Неточные совпадения
Как
было заметно по виду профессоров, он
отвечал отлично и смело.
Мне
было досадно и оскорбительно, во-первых, то, что никто не
ответил на наш поклон, а во-вторых, то, что меня, видимо, соединяли с Икониным в одно понятие экзаменующихся и уже предубеждены против меня за рыжие волосы Иконина.
Он открыл
было рот, как мне казалось, чтобы начать
отвечать, как вдруг профессор со звездой, с похвалой отпустив гимназиста, посмотрел на него.
Когда профессор в очках равнодушно обратился ко мне, приглашая
отвечать на вопрос, то, взглянув ему в глаза, мне немножко совестно
было за него, что он так лицемерил передо мной, и я несколько замялся в начале ответа; но потом пошло легче и легче, и так как вопрос
был из русской истории, которую я знал отлично, то я кончил блистательно и даже до того расходился, что, желая дать почувствовать профессорам, что я не Иконин и что меня смешивать с ним нельзя, предложил взять еще билет; но профессор, кивнув головой, сказал: «Хорошо-с», — и отметил что-то в журнале.
Впоследствии я узнал, что латинский профессор покровительствовал Иконину и что Иконин даже жил у него. Я
ответил тотчас же на вопрос из синтаксиса, который
был предложен Иконину, но профессор сделал печальное лицо и отвернулся от меня.
— Николенька! —
отвечал он неторопливо, нервически поворачивая голову набок и подмигивая. — Ежели я дал слово ничего не скрывать от вас, то вы и не имеете причин подозревать во мне скрытность. Нельзя всегда
быть одинаково расположенным, а ежели что-нибудь меня расстроило, то я сам не могу себе дать отчета.
«Нет, я не
был, —
отвечает другой, — но брат играет на скрипке».
Я встал и поклонился ему, но Ивин, у которого
было три звезды на зеленом фраке, не только не
ответил на мой поклон, но почти не взглянул на меня, так что я вдруг почувствовал, что я не человек, а какая-то не стоящая внимания вещь — кресло или окошко, или ежели человек, то такой, который нисколько не отличается от кресла или окошка.
Дмитрий ничего не сказал мне, видимо, недовольный тем, что на его признание, которое, вероятно, стоило ему труда, я
отвечал, обращая его внимание на природу, к которой он вообще
был хладнокровен. Природа действовала на него совсем иначе, чем на меня; она действовала на него не столько красотой, сколько занимательностью; он любил ее более умом, чем чувством.
Взглянув на свои новые модные панталоны и блестящие пуговицы сюртука, я
отвечал, что не читал «Роброя», но что мне
было очень интересно слушать, потому что я больше люблю читать книги из средины, чем с начала.
— Не знаю, может
быть, завтра, а может
быть, пробудем еще довольно долго, —
отвечал я почему-то, несмотря на то, что мы наверное должны
были ехать завтра.
Следуя своему правилу
быть всегда оригинальным и считая, что такие умные люди, как я и княгиня, должны стоять выше банальной учтивости, я
отвечал, что терпеть не могу гулять без всякой цели, и ежели уж люблю гулять, то совершенно один.
В выражении ее больших глаз
было столько пристального внимания и спокойной, ясной мысли, в позе ее столько непринужденности и, несмотря на ее небольшой рост, даже величавости, что снова меня поразило как будто воспоминание о ней, и снова я спросил себя: «Не начинается ли?» И снова я
ответил себе, что я уже влюблен в Сонечку, а что Варенька — просто барышня, сестра моего друга.
Дубков мне
отвечал: «С тех пор, как себя помню, никогда ничего не делал, чтобы они
были такие, я не понимаю, как могут
быть другие ногти у порядочного человека».
Я знал и знаю очень, очень много людей старых, гордых, самоуверенных, резких в суждениях, которые на вопрос, если такой задастся им на том свете: «Кто ты такой? и что там делал?» — не
будут в состоянии
ответить иначе как: «Je fus un homme très comme il faut».
Когда дворовая девка, запыхавшись, прибежала доложить Петру Васильевичу, что сам старый Иртеньев приехал, я воображаю, как он сердито
отвечал: «Ну, что ж, что приехал?» — и как вследствие этого он пошел домой как можно тише, может
быть, еще, вернувшись в кабинет, нарочно надел самый грязный пальто и послал сказать повару, чтобы отнюдь не смел, ежели барыни прикажут, ничего прибавлять к обеду.
Спор уже переходил в ссору, когда вдруг Дмитрий замолчал и ушел от меня в другую комнату. Я пошел
было за ним, продолжая говорить, но он не
отвечал мне. Я знал, что в графе его пороков
была вспыльчивость, и он теперь преодолевал себя. Я проклинал все его расписания.
Мы почти никогда не выходили из них, мы всегда
были приторно учтивы с ней, говорили по-французски, расшаркивались и называли ее chère maman, [дорогой мамашей (фр.).] на что она всегда
отвечала шуточками в том же роде и красивой, однообразной улыбкой.
Мне
отвечали, что
будут готовиться по переменкам, то у того, то у другого, и там, где ближе. В первый раз собрались у Зухина. Это
была маленькая комнатка за перегородкой в большом доме на Трубном бульваре. В первый назначенный день я опоздал и пришел, когда уже читали. Маленькая комнатка
была вся закурена, даже не вакштафом, а махоркой, которую курил Зухин. На столе стоял штоф водки, рюмка, хлеб, соль и кость баранины.
— Небось, —
отвечал Зухин, высасывая мозг из бараньей кости (я помню, в это время я думал: от этого-то он так умен, что
ест много мозгу).
Только тогда я решился отойти от стола, и мне стало стыдно за то, что я своим молчаливым присутствием как будто принимал участие в униженных мольбах Иконина. Не помню, как я прошел залу мимо студентов, что
отвечал на их вопросы, как вышел в сени и как добрался до дому. Я
был оскорблен, унижен, я
был истинно несчастлив.