей конституции…
„Как она его изучила!“ — думаешь ты,
может быть, в эту минуту.
Он поднялся, проворно запер дверь, воротился к ней и взял ее за руки. Он не
мог говорить: радость его душила. Она с улыбкой глядела ему в глаза… в них
было столько счастия… Она застыдилась.
— Елена, ты ангел!.. Но подумай, мне,
может быть, придется выехать из Москвы… через две недели. Мне уже нельзя помышлять ни об университетских лекциях, ни об окончании работ.
— Да я
могу достать, я займу, я попрошу у мамаши… Нет, я у ней просить не
буду… Да можно часы продать… У меня серьги
есть, два браслета… кружево.
— Что мне в голову пришло! Помнится, я
была еще маленькая… У нас ушла горничная. Ее поймали, простили, и она долго жила у нас… а все-таки все ее величали: Татьяна беглая. Не думала я тогда, что и я,
может быть,
буду беглая, как она.
К обеду у него сделался жар; он ничего
есть не
мог.
— Да, очень, — отвечал доктор. — Сильнейшее воспаление в легких; перипневмония в полном развитии,
может быть, и мозг поражен, а субъект молодой. Его же силы теперь против него направлены. Поздно послали, а впрочем, мы все сделаем, что требует наука.
— Не знаю,
может быть, на весь день, на ночь, навсегда… не знаю.
— Елена Николаевна, — сказал ей Берсенев, — он
может прийти в себя, узнать вас; Бог знает, хорошо ли это
будет. Притом же я с часу на час жду доктора…
Восемь дней продолжалась эта пытка. Елена казалась покойной, но ничего не
могла есть, не спала по ночам. Тупая боль стояла во всех ее членах; какой-то сухой, горячий дым, казалось, наполнял ее голову. «Наша барышня как свечка тает», — говорила о ней горничная.
— Этому нетрудно помочь, — возразил Берсенев, все не глядя на нее. — Предуведомить я его, разумеется, не
могу; но дайте мне записку. Кто вам
может запретить написать ему как хорошему знакомому, в котором вы принимаете участие? Тут ничего нет предосудительного. Назначьте ему… то
есть напишите ему, когда вы
будете…
«Теперь три четверти двенадцатого, — сказал он самому себе, — раньше двенадцати она никак прийти не
может,
буду думать о чем-нибудь другом в течение четверти часа, а то я не вынесу.
— Эта мысль мне в голову приходила, Дмитрий. Но я подумала: за что же я
буду наказана? Какой долг я преступила, против чего согрешила я?
Может быть, совесть у меня не такая, как у других, но она молчала; или,
может быть, я против тебя виновата? Я тебе помешаю, я остановлю тебя…
— Очень
может быть. Видно, так и следовало. Практик, делец…
— Я хотел сказать, — начал он, как только лакей вышел, — что я ничего в этом доме не значу. Вот и все. Потому, в наше время все судят по наружности: иной человек и пуст и глуп, да важно себя держит, — его уважают; а другой,
может быть, обладает талантами, которые
могли бы…
могли бы принести великую пользу, но по скромности…
Кто знает,
может быть, имя Павла Шубина
будет со временем славное имя?
Кто знает,
может быть, когда-нибудь, через столетие, эта медь пойдет на статую Павла Шубина, воздвигнутую в честь ему благодарным потомством?
— Мамаша, милая мамаша! — твердила она, целуя ее руки, — что же
было делать? Я не виновата, я полюбила его, я не
могла поступить иначе. Вините судьбу: она меня свела с человеком, который не нравится папеньке, который увозит меня от вас.
— Милая мамаша, — отвечала Елена, — утешьтесь хоть тем, что
могло быть и хуже: я
могла бы умереть.
Портной встретил с поклоном «доброго барина»; он, должно
быть, с горя, а
может, и с радости, что мебель ему доставалась, сильно
выпил; жена скоро его увела.
— Дай Бог вам… — начал Николай Артемьевич и не
мог договорить — и
выпил вино; те тоже
выпили.
Я
был и в знаменитых тюрьмах: вот где душа моя возмутилась — я, вы,
может быть, помните — всегда любил заниматься социальными вопросами и восставал против аристократии — вот бы я куда привел защитников аристократии: в эти тюрьмы; справедливо сказал Байрон: «I stood in Venice on the bridge of sighs»; [«Я стоял в Венеции на Мосту вздохов» (англ.).] впрочем, и он
был аристократ.