Неточные совпадения
— Полюби меня,
будешь счастливая! — закричал Ерошка и, подмигивая, вопросительно взглянул на Оленина. — Я молодец, я шутник, — прибавил он. — Королева
девка? А?
Он думал, что это не по-русски и что у них в дворне то-то смеху
было бы, кабы такую
девку увидали.
Лукашка с Назаркой и Ергушовым,
выпив полведра, шли к
девкам. Они все трое, в особенности старый казак,
были краснее обыкновенного. Ергушов пошатывался и всё, громко смеясь, толкал под бока Назарку.
— А то бают еще,
девкам постелю стлать велено для солдатов и чихирем с медом
поить, — сказал Назарка, отставляя ногу как Лукашка и так же, как он, сбивая на затылок папаху.
— Говори! закричал он. — И впрямь Назарка правду баит; цыдула
была, ведь он грамотный. Верно. — И он принялся обнимать другую
девку по порядку.
— Вишь, говорят, у
девок силы нету: убила
было совсем.
— Сказывают, мост на Тереку строить
будут, — сказала одна
девка.
— А мне сказывали, — промолвил Назарка, подходя к Устеньке, — яму рыть
будут,
девок сажать за то, что ребят молодых не любят. — И опять он сделал любимое коленце, вслед за которым все захохотали, а Ергушов тотчас же стал обнимать старую казачку, пропустив Марьянку, следовавшую по порядку.
Между тем ночь уже совсем опустилась над станицей. Яркие звезды высыпали на темном небе. По улицам
было темно и пусто. Назарка остался с казачками на завалинке, и слышался их хохот, а Лукашка, отойдя тихим шагом от
девок, как кошка пригнулся и вдруг неслышно побежал, придерживая мотавшийся кинжал, не домой, а по направлению к дому хорунжего. Пробежав две улицы и завернув в переулок, он подобрал черкеску и сел наземь в тени забора. «Ишь, хорунжиха! — думал он про Марьяну: — и не пошутит, чорт! Дай срок».
— Скупой! Не люблю, — отвечал старик. — Издохнет, всё останется. Для кого копит? Два дома построил. Сад другой у брата оттягал. Ведь тоже и по бумажным делам какая собака! Из других станиц приезжают к нему бумаги писать. Как напишет, так как раз и выйдет. В самый раз сделает. Да кому копить-то? Всего один мальчишка да
девка; замуж отдаст, никого не
будет.
— Какое приданое?
Девку берут,
девка важная. Да ведь такой чорт, что и отдать-то еще за богатого хочет. Калым большой содрать хочет. Лука
есть казак, сосед мне и племянник, молодец малый, чтò чеченца убил, давно уж сватает; так все не отдает. То, другое да третье;
девка молода, говорит. А я знаю, что думает. Хочет, чтобы покла̀нялись. Нынче чтò сраму
было за
девку за эту. А всё Лукашке высватают. Потому первый казак в станице, джигит, абрека убил, крест дадут.
Как каждый юнкер или офицер в крепости регулярно
пьет портер, играет в штос, толкует о наградах за экспедиции, так в станице регулярно
пьет с хозяевами чихирь, угощает
девок закусками и медом, волочится за казачками, в которых влюбляется; иногда и женится.
Белецкий сразу вошел в обычную жизнь богатого кавказского офицера в станице. На глазах Оленина он в один месяц стал как бы старожилом станицы: он подпаивал стариков, делал вечеринки и сам ходил на вечеринки к
девкам, хвастался победами и даже дошел до того, что
девки и бабы прозвали его почему-то дедушкой, а казаки, ясно определившие себе этого человека, любившего вино и женщин, привыкли к нему и даже полюбили его больше, чем Оленина, который
был для них загадкой.
Хозяйка
была в своей избушке, из трубы которой поднимался черный густой дым растапливавшейся печи;
девка в клети доила буйволицу.
— У Устеньки, у моей хозяйки, бал, и вы приглашены. Бал, то
есть пирог и собрание
девок.
Он знал, что ни казаков, ни старух, никого, кроме
девок, не должно
быть там.
Когда они вошли в хату, всё действительно
было готово, и Устенька оправляла пуховики в стене. На столе, накрытом несоразмерно малою салфеткой, стоял графин с чихирем и сушеная рыба. В хате пахло тестом и виноградом. Человек шесть
девок, в нарядных бешметах и необвязанные платками, как обыкновенно, жались в углу за печкою, шептались, смеялись и фыркали.
Оленин в толпе
девок, которые все без исключения
были красивы, рассмотрел Марьянку, и ему больно и досадно стало, что он сходится с нею в таких пошлых и неловких условиях. Он чувствовал себя глупым и неловким и решился делать то же, чтò делал Белецкий. Белецкий несколько торжественно, но самоуверенно и развязно подошел к столу,
выпил стакан вина за здоровье Устеньки и пригласил других сделать то же. Устенька объявила, что
девки не
пьют.
Девки с недоумением и почти с испугом смотрели на него, когда он
пил.
«Все пустяки, что я прежде думал: и любовь, и самоотвержение, и Лукашка. Одно
есть счастие: кто счастлив, тот и прав», мелькнуло в голове Оленина, и с неожиданною для себя силой он схватил и поцеловал красавицу Марьянку в висок и щеку. Марьяна не рассердилась, а только громко захохотала и выбежала к другим
девкам.
Оленин, выйдя за ним на крыльцо, молча глядел в темное звездное небо по тому направлению, где блеснули выстрелы. В доме у хозяев
были огни, слышались голоса. На дворе
девки толпились у крыльца и окон, и перебегали из избушки в сени. Несколько казаков выскочили из сеней и не выдержали, загикали, вторя окончанию песни и выстрелам дяди Ерошки.
— Что Лукашка! Ему наврали, что я тебе
девку подвожу, — сказал старик шопотом. — А что
девка?
Будет наша, коли захотим: денег дай больше — и наша! Я тебе сделаю, право.
В пруде около станицы оголялись истоптанные скотиной иловатые берега пруда, и целый день слышны
были в воде всплески и крики
девок и мальчишек.
— На̀, испей, Марьянушка! — сказала старуха, подавая кувшин
девке. — Вот, Бог даст,
будет чем свадьбу сыграть, — сказала старуха.
Девки обе засели на печку и шушукали, глядя на них, а они
пили до вечера.
Девки смеялись над дядей Ерошкой, и уж
было часов десять, когда все вышли на крыльцо.
— Да, одни! Придут бывало казаки, или верхом сядут, скажут: пойдем хороводы разбивать, и поедут, а
девки дубье возьмут. На масленице, бывало, как разлетится какой молодец, а они бьют, лошадь бьют, его бьют. Прорвет стену, подхватит какую любит и увезет. Матушка, душенька, уж как хочет любит. Да и
девки ж
были! Королевны!
— Только коня уберу, придем с Назаркой, целую ночь гулять
будем, — сказал Лукашка, хлопнув плетью лошадь, и поехал прочь от
девок.
— А что неладно! Снеси чихирю ему завтра. Так-то делать надо, и ничего
будет. Теперь гулять.
Пей!—крикнул Лукашка тем самым голосом, каким старик Ерошка произносил это слово. — На улицу гулять пойдем, к
девкам. Ты сходи, меду возьми, или я немую пошлю. До утра гулять
будем.
Но Лукашка, продолжая
петь, дернул ее сильно за руку и вырвал из хоровода на середину. Оленин, успев только проговорить: «приходи же к Устеньке», отошел к своему товарищу. Песня кончилась. Лукашка обтер губы, Марьянка тоже, и они поцеловались. «Нет, paз пяток», говорил Лукашка. Говор, смех, беготня заменили плавное движенье и плавные звуки. Лукашка, который казался уже сильно
выпивши, стал оделять
девок закусками.
— Эх,
девка!… Худо
будет,—укоризненно сказал Лукашка, остановившись и качая головой. —
Будешь плакать от меня, — и, отвернувшись от нее, крикнул на
девок: — играй, что ль!
Обе
девки побежали. Оленин пошел один, вспоминая всё, чтò
было. Он целый вечер провел с ней вдвоем в углу, около печки. Устенька ни на минуту не выходила из хаты и возилась с другими
девками и Белецким. Оленин шопотом говорил с Марьянкой.
— Уйди, постылый! — крикнула
девка, топнула ногой и угрожающе подвинулась к нему. И такое отвращение, презрение и злоба выразились на лице ее, что Оленин вдруг понял, что ему нечего надеяться, чтò он прежде думал о неприступности этой женщины —
была несомненная правда.