— Синьора, я не ходил, я послал Луизу, — раздался хриплый голос
за дверью, — и в комнату, ковыляя на кривых ножках, вошел маленький старичок в лиловом фраке с черными пуговицами, высоком белом галстухе, нанковых коротких панталонах и синих шерстяных чулках.
— Да, да, пожалуйста. Извините, — повторила Марья Николаевна с прежней улыбкой, кивнула головою Санину и, быстро повернувшись, скрылась
за дверью, оставив за собою мимолетное, но стройное впечатление прелестной шеи, удивительных плеч, удивительного стана.
Неточные совпадения
Она обернулась к чему — и с таким отчаянием в голосе, во взгляде, в движении сжатой руки, судорожно поднесенной к бледной щеке, произнесла: «Да идите же, идите!» — что он тотчас ринулся
за нею в раскрытую
дверь.
Санину пришло на мысль, что он становится лишним; он вышел в кондитерскую. Но не успел он еще взяться
за ручку уличной
двери, как девушка опять появилась перед ним и остановила его.
Колокольчик звякнул над наружной
дверью. Молодой крестьянский парень в меховой шапке и красном жилете вошел с улицы в кондитерскую. С самого утра ни один покупатель не заглядывал в нее… «Вот так-то мы торгуем!» — заметила со вздохом во время завтрака фрау Леноре Санину. Она продолжала дремать; Джемма боялась принять руку от подушки и шепнула Санину: «Ступайте поторгуйте вы
за меня!» Санин тотчас же на цыпочках вышел в кондитерскую. Парню требовалось четверть фунта мятных лепешек.
Казалось, век стоял бы он так
за прилавком да торговал бы конфектами и оршадом; между тем как то милое существо смотрит на него из-за
двери дружелюбно-насмешливыми глазами, а летнее солнце, пробиваясь сквозь мощную листву растущих перед окнами каштанов, наполняет всю комнату зеленоватым золотом полуденных лучей, полуденных теней, и сердце нежится сладкой истомой лени, беспечности и молодости — молодости первоначальной!
Панталеоне, по просьбе Эмиля, заставил пуделя Тарталью проделать все свои шутки — и Тарталья прыгал через палку, «говорил», то есть лаял, чихал, запирал
дверь носом, притащил стоптанную туфлю своего хозяина — и, наконец, с старым кивером на голове, представлял маршала Бернадотта, подвергающегося жестоким упрекам императора Наполеона
за измену.
— Я вас немедленно оставлю, господа, — воскликнул Санин, поклонился, вышел в спальню — и запер
за собою
дверь.
Панталеоне почел
за лучшее запереть наружную
дверь кондитерской, как бы кто чужой не вошел — благо, пора стояла ранняя.
— Barbari! [Варвары! (ит.).] — проворчал Панталеоне, который, вслед
за Эмилем, показался было у
дверей, тряхнул тупеем и скрылся.
Несколько мгновений спустя Санин уже бежал по улице к себе на квартиру. Он и не заметил того, что вслед
за ним из
двери кондитерской, весь растрепанный, выскочил Панталеоне — и что-то кричал ему, и потрясал, и как будто грозил высоко поднятой рукою.
Санин наклонился почтительно, а Марья Николаевна уже исчезала
за портьерой выходной
двери — и, исчезая, опять повернула голову назад через плечо — и опять улыбнулась, и опять оставила
за собою прежнее, стройное впечатление.
Не успела Марья Николаевна выговорить это последнее слово, как наружная
дверь действительно растворилась наполовину — и в ложу всунулась голова красная, маслянисто-потная, еще молодая, но уже беззубая, с плоскими длинными волосами, отвислым носом, огромными ушами, как у летучей мыши, с золотыми очками на любопытных и тупых глазенках, и с pince-nez на очках. Голова осмотрелась, увидала Марью Николаевну, дрянно осклабилась, закивала… Жилистая шея вытянулась вслед
за нею…
Пьеса кончилась. Марья Николаевна попросила Санина накинуть на нее шаль и не шевелилась, пока он окутывал мягкой тканью ее поистине царственные плечи. Потом она взяла его под руку, вышла в коридор — и чуть не вскрикнула: у самой
двери ложи, как некое привидение, торчал Дöнгоф; а из-за его спины выглядывала паскудная фигурка висбаденского критика. Маслянистое лицо «литтерата» так и сияло злорадством.
Опомнилась, глядит Татьяна: // Медведя нет; она в сенях; //
За дверью крик и звон стакана, // Как на больших похоронах; // Не видя тут ни капли толку, // Глядит она тихонько в щелку, // И что же видит?.. за столом // Сидят чудовища кругом: // Один в рогах, с собачьей мордой, // Другой с петушьей головой, // Здесь ведьма с козьей бородой, // Тут остов чопорный и гордый, // Там карла с хвостиком, а вот // Полу-журавль и полу-кот.
Видел я, как подобрали ее локоны, заложили их за уши и открыли части лба и висков, которых я не видал еще; видел я, как укутали ее в зеленую шаль, так плотно, что виднелся только кончик ее носика; заметил, что если бы она не сделала своими розовенькими пальчиками маленького отверстия около рта, то непременно бы задохнулась, и видел, как она, спускаясь с лестницы за своею матерью, быстро повернулась к нам, кивнула головкой и исчезла
за дверью.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Где ж, где ж они? Ах, боже мой!.. (Отворяя
дверь.)Муж! Антоша! Антон! (Говорит скоро.)А все ты, а всё
за тобой. И пошла копаться: «Я булавочку, я косынку». (Подбегает к окну и кричит.)Антон, куда, куда? Что, приехал? ревизор? с усами! с какими усами?
Бобчинский. Ничего, ничего, я так: петушком, петушком побегу
за дрожками. Мне бы только немножко в щелочку-та, в
дверь этак посмотреть, как у него эти поступки…
Дверь отворяется, и выставляется какая-то фигура во фризовой шинели, с небритою бородою, раздутою губою и перевязанною щекою;
за нею в перспективе показывается несколько других.
Квартальные отворяют обе половинки
дверей. Входит Хлестаков;
за ним городничий, далее попечитель богоугодных заведений, смотритель училищ, Добчинскии и Бобчинский с пластырем на носу. Городничий указывает квартальным на полу бумажку — они бегут и снимают ее, толкая друг друга впопыхах.
Пошел, пошел! чего лезешь? (Упирается первому руками в брюхо и выпирается вместе с ним в прихожую, захлопнув
за собою
дверь.)