Неточные совпадения
Разум для человека тот закон, по которому совершается его жизнь, — такой же закон, как и тот закон для
животного, по которому оно питается и плодится, — как и тот закон для растения, по которому растет, цветет трава, дерево, — как и тот закон для небесного тела, по которому движутся земля и светила.
Всё, что мы знаем о мире, есть только видимое нами, вне нас совершающееся в небесных телах, в
животных, в растениях, во всем мире, подчинение
разуму.
Но закон нашей жизни — подчинение нашего
животного тела
разуму — есть тот закон, который мы нигде не видим, не можем видеть, потому что он не совершился еще, но совершается нами в нашей жизни.
В исполнении этого закона, в подчинении своего
животного закону
разума, для достижения блага, и состоит наша жизнь.
Не понимая того, что благо и жизнь наша состоят в подчинении своей
животной личности закону
разума, и принимая благо и существование своей
животной личности за всю нашу жизнь, и отказываясь от предназначенной нам работы жизни, мы лишаем себя истинного нашего блага и истинной нашей жизни и на место ее подставляем то видимое нам существование нашей
животной деятельности, которое совершается независимо от нас и потому не может быть нашей жизнью.
Заблуждение, что видимый нами, на нашей
животной личности совершающийся, закон и есть закон нашей жизни, есть старинное заблуждение, в которое всегда впадали и впадают люди. Заблуждение это, скрывая от людей главный предмет их познания, подчинение
животной личности
разуму для достижения блага жизни, ставит на место его изучение существования людей, независимо от блага жизни.
Вместо того, чтобы изучать тот закон, которому, для достижения своего блага, должна быть подчинена
животная личность человека, и, только познав этот закон, на основании его изучать все остальные явления мира, ложное познание направляет свои усилия на изучение только блага и существования
животной личности человека, без всякого отношения к главному предмету знания, — подчинению этой
животной личности человека закону
разума, для достижения блага истинной жизни.
Знание совершающихся законов поучительно для нас, но только тогда, когда мы признаем тот закон
разума, которому должна быть подчинена наша
животная личность, а не тогда, когда этот закон вовсе не признается.
Изучение законов, управляющих существованием
животных, растений и вещества, не только полезно, но необходимо для уяснения закона жизни человека, но только тогда, когда изучение это имеет целью главный предмет познания человеческого: уяснение закона
разума.
При предположении же о том, что жизнь человека есть только его
животное существование, и что благо, указываемое разумным сознанием, невозможно, и что закон
разума есть только призрак, такое изучение делается не только праздным, но и губительным, закрывая от человека его единственный предмет познания и поддерживая его в том заблуждении, что, исследуя отражение предмета, он может познать и предмет.
Такому человеку представляется, что благо вообще и его благо есть самый непознаваемый для него предмет. Почти столь же непознаваемым предметом представляется ему его
разум, его разумное сознание; несколько более познаваемым предметом представляется ему он сам как
животное; еще более познаваемыми предметами представляются ему животныя и растения, и наиболее познаваемым представляется ему мертвое, бесконечно-распространенное вещество.
Ведь это как раз наоборот. Прежде всего и несомненнее всего всякий человек может знать и знает то благо, к которому он стремится; потом так же несомненно он знает тот
разум, который указывает ему это благо, потом уже он знает свое
животное, подчиненное этому
разуму, и потом уже видит, но не знает, все другие явления, представляющиеся ему в пространстве и времени.
Это свое
животное, стремящееся к благу и подчиненное закону
разума, человек знает совершенно особенно от знания всего того, что не есть его личность.
Он действительно знает себя в этом
животном, и знает себя не потому, что он есть нечто пространственное и временное (напротив: себя, как временное и пространственное проявление, он никогда познать не может), а потому, что он есть нечто, долженствующее для своего блага быть подчиненным закону
разума.
Следующее по достоверности знание есть знание нашей
животной личности, стремящейся к благу и подчиненной закону
разума.
Мы знаем их только потому, что в них видим личность, подобную нашей
животной личности, которая так же, как и наша, стремится к благу и подчиняет проявляющемуся в ней закону
разума вещество, в условиях пространства и времени.
Наше знание о мире вытекает из сознания нашего стремления к благу и необходимости, для достижения этого блага, подчинения нашего
животного разуму. Если мы знаем жизнь
животного, то только потому, что мы и в
животном видим стремление к благу и необходимость подчинения закону
разума, который в нем представляется законом организма.
Не из познаний законов вещества, как это думают, мы можем познавать закон организмов, и не из познания закона организмов мы можем познавать себя, как разумное сознание, но наоборот. Прежде всего мы можем и нам нужно познать самих себя, т. е. тот закон
разума, которому для нашего блага должна быть подчинена наша личность, и тогда только нам можно и нужно познать и закон своей
животной личности и подобных ей личностей, и, еще в большем отдалении от себя, законы вещества.
Человеку полезно изучать и материал и орудие своей работы. Чем лучше он познает их, тем лучше он будет в состоянии работать. Изучение этих включенных в его жизнь видов существования — своего
животного и вещества, составляющего
животное, показывает человеку, как бы в отражении, общий закон всего существующего — подчинение закону
разума и тем утверждает его в необходимости подчинения своего
животного своему закону, но не может и не должен человек смешивать материал и орудие своей работы с самой своей работой.
Сколько бы ни изучал человек жизнь видимую, осязаемую, наблюдаемую им в себе и других, жизнь, совершающуюся без его усилий, — жизнь эта всегда останется для него тайной; он никогда из этих наблюдений не поймет эту несознаваемую им жизнь и наблюдениями над этой таинственной, всегда скрывающейся от него в бесконечность пространства и времени, жизнью никак не осветит свою истинную жизнь, открытую ему в его сознании и состоящую в подчинении его совершенно особенной от всех и самой известной ему
животной личности совершенно особенному и самому известному ему закону
разума, для достижения своего совершенно особенного и самого известного ему блага.
Жизнь человек знает в себе как стремление к благу, достижимому подчинением своей
животной личности закону
разума.
Как скоро нет этого подчинения личности закону
разума, как скоро в человеке действует один закон личности, подчиняющий себе вещество, составляющее его, мы не знаем и не видим человеческой жизни ни в других, ни в себе, как не видим жизни
животной в веществе, подчиняющемся только своим законам.
Как бы ни были сильны и быстры движения человека в бреду, в сумасшествии или в агонии, в пьянстве, в порыве страсти даже, мы не признаем человека живым, не относимся к нему, как к живому человеку, и признаем в нем только возможность жизни. Но как бы слаб и неподвижен ни был человек, — если мы видим, что
животная личность его подчинена
разуму, то мы признаем его живым, и так и относимся к нему.
Жизнь человеческую мы не можем понимать иначе, как подчинение
животной личности закону
разума.
Жизнь эта обнаруживается во времени и пространстве, но определяется не временными и пространственными условиями, а только степенью подчинения
животной личности
разуму. Определять жизнь временными и пространственными условиями, — это всё равно, что определять высоту предмета его длиной и шириной.
Точно так же для людей, не доживших еще до внутреннего противоречия
животной личности и разумного сознания, свет солнца
разума есть только незначущая случайность, сентиментальные, мистические слова.
Стоит человеку признать свою жизнь в стремлении к благу других, и уничтожается обманчивая жажда наслаждений; праздная же и мучительная деятельность, направленная на наполнение бездонной бочки
животной личности, заменяется согласной с законами
разума деятельностью поддержания жизни других существ, необходимой для его блага, и мучительность личного страдания, уничтожающего деятельность жизни, заменяется чувством сострадания к другим, вызывающим несомненно плодотворную и самую радостную деятельность.
Да, утверждение о том, что человек не чувствует требований своего разумного сознания, а чувствует одни потребности личности, есть ничто иное, как утверждение того, что наши
животные похоти, на усиление которых мы употребили весь наш
разум, владеют нами и скрыли от нас нашу истинную человеческую жизнь. Сорная трава разросшихся пороков задавила ростки истинной жизни.
Личность, как
животная личность, и не может заявлять и не заявляет никаких требований. Требования эти заявляет ложно направленный
разум —
разум, направленный не на руководство жизнью, не на освещение ее, а на раздутие похотей личности.
Жизнь есть деятельность
животной личности, подчиненной закону
разума.
Разум есть тот закон, которому для своего блага должна быть подчинена
животная личность человека. Любовь есть единственная разумная деятельность человека.
Животная личность влечется к благу;
разум указывает человеку обманчивость личного блага и оставляет один путь. Деятельность на этом пути есть любовь.
Но дело в том, что не рассуждать о любви могут только те люди, которые уже употребили свой
разум на понимание жизни и отреклись от блага личной жизни; те же люди, которые не поняли жизни и существуют для блага
животной личности, не могут не рассуждать.
Если бы люди были животныя и не имели бы
разума, они бы и существовали как животныя, не рассуждали бы о жизни; и
животное существование их было бы законное и счастливое.
Если же люди употребляют свой
разум на то, чтобы оправдывать и усиливать то
животное, неблагое чувство, которое они называют любовью, придавая этому чувству уродливые размеры, то это чувство становится не только не добрым, но делает из человека — давно известная истина — самое злое и ужасное
животное.
Жизнь понимается не так, как она сознается разумным сознанием — как невидимое, но несомненное подчинение в каждое мгновение настоящего своего
животного — закону
разума, освобождающее свойственное человеку благоволение ко всем людям и вытекающую из него деятельность любви, а только как плотское существование в продолжении известного промежутка времени, в определенных и устраиваемых нами, исключающих возможность благоволения ко всем людям, условиях.
Употребив свой
разум не на то, чтобы понять — одинаково для всех людей равное нолю благо
животного существования, люди этот ноль признали величиною, которая может уменьшаться и увеличиваться, и на мнимое это увеличение, умножение ноля употребляют весь остающийся у них без приложения
разум.
Я умру. Что же тут страшного? Ведь сколько разных перемен происходило и происходит в моем плотском существовании, и я не боялся их? Отчего же я боюсь этой перемены, которая еще не наступала и в которой не только нет ничего противного моему
разуму и опыту, но которая так понятна, знакома и естественна для меня, что в продолжении моей жизни я постоянно делал и делаю соображения, в которых смерть, и
животных, и людей, принималась мною, как необходимое и часто приятное мне условие жизни. Что же страшно?
Но в себе мы понимаем жизнь не только как раз существующее отношение к миру, но и как установление нового отношения к миру через большее и большее подчинение
животной личности
разуму, и проявление большей степени любви.
Довольно мне знать, что если всё то, чем я живу, сложилось из жизни живших прежде меня и давно умерших людей и что поэтому всякий человек, исполнявший закон жизни, подчинивший свою
животную личность
разуму и проявивший силу любви, жил и живет после исчезновения своего плотского существования в других людях, — чтобы нелепое и ужасное суеверие смерти уже никогда более не мучило меня.
Ведь то же и с
разумом, посредством которого я познаю. Если бы я мог видеть то, что за пределами моего
разума, я бы не видал того, что в пределах его. А для блага моей истинной жизни мне нужнее всего знать то, чему я должен подчинить здесь и теперь свою
животную личность для того, чтобы достигнуть блага жизни. И
разум открывает мне это, открывает мне в этой жизни тот единый путь, на котором я не вижу прекращение своего блага.
В те времена, когда не проснулось еще разумное сознание и боль служит только ограждением личности, она не мучительна; в те же времена, когда в человеке есть возможность разумного сознания, она есть средство подчинения
животной личности
разуму и по мере пробуждения этого сознания становится всё менее и менее мучительной.
Для человека, понимающего жизнь как подчинение своей личности закону
разума, боль не только не есть зло, но есть необходимое условие, как его
животной, так и разумной жизни. Не будь боли,
животная личность не имела бы указания отступлений от своего закона; не испытывай страданий разумное сознание, человек не познал бы истины, не знал бы своего закона.