Неточные совпадения
Когда он бывал в этом расположении духа, вся его наружность, звук голоса, все движения
говорили, казалось: «Я кроток и добродетелен, наслаждаюсь тем, что я кроток и добродетелен, и
вы все это можете видеть».
«Что,
вы были за границей?» — будто бы
говорит один.
— И
вас надо облить, сами
вы плохи, — отвечал я, злостно улыбаясь и забыв даже, что ему
говорил «ты».
— Как
вы смеете
говорить, смеяться над нами? — заговорил я вдруг, подходя к нему очень близко и махая руками, — как
вы смеете смеяться над чувствами, которых не понимаете? Я
вам этого не позволю. Молчать! — закричал я и сам замолчал, не зная, что
говорить дальше, и задыхаясь от волнения. Дубков сначала удивился; потом хотел улыбнуться и принять это в шутку, но, наконец, к моему великому удивлению, испугался и опустил глаза.
— Я вовсе не смеюсь над
вами и вашими чувствами, я так только
говорю, — сказал он уклончиво.
— Так-то-с, Николай Петрович, —
говорил мне старик, следуя за мной по комнате, в то время как я одевался, и почтительно медленно вертя между своими толстыми пальцами серебряную, подаренную бабушкой, табакерку, — как только узнал от сына, что
вы изволили так отлично выдержать экзамен — ведь ваш ум всем известен, — тотчас прибежал поздравить, батюшка; ведь я
вас на плече носил, и бог видит, что всех
вас, как родных, люблю, и Иленька мой все просился к
вам. Тоже и он привык уж к
вам.
— Ну, а я
вас хотел спросить, Николай Петрович, — продолжал старик, — как мой-то Илюша, хорошо экзаменовался? Он
говорил, что будет с
вами вместе, так
вы уж его не оставьте, присмотрите за ним, посоветуйте.
— Как
вы переменились! —
говорила она, — совсем большой стали. Ну, а я — как
вы находите?
Валахина встала, извиняясь, сказала, что ей надо
поговорить с своим homme d’affaires, [поверенным (фр.).] и взглянула на меня с недоумевающим выражением, говорившим: «Ежели
вы век хотите сидеть, то я
вас не выгоняю».
Вошла княгиня; та же маленькая, сухая женщина с бегающими глазами и привычкой оглядываться на других, в то время как она
говорила с
вами. Она взяла меня за руку и подняла свою руку к моим губам, чтобы я поцеловал ее, чего бы я иначе, не полагая этого необходимым, никак не сделал.
— Ах, ты все путаешь, — сердито крикнула на нее мать, — совсем не троюродный, a issus de germains, [четвероюродный брат (фр.).] — вот как
вы с моим Этьеночкой. Он уж офицер, знаете? Только нехорошо, что уж слишком на воле.
Вас, молодежь, надо еще держать в руках, и вот как!..
Вы на меня не сердитесь, на старую тетку, что я
вам правду
говорю; я Этьена держала строго и нахожу, что так надо.
— Ну, и как же ты думаешь? то есть как, когда ты воображаешь, что выйдет… или
вы с нею
говорите о том, что будет и чем кончится ваша любовь или дружба? — спросил я, желая отвлечь его от неприятного воспоминания.
— Но, впрочем, не
говоря об
вас, он на это мастер, — продолжала она, понизив голос (что мне было особенно приятно) и указывая глазами на Любовь Сергеевну, — он открыл в бедной тетеньке (так называлась у них Любовь Сергеевна), которую я двадцать лет знаю с ее Сюзеткой, такие совершенства, каких я и не подозревала…
Все это, и особенно то, что в этом обществе со мной обращались просто и серьезно, как с большим,
говорили мне свои, слушали мои мнения, — к этому я так мало привык, что, несмотря на блестящие пуговицы и голубые обшлага, я все боялся, что вдруг мне скажут: «Неужели
вы думаете, что с
вами серьезно разговаривают? ступайте-ка учиться», — все это делало то, что в этом обществе я не чувствовал ни малейшей застенчивости.
Ну, а зимой, бог даст, в Петербург переедем, увидите людей, связи сделаете;
вы теперь у меня ребята большие, вот я сейчас Вольдемару
говорил:
вы теперь стоите на дороге, и мое дело кончено, можете идти сами, а со мной, коли хотите советоваться, советуйтесь, я теперь ваш не дядька, а друг, по крайней мере, хочу быть другом и товарищем и советчиком, где могу, и больше ничего.
Теперь
вам, — сказал он, обращаясь ко мне и Володе и как будто торопясь
говорить, чтоб мы не успели перебить его, —
вам пора уж ехать, а я пробуду здесь до нового года и приеду в Москву, — опять он замялся, — уже с женою и с Любочкой.
— Я
вам говорю, что я положил тут тетради, — сказал я, начиная нарочно горячиться, думая испугать его своей храбростью. — Все видели, — прибавил я, оглядываясь на студентов; но хотя многие с любопытством смотрели на меня, никто не ответил.
— Нет, господа! Я больше не читаю, — продолжал Зухин тем же тоном, — я
вам говорю, непостижимое событие! Семенов прислал мне с солдатом вот двадцать рублей, которые занял когда-то, и пишет, что ежели я его хочу видеть, то чтоб приходил в казармы.
Вы знаете, что это значит? — прибавил он, оглянув всех нас. Мы все молчали. — Я сейчас иду к нему, — продолжал Зухин, — пойдемте, кто хочет.
— Посмотрим, как
вы, — сказал Иленька, который, с тех пор как поступил в университет, совершенно взбунтовался против моего влияния, не улыбался, когда я
говорил с ним, и был дурно расположен ко мне.
Неточные совпадения
Хлестаков. Я не шутя
вам говорю… Я могу от любви свихнуть с ума.
Аммос Федорович. Что
вы! что
вы: Цицерон! Смотрите, что выдумали! Что иной раз увлечешься,
говоря о домашней своре или гончей ищейке…
Аммос Федорович. Что ж
вы полагаете, Антон Антонович, грешками? Грешки грешкам — рознь. Я
говорю всем открыто, что беру взятки, но чем взятки? Борзыми щенками. Это совсем иное дело.
Бобчинский. Возле будки, где продаются пироги. Да, встретившись с Петром Ивановичем, и
говорю ему: «Слышали ли
вы о новости-та, которую получил Антон Антонович из достоверного письма?» А Петр Иванович уж услыхали об этом от ключницы вашей Авдотьи, которая, не знаю, за чем-то была послана к Филиппу Антоновичу Почечуеву.
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли, что тот самый чиновник, которому
вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь скажете? Теперь я
вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это? Да если б знали, так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы,
говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!