Неточные совпадения
Калиныч (как узнал я после) каждый день ходил с барином на охоту, носил его сумку, иногда и ружье, замечал, где садится птица, доставал воды, набирал земляники, устроивал шалаши, бегал за дрожками;
без него г-н Полутыкин шагу ступить
не мог.
В течение дня он
не раз заговаривал со мною, услуживал мне
без раболепства, но за барином наблюдал, как за ребенком.
Скажу вам
без обиняков, больная моя… как бы это того… ну, полюбила, что ли, меня… или нет,
не то чтобы полюбила… а, впрочем… право, как это, того-с…
Обед был действительно недурен и, в качестве воскресного,
не обошелся
без трепещущего желе и испанских ветров (пирожного).
— Нет, старого времени мне особенно хвалить
не из чего. Вот хоть бы, примером сказать, вы помещик теперь, такой же помещик, как ваш покойный дедушка, а уж власти вам такой
не будет! да и вы сами
не такой человек. Нас и теперь другие господа притесняют; но
без этого обойтись, видно, нельзя. Перемелется — авось мука будет. Нет, уж я теперь
не увижу, чего в молодости насмотрелся.
В «тверёзом» виде
не лгал; а как выпьет — и начнет рассказывать, что у него в Питере три дома на Фонтанке: один красный с одной трубой, другой — желтый с двумя трубами, а третий — синий
без труб, и три сына (а он и женат-то
не бывал): один в инфантерии, другой в кавалерии, третий сам по себе…
Он был вольноотпущенный дворовый человек; в нежной юности обучался музыке, потом служил камердинером, знал грамоте, почитывал, сколько я мог заметить, кое-какие книжонки и, живя теперь, как многие живут на Руси,
без гроша наличного,
без постоянного занятия, питался только что
не манной небесной.
Теперь я
без хохота вспомнить
не могу испуганных и бледных лиц моих товарищей (вероятно, и мое лицо
не отличалось тогда румянцем); но в ту минуту, признаюсь, мне и в голову
не приходило смеяться.
Я невольно полюбовался Павлушей. Он был очень хорош в это мгновение. Его некрасивое лицо, оживленное быстрой ездой, горело смелой удалью и твердой решимостью.
Без хворостинки в руке, ночью, он, нимало
не колеблясь поскакал один на волка… «Что за славный мальчик!» — думал я, глядя на него.
— А ведь и то, братцы мои, — возразил Костя, расширив свои и
без того огромные глаза… — Я и
не знал, что Акима в том бучиле утопили: я бы еще
не так напужался.
Въезжая в эти выселки, мы
не встретили ни одной живой души; даже куриц
не было видно на улице, даже собак; только одна, черная, с куцым хвостом, торопливо выскочила при нас из совершенно высохшего корыта, куда ее, должно быть, загнала жажда, и тотчас,
без лая, опрометью бросилась под ворота.
На другой день я рано поутру велел заложить свою коляску, но он
не хотел меня отпустить
без завтрака на английский манер и повел к себе в кабинет.
В тот день я и
без того уже поохотиться
не мог и потому скрепя сердце покорился своей участи.
Заметим, кстати, что с тех пор, как Русь стоит,
не бывало еще на ней примера раздобревшего и разбогатевшего человека
без окладистой бороды; иной весь свой век носил бородку жидкую, клином, — вдруг, смотришь, обложился кругом словно сияньем, — откуда волос берется!
— Да притом, — продолжал он, — и мужики-то плохие, опальные. Особенно там две семьи; еще батюшка покойный, дай Бог ему царство небесное, их
не жаловал, больно
не жаловал. А у меня, скажу вам, такая примета: коли отец вор, то и сын вор; уж там как хотите… О, кровь, кровь — великое дело! Я, признаться вам откровенно, из тех-то двух семей и
без очереди в солдаты отдавал и так рассовывал — кой-куды; да
не переводятся, что будешь делать? Плодущи, проклятые.
Мардарий Аполлоныч только что донес к губам налитое блюдечко и уже расширил было ноздри,
без чего, как известно, ни один коренной русак
не втягивает в себя чая, — но остановился, прислушался, кивнул головой, хлебнул и, ставя блюдечко на стол, произнес с добрейшей улыбкой и как бы невольно вторя ударам: «Чюки-чюки-чюк!
— Да ты на недоуздках так их и выведи! — закричал ему вслед г-н Чернобай. — У меня, батюшка, — продолжал он, ясно и кротко глядя мне в лицо, —
не то, что у барышников, чтоб им пусто было! у них там имбири разные пойдут, соль, барда [От барды и соли лошадь скоро тучнеет. — Примеч. авт.], бог с ними совсем!.. А у меня, изволишь видеть, все на ладони,
без хитростей.
Деревенские кабаки большей частью довольно темны, и почти никогда
не увидите вы на их бревенчатых стенах каких-нибудь ярко раскрашенных лубочных картин,
без которых редкая изба обходится.
— Ну, что ж! — возопил вдруг Обалдуй, выпив духом стакан вина и сопровождая свое восклицание теми странными размахиваниями рук,
без которых он, по-видимому,
не произносил ни одного слова. — Чего еще ждать? Начинать так начинать. А? Яша?..
И между тем ни одной попойки на сорок верст кругом
не обходилось
без того, чтобы его долговязая фигура
не вертелась тут же между гостями, — так уж к нему привыкли и переносили его присутствие как неизбежное зло.
Посередине кабака Обалдуй, совершенно «развинченный» и
без кафтана, выплясывал вперепрыжку перед мужиком в сероватом армяке; мужичок, в свою очередь, с трудом топотал и шаркал ослабевшими ногами и, бессмысленно улыбаясь сквозь взъерошенную бороду, изредка помахивал одной рукой, как бы желая сказать: «куда ни шло!» Ничего
не могло быть смешней его лица; как он ни вздергивал кверху свои брови, отяжелевшие веки
не хотели подняться, а так и лежали на едва заметных, посоловелых, но сладчайших глазках.
Люди мои,
без обиняков скажу, меня уважали;
не выдали бы ни за какие благополучия.
Один короткий, быстротечный месяц!
И башмаков еще
не износила,
В которых шла, в слезах,
За бедным прахом моего отца!
О небо! Зверь
без разума,
без слова
Грустил бы долее…
Внутренность рощи, влажной от дождя, беспрестанно изменялась, смотря по тому, светило ли солнце, или закрывалось облаком; она то озарялась вся, словно вдруг в ней все улыбнулось: тонкие стволы
не слишком частых берез внезапно принимали нежный отблеск белого шелка, лежавшие на земле мелкие листья вдруг пестрели и загорались червонным золотом, а красивые стебли высоких кудрявых папоротников, уже окрашенных в свой осенний цвет, подобный цвету переспелого винограда, так и сквозили, бесконечно путаясь и пересекаясь перед глазами; то вдруг опять все кругом слегка синело: яркие краски мгновенно гасли, березы стояли все белые,
без блеску, белые, как только что выпавший снег, до которого еще
не коснулся холодно играющий луч зимнего солнца; и украдкой, лукаво, начинал сеяться и шептать по лесу мельчайший дождь.
Он, видимо, старался придать своим грубоватым чертам выражение презрительное и скучающее; беспрестанно щурил свои и
без того крошечные молочно-серые глазки, морщился, опускал углы губ, принужденно зевал и с небрежной, хотя
не совсем ловкой развязностью то поправлял рукою рыжеватые, ухарски закрученные виски, то щипал желтые волосики, торчавшие на толстой верхней губе, — словом, ломался нестерпимо.
— Ты, Акулина, девка неглупая, — заговорил он наконец, — потому вздору
не говори. Я твоего же добра желаю, понимаешь ты меня? Конечно, ты
не глупа,
не совсем мужичка, так сказать; и твоя мать тоже
не всегда мужичкой была. Все же ты
без образованья, — стало быть, должна слушаться, когда тебе говорят.
Я надел фрак,
без которого
не советую никому выезжать даже на охоту, и отправился к Александру Михайлычу.
Тем мучительнее было его положение, что та же заботливая природа
не потрудилась наделить его хоть малой толикой тех способностей и дарований,
без которых ремесло забавника почти невозможно.
— Ну, так убей тыменя!
Без тебя я жить
не желаю. Опостылел я тебе — и все мне стало постыло.
— Я тебя любил, я люблю тебя
без ума,
без памяти — и как подумаю я теперь, что ты этак, ни с того ни с сего, здорово живешь, меня покидаешь да по свету скитаться станешь — ну, и представляется мне, что
не будь я голяк горемычный,
не бросила ты бы меня!
Но ротмистр Яфф никакого удовлетворения от него
не потребовал — он даже
не встретился нигде с ним, — и Чертопханов
не думал отыскивать своего врага, и никакой истории у них
не вышло. Сама Маша скоро после того пропала
без вести. Чертопханов запил было, однако «очувствовался». Но тут постигло его второе бедствие.
Он
не тотчас лишился памяти; он мог еще признать Чертопханова и даже на отчаянное восклицание своего друга: «Что, мол, как это ты, Тиша,
без моего разрешения оставляешь меня,
не хуже Маши?» — ответил коснеющим языком: «А я П…а…сей Е…е…ич, се… да ад вас су… ша… ся».
Но каким образом умудрился вор украсть ночью, из запертой конюшни, Малек-Аделя? Малек-Аделя, который и днем никого чужого к себе
не подпускал, — украсть его
без шума,
без стука? И как растолковать, что ни одна дворняжка
не пролаяла? Правда, их было всего две, два молодых щенка, и те от холоду и голоду в землю зарывались — но все-таки!
— Лейба! — подхватил Чертопханов. — Лейба, ты хотя еврей и вера твоя поганая, а душа у тебя лучше иной христианской! Сжалься ты надо мною! Одному мне ехать незачем, один я этого дела
не обломаю. Я горячка — а ты голова, золотая голова! Племя ваше уж такое:
без науки все постигло! Ты, может, сомневаешься: откуда, мол, у него деньги? Пойдем ко мне в комнату, я тебе и деньги все покажу. Возьми их, крест с шеи возьми — только отдай мне Малек-Аделя, отдай, отдай!
В течение рассказа Чертопханов сидел лицом к окну и курил трубку из длинного чубука; а Перфишка стоял на пороге двери, заложив руки за спину и, почтительно взирая на затылок своего господина, слушал повесть о том, как после многих тщетных попыток и разъездов Пантелей Еремеич наконец попал в Ромны на ярмарку, уже один,
без жида Лейбы, который, по слабости характера,
не вытерпел и бежал от него; как на пятый день, уже собираясь уехать, он в последний раз пошел по рядам телег и вдруг увидал, между тремя другими лошадьми, привязанного к хребтуку, — увидал Малек-Аделя!
Однако и тут
не обходилось
без греха и беды.
Он остановил коня, поднял голову и увидал своего корреспондента, дьякона. С бурым треухом на бурых, в косичку заплетенных волосах, облеченный в желтоватый нанковый кафтан, подпоясанный гораздо ниже тальи голубеньким обрывочком, служитель алтаря вышел свое «одоньишко» проведать — и, улицезрев Пантелея Еремеича, почел долгом выразить ему свое почтение да кстати хоть что-нибудь у него выпросить.
Без такого рода задней мысли, как известно, духовные лица со светскими
не заговаривают.
Напрасно Чертопханов старался унять расходившуюся желчь; напрасно он пытался уверить себя, что эта… лошадь хотя и
не Малек-Адель, однако все же… добра и может много лет прослужить ему: он тут же с яростью отталкивал от себя прочь эту мысль, точно в ней заключалось новое оскорбление для тогоМалек-Аделя, перед которым он уж и
без того считал себя виноватым…
Как это все укладывалось в его голове и почему это казалось ему так просто — объяснить
не легко, хотя и
не совсем невозможно: обиженный, одинокий,
без близкой души человеческой,
без гроша медного, да еще с кровью, зажженной вином, он находился в состоянии, близком к помешательству, а нет сомнения в том, что в самых нелепых выходках людей помешанных есть, на их глаза, своего рода логика и даже право.
— Точно так-с. Сперва они кажинный день водку кушали, а теперь вот в постель слегли, и уж оченно они худы стали. Я так полагаю, они теперь и понимать-то ничего
не понимают.
Без языка совсем.
Лукерья умолкла, а я с изумлением глядел на нее. Изумляло меня собственно то, что она рассказ свой вела почти весело,
без охов и вздохов, нисколько
не жалуясь и
не напрашиваясь на участие.