Неточные совпадения
Слово «
жизнь» очень коротко и очень ясно, и всякий
понимает, что оно значит.
Известное мне понятие
жизни понимается не так, как все
понимают его, и выводные из него понятия тоже не сходятся с обычными понятиями, а являются новые, условные понятия, получающие соответствующие выдуманные названия.
Если бы было прежде всего признано понятие
жизни в его центральном значении, в том, в котором все его
понимают, и потом было бы ясно определено, что наука, сделав от этого понятия отвлечение всех сторон его, кроме одной, подлежащей внешнему наблюдению, рассматривает явления с одной этой стороны, для которой она имеет свойственные ей методы исследования, тогда бы было прекрасно и было бы совсем другое дело: тогда и место, которое заняла бы наука, и результаты, к которым бы мы приходили на основании науки, были бы совсем другие.
И,
поняв это, человек невольно делает то соображение, что если это так, — а он знает, что это несомненно так, — то не одно и не десяток существ, а все бесчисленные существа мира, для достижения каждое своей цели, всякую минуту готовы уничтожить его самого, — того, для которого одного и существует
жизнь.
Но кроме тех людей, которые
понимали и
понимают определения
жизни, открытые людям великими просветителями человечества, и живут ими, всегда было и есть огромное большинство людей, которые в известный период
жизни, а иногда во всю свою
жизнь, жили и живут одной животной
жизнью, не только не
понимая тех определений, которые служат разрешением противоречия человеческой
жизни, но не видя даже и того противоречия ее, которое они разрешают.
И всегда были и теперь есть среди этих людей еще такие люди, которые вследствие своего внешнего исключительного положения считают себя призванными руководить человечеством и сами, не
понимая смысла человеческой
жизни, учили и учат других людей
жизни, которой они не
понимают: тому, что
жизнь человеческая есть не что иное, как личное существование.
Одни исповедуют на словах учения тех просветителей человечества, в преданиях которых они воспитаны, но, не
понимая их разумного смысла, обращают эти учения в сверхъестественные откровения о прошедшей и будущей
жизни людей и требуют только исполнения обрядов.
Фарисеи, не
понимая того определения
жизни, которое дано людям теми учителями, в преданиях которых они воспитаны, заменяют его своими лжетолкованиями о будущей
жизни и вместе с тем стараются скрыть от людей определения
жизни других просветителей человечества, выставляя их перед своими учениками в самом их грубом и жестоком извращении, полагая тем поддержать исключительный авторитет того учения, на котором они основывают свои толкования.
Книжники, не
понимая того противоречия, которое составляет начало разумной
жизни, смело утверждают, что так как они его не видят, то противоречия и нет никакого, и что
жизнь человека есть только его животное существование.
Человек, в котором проснулось разумное сознание, но который вместе с тем
понимает свою
жизнь только как личную, находится в том же мучительном состоянии, в котором находилось бы животное, которое, признав своей
жизнью движение вещества, не признавало бы своего закона личности, а только видело бы свою
жизнь в подчинении себя законам вещества, которые совершаются и без его усилия.
Не
понимая того, что благо и
жизнь наша состоят в подчинении своей животной личности закону разума, и принимая благо и существование своей животной личности за всю нашу
жизнь, и отказываясь от предназначенной нам работы
жизни, мы лишаем себя истинного нашего блага и истинной нашей
жизни и на место ее подставляем то видимое нам существование нашей животной деятельности, которое совершается независимо от нас и потому не может быть нашей
жизнью.
Другой разряд особенно распространенных в наше время рассуждений, при которых уже совершенно теряется из вида единственный предмет познания, такой: рассматривая человека, как предмет наблюдения, мы видим, говорят ученые, что он так же питается, ростет, плодится, стареется и умирает, как и всякое животное: но некоторые явления — психические (так они называют их) — мешают точности наблюдений, представляют слишком большую сложность, и потому, чтобы лучше
понять человека, будем рассматривать его
жизнь сперва в более простых проявлениях, подобных тем, которые мы видим в лишенных этой психической деятельности животных и растениях.
Сколько бы ни изучал человек
жизнь видимую, осязаемую, наблюдаемую им в себе и других,
жизнь, совершающуюся без его усилий, —
жизнь эта всегда останется для него тайной; он никогда из этих наблюдений не
поймет эту несознаваемую им
жизнь и наблюдениями над этой таинственной, всегда скрывающейся от него в бесконечность пространства и времени,
жизнью никак не осветит свою истинную
жизнь, открытую ему в его сознании и состоящую в подчинении его совершенно особенной от всех и самой известной ему животной личности совершенно особенному и самому известному ему закону разума, для достижения своего совершенно особенного и самого известного ему блага.
Жизнь человеческую мы не можем
понимать иначе, как подчинение животной личности закону разума.
И это продолжается до тех пор, пока он не признает наконец, что для того, чтобы спастись от ужаса перед увлекающим его движением погибельной
жизни, ему надо
понять, что его движение в плоскости — его пространственное и временное существование — не есть его
жизнь, а что
жизнь его только в движении в высоту, что только в подчинении его личности закону разума и заключается возможность блага и
жизни.
Понимая свою
жизнь только как животное существование, определяемое пространственными и временными условиями, человек и пробуждение и деятельность разумного сознания хочет измерять тою же меркой: он спрашивает себя — когда, сколько времени, в каких условиях я находился в обладании разумным сознанием?
Люди, признающие
жизнью свое стремление к благу личности, слышат эти слова и не то, что не признают, а не
понимают, не могут
понимать их.
Он не может не видеть и того, что, при допущении такого же понимания
жизни и в других людях и существах,
жизнь всего мира, вместо прежде представлявшихся безумия и жестокости, становится тем высшим разумным благом, которого только может желать человек, — вместо прежней бессмысленности и бесцельности, получает для него разумный смысл: целью
жизни мира представляется такому человеку бесконечное просветление и единение существ мира, к которому идет
жизнь и в котором сначала люди, а потом и все существа, более и более подчиняясь закону разума, будут
понимать (то, что дано
понимать теперь одному человеку), что благо
жизни достигается не стремлением каждого существа к своему личному благу, а стремлением, согласно с законом разума, каждого существа к благу всех других.
Индеец этот
понял то, что в
жизни личности и
жизни разумной есть противоречие, и разрешает его, как умеет; люди же нашего образованного мира не только не
поняли этого противоречия, но даже и не верят тому, что оно есть.
И так, и не иначе, как так, могут
понимать любовь люди, учащие и сами научаемые тому, что
жизнь есть не что иное, как животное существование.
Возможность истинной любви начинается только тогда, когда человек
понял, что нет для него блага его животной личности. Только тогда все соки
жизни переходят в один облагороженный черенок истинной любви, разростающийся уже всеми силами ствола дичка животной личности. Учение Христа и есть прививка этой любви, как Он и сам сказал это. Он сказал, что Он, Его любовь, есть та одна лоза, которая может приносить плод, и что всякая ветвь, не приносящая плода, отсекается.
Только тот, кто не только
понял, но
жизнью познал то, что «сберегший душу свою потеряет её, а потерявший душу свою ради Меня, сбережет её», — только кто
понял, что любящий душу свою погубит ее, а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит её в
жизнь вечную, только тот познает истинную любовь.
То же, что я еще не различаю в каждом из этих существ его особенного отношения к миру, не доказывает того, чтобы его не было, а только то, что то особенное отношение к миру, которое составляет
жизнь одного отдельного паука, удалено от того отношения к миру, в котором нахожусь я, и что потому я еще не
понял его, как
понял Сильвио Пеллико своего отдельного паука.
Чтобы была вера в бессмертие, надо, чтобы оно было, а чтобы оно было, надо
понимать свою
жизнь в том, в чем она бессмертна.
Да, если взглянуть на
жизнь в ее истинном значении, то становится трудным
понять даже, на чем держится странное суеверие смерти.
Не
понимая того, что отношение его разумного сознания к миру есть единственная его
жизнь, человек представляет себе свою
жизнь еще и в видимом отношении животного сознания и вещества к миру, и боится потерять свое особенное отношение разумного сознания к миру, когда в его личности нарушается прежнее отношение его животного и вещества, его составляющего, к миру.
Человек знает, что если его не было прежде, и он появился из ничего и умер, то его, особенного его, никогда больше не будет и быть не может. Человек познает то, что он не умрет, только тогда, когда он познает то, что он никогда не рожался и всегда был, есть и будет. Человек поверит в свое бессмертие только тогда, когда он
поймет, что его
жизнь не есть волна, а есть то вечное движение, которое в этой
жизни проявляется только волною.
Вопросы: зачем? и за что?, возникающие в душе человека при испытывании или воображении страдания, показывают только то, что человек не познал той деятельности, которая должна быть вызвана в нем страданием, и которая освобождает страдание от его мучительности. И действительно, для человека, признающего свою
жизнь в животном существовании, не может быть этой, освобождающей страдание деятельности, и тем меньше, чем уже он
понимает свою
жизнь.
Когда человек, признающий
жизнью личное существование, находит причины своего личного страдания в своем личном заблуждении, —
понимает, что он заболел оттого, что съел вредное, или что его прибили оттого, что он сам пошел драться, или что он голоден и гол оттого, что он не хотел работать, — он узнает, что страдает за то, что сделал то, что не должно, и за тем, чтобы вперед не делать этого и, направляя свою деятельность на уничтожение заблуждения, не возмущается против страдания, и легко и часто радостно несет его.
Но если бы даже и можно было
понять кое-как то, что своими заблуждениями заставляя страдать других людей, я своими страданиями несу заблуждения других; если можно
понять тоже очень отдаленно то, что всякое страдание есть указание на заблуждение, которое должно быть исправлено людьми в этой
жизни, остается огромный ряд страданий, уже ничем не объяснимых.
Если же бы мы не знали, что лошадь желает себе своего и человек своего блага, что того желает каждая отдельная лошадь в табуне, что того блага себе желает каждая птица, козявка, дерево, трава, мы не видели бы отдельности существ, а не видя отдельности, никогда не могли бы
понять ничего живого: и полк кавалеристов, и стадо, и птицы, и несекомыя, и растения — всё бы было как волны на море, и весь мир сливался бы для нас в одно безразличное движение, в котором мы никак не могли бы найти
жизнь.
Еще немного усилить микроскопы и мы
поймем переход из неорганического в органическое и органического в психическое, и вся тайна
жизни откроется нам.