Дон-Кишот, конечно, нечто чудесное бы тут увидел; ибо несущееся
пыльное облако под знатною его превосходительства особою, вдруг остановясь, разверзлося, и он предстал нам от пыли серовиден, отродию черных подобным.
Дядя заставил Евсея проститься с хозяевами и повёл его в город. Евсей смотрел на всё совиными глазами и жался к дяде. Хлопали двери магазинов, визжали блоки; треск пролёток и тяжёлый грохот телег, крики торговцев, шарканье и топот ног — все эти звуки сцепились вместе, спутались в душное,
пыльное облако. Люди шли быстро, точно боялись опоздать куда-то, перебегали через улицу под мордами лошадей. Неугомонная суета утомляла глаза, мальчик порою закрывал их, спотыкался и говорил дяде:
Он решился «быть всегда на своем месте»: перевел тройку от своего забора к заставе и сам в полном наряде — в мундире и белых ретузах, с рапортом за бортом, сел тут же на раскрашенную перекладину шлагбаума и водворился здесь, как столпник, а вокруг него собрались любопытные, которых он не прогонял, а напротив, вел с ними беседу и среди этой беседы сподобился увидать, как на тракте заклубилось
пыльное облако, из которого стала вырезаться пара выносных с форейтором, украшенным медными бляхами.
Неточные совпадения
Помолчали. Розовато-пыльное небо за окном поблекло, серенькие
облака явились в небе. Прерывисто и тонко пищал самовар.
Поле, дорога, звон проволоки, зной и обрывки ленивых мыслей тянутся, как
облака, друг за другом… Путаются, сливаются. Опять прошлое, потом туман, из которого выплывает кусок тракта, обсаженного березками. Полотно заросло травой,
пыльная узкая лента как-то осторожно жмется то к одной стороне, то к другой, — видно, что весной здесь езда самая горькая… И в уме Семена Афанасьевича возникает вдруг четверостишие старого «земского поэта»:
Я поднялся в город, вышел в поле. Было полнолуние, по небу плыли тяжелые
облака, стирая с земли черными тенями мою тень. Обойдя город полем, я пришел к Волге, на Откос, лег там на
пыльную траву и долго смотрел за реку, в луга, на эту неподвижную землю. Через Волгу медленно тащились тени
облаков; перевалив в луга, они становятся светлее, точно омылись водою реки. Все вокруг полуспит, все так приглушено, все движется как-то неохотно, по тяжкой необходимости, а не по пламенной любви к движению, к жизни.
Кожемякин, провожая его, вышел на улицу: отягощение плыли
облака, точно огромные сытые птицы; белое солнце, являясь между их широких крыльев, безрадостно смотрело минуту на
пыльную, сухую землю и пряталось.