Мне стало досадно
на нее, но, несмотря
на это, серенькие с полинявшей краской перильца мостика,
на которые она оперлась, отражение в темном пруде опустившегося сука перекинутой березы, которое, казалось, хотело соединиться с висящими ветками, болотный запах, чувство
на лбу раздавленного
комара и ее внимательный взгляд и величавая поза — часто потом совершенно неожиданно являлись вдруг в моем воображении.
После ужина и иногда ночной прогулки с кем-нибудь по саду — один я боялся ходить по темным аллеям — я уходил один спать
на полу
на галерею, что, несмотря
на миллионы ночных
комаров, пожиравших меня, доставляло мне большое удовольствие.
И вот тогда-то я ложился
на свою постель, лицом к саду, и, закрывшись, сколько возможно было, от
комаров и летучих мышей, смотрел в сад, слушал звуки ночи и мечтал о любви и счастии.
Тогда все получало для меня другой смысл: и вид старых берез, блестевших с одной стороны
на лунном небе своими кудрявыми ветвями, с другой — мрачно застилавших кусты и дорогу своими черными тенями, и спокойный, пышный, равномерно, как звук, возраставший блеск пруда, и лунный блеск капель росы
на цветах перед галереей, тоже кладущих поперек серой рабатки свои грациозные тени, и звук перепела за прудом, и голос человека с большой дороги, и тихий, чуть слышный скрип двух старых берез друг о друга, и жужжание
комара над ухом под одеялом, и падение зацепившегося за ветку яблока
на сухие листья, и прыжки лягушек, которые иногда добирались до ступеней террасы и как-то таинственно блестели
на месяце своими зеленоватыми спинками, — все это получало для меня странный смысл — смысл слишком большой красоты и какого-то недоконченного счастия.