Неточные совпадения
—
А то
как же: он новый, на нем Корнилов жил, — заметит старик, тоже взглядывая на корабль.
Вы увидите,
как острый кривой нож входит в белое здоровое тело; увидите,
как с ужасным, раздирающим криком и проклятиями раненый вдруг приходит в чувство; увидите,
как фельдшер бросит в угол отрезанную руку; увидите,
как на носилках лежит, в той
же комнате, другой раненый и, глядя на операцию товарища, корчится и стонет не столько от физической боли, сколько от моральных страданий ожидания, — увидите ужасные, потрясающие душу зрелища; увидите войну не в правильном, красивом и блестящем строе, с музыкой и барабанным боем, с развевающимися знаменами и гарцующими генералами,
а увидите войну в настоящем ее выражении — в крови, в страданиях, в смерти…
Рассказывал
же нам один приезжий из Петербурга (он у министра по особым порученьям, премилый человек, и теперь,
как в городе никого нет, такая для нас рисурс, что ты себе представить не можешь) — так он говорит наверно, что наши заняли Евпаторию, так что французам нет уж сообщения с Балаклавой, и что у нас при этом убито 200 человек,
а у французов до 15 тыс.
— И! ваши благородия! — заговорил в это время солдат с носилок, поровнявшийся с ними, —
как же не отдать, когда перебил всех почитай? Кабы наша сила была, ни в жисть бы не отдали.
А то чтò сделаешь? Я одного заколол,
а тут меня
как ударит….. О-ох, легче, братцы, ровнее, братцы, ровней иди… о-о-о! — застонал раненый.
Сотни свежих окровавленных тел людей, за 2 часа тому назад полных разнообразных, высоких и мелких надежд и желаний, с окоченелыми членами, лежали на росистой цветущей долине, отделяющей бастион от траншеи, и на ровном полу часовни Мертвых в Севастополе; сотни людей с проклятиями и молитвами на пересохших устах — ползали, ворочались и стонали, — одни между трупами на цветущей долине, другие на носилках, на койках и на окровавленном полу перевязочного пункта;
а всё так
же,
как и в прежние дни, загорелась зарница над Сапун-горою, побледнели мерцающие звезды, потянул белый туман с шумящего темного моря, зажглась алая заря на востоке, разбежались багровые длинные тучки по светло-лазурному горизонту, и всё так
же,
как и в прежние дни, обещая радость, любовь и счастье всему ожившему миру, выплыло могучее, прекрасное светило.
Штабс-капитан так
же,
как и вчера, почувствовал себя чрезвычайно одиноким и, поклонившись с разными господами — с одними не желая сходиться,
а к другим не решаясь подойти — сел около памятника Казарского и закурил папиросу.
— Ведь я так
же,
как и эти господа, пожелал в действующую армию, даже в самый Севастополь просился от прекрасного места, и мне, кроме прогонов от П. 136 руб. сер., ничего не дали,
а я уж своих больше 150 рублей издержал.
Можешь себе представить, — перед самым выпуском мы пошли втроем курить, — знаешь эту комнатку, что за швейцарской, ведь и при вас, верно, так
же было, — только можешь вообразить, этот каналья сторож увидал и побежал сказать дежурному офицеру (и ведь мы несколько раз давали на водку сторожу), он и подкрался; только
как мы его увидали, те побросали папироски и драло в боковую дверь, — знаешь,
а мне уж некуда, он тут мне стал неприятности говорить, разумеется, я не спустил, ну, он сказал инспектору, и пошло.
— Да, новое поколенье! Такой
же скряга будет.
Как батальоном командовал, так кàк кричал;
а теперь другое поет. Нельзя, батюшка.
Всё те
же были улицы, те
же, даже более частые, огни, звуки, стоны, встречи с ранеными и те
же батареи, бруствера и траншеи,
какие были весною, когда он был в Севастополе; но всё это почему-то было теперь грустнее и вместе энергичнее, — пробоин в домах больше, огней в окнах уже совсем нету, исключая Кущина дома (госпиталя), женщины ни одной не встречается, — на всем лежит теперь не прежний характер привычки и беспечности,
а какая-то печать тяжелого ожидания, усталости и напряженности.
—
Как же! мне и то всего 4 года до отставки оставалось,
а теперь 5 месяцев простоял в Сивастополе.
— Да что обидно-то? Разве он тут разгуляется?
Как же! Гляди, наши опять отберут. Уж сколько б нашего брата ни пропало,
а,
как Бог свят, велит амператор — и отберут. Разве наши так оставят ему?
Как же! H
а вот тебе голые стены;
а шанцы-то все повзорвали… Небось, свой значок на кургане поставил,
а в город не суется. Погоди, еще расчет будет с тобой настоящий — дай срок, — заключил он, обращаясь к французам.
Неточные совпадения
Хлестаков. Поросенок ты скверный…
Как же они едят,
а я не ем? Отчего
же я, черт возьми, не могу так
же? Разве они не такие
же проезжающие,
как и я?
Анна Андреевна. Вот хорошо!
а у меня глаза разве не темные? самые темные.
Какой вздор говорит!
Как же не темные, когда я и гадаю про себя всегда на трефовую даму?
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то
же время говорит про себя.)
А вот посмотрим,
как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид,
а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в
какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Мишка. Да для вас, дядюшка, еще ничего не готово. Простова блюда вы не будете кушать,
а вот
как барин ваш сядет за стол, так и вам того
же кушанья отпустят.
Городничий. Я сам, матушка, порядочный человек. Однако ж, право,
как подумаешь, Анна Андреевна,
какие мы с тобой теперь птицы сделались!
а, Анна Андреевна? Высокого полета, черт побери! Постой
же, теперь
же я задам перцу всем этим охотникам подавать просьбы и доносы. Эй, кто там?