Неточные совпадения
Они провожали товарища, много пили и играли до 2 часов, а потом поехали к женщинам в тот самый дом, в котором шесть месяцев тому назад еще была Маслова, так что именно дело об отравлении он
не успел
прочесть и теперь хотел пробежать его.
— Самый хороший, — отвечала Китаева, — девушка образованный и шикарна. Он воспитывался в хороший семейство, и по-французски могли
читать. Он пил иногда немного лишнего, но никогда
не забывался. Совсем хороший девушка.
Председатель, который гнал дело как мог скорее, чтобы поспеть к своей швейцарке, хотя и знал очень хорошо, что прочтение этой бумаги
не может иметь никакого другого следствия, как только скуку и отдаление времени обеда, и что товарищ прокурора требует этого чтения только потому, что он знает, что имеет право потребовать этого, всё-таки
не мог отказать и изъявил согласие. Секретарь достал бумагу и опять своим картавящим на буквы л и р унылым голосом начал
читать...
— Я бы просил
прочесть эти исследования, — строго сказал товарищ прокурора,
не глядя на председателя, слегка бочком приподнявшись и давая чувствовать тоном голоса, что требование этого чтения составляет его право, и он от этого права
не отступится, и отказ будет поводом кассации.
— И зачем это
читать? Только затягивают. Эти новые метлы
не чище, а дольше метут.
Она
не только знает
читать и писать, она знает по-французски, она, сирота, вероятно несущая в себе зародыши преступности, была воспитана в интеллигентной дворянской семье и могла бы жить честным трудом; но она бросает своих благодетелей, предается своим страстям и для удовлетворения их поступает в дом терпимости, где выдается от других своих товарок своим образованием и, главное, как вы слышали здесь, господа присяжные заседатели, от ее хозяйки, умением влиять на посетителей тем таинственным, в последнее время исследованным наукой, в особенности школой Шарко, свойством, известным под именем внушения.
Старшина с торжественным видом нес лист. Он подошел к председателю и подал его. Председатель
прочел и, видимо, удивленный, развел руками и обратился к товарищам, совещаясь. Председатель был удивлен тем, что присяжные, оговорив первое условие: «без умысла ограбления»,
не оговорили второго: «без намерения лишить жизни». Выходило по решению присяжных, что Маслова
не воровала,
не грабила, а вместе с тем отравила человека без всякой видимой цели.
— Да ведь я
прочел ответы перед тем, как выходить, — оправдывался старшина. — Никто
не возражал.
Дьячок же между тем
не переставая сначала
читал, а потом пел попеременкам с хором из арестантов разные славянские, сами по себе мало понятные, а еще менее от быстрого чтения и пения понятные молитвы.
— Я вспоминаю затем, чтобы загладить, искупить свой грех, Катюша, — начал он и хотел было сказать о том, что он женится на ней, но он встретил ее взгляд и
прочел в нем что-то такое страшное и грубое, отталкивающее, что
не мог договорить.
— Уж очень он меня измучал — ужасный негодяй. Хотелось душу отвести, — сказал адвокат, как бы оправдываясь в том, что говорит
не о деле. — Ну-с, о вашем деле… Я его
прочел внимательно и «содержания оной
не одобрил», как говорится у Тургенева, т. е. адвокатишко был дрянной и все поводы кассации упустил.
Далее: «Во-вторых, защитник Масловой, — продолжал он
читать, — был остановлен во время речи председателем, когда, желая охарактеризовать личность Масловой, он коснулся внутренних причин ее падения, на том основании, что слова защитника якобы
не относятся прямо к делу, а между тем в делах уголовных, как то было неоднократно указываемо Сенатом, выяснение характера и вообще нравственного облика подсудимого имеет первенствующее значение, хотя бы для правильного решения вопроса о вменении» — два, — сказал он, взглянув на Нехлюдова.
Маслова обвинялась в умышленном отравлении Смелькова с исключительно корыстною целью, каковая являлась единственным мотивом убийства, присяжные же в ответе своем отвергли цель ограбления и участие Масловой в похищении ценностей, из чего очевидно было, что они имели в виду отвергнуть и умысел подсудимой на убийство и лишь по недоразумению, вызванному неполнотою заключительного слова председателя,
не выразили этого надлежащим образом в своем ответе, а потому такой ответ присяжных безусловно требовал применения 816 и 808 статей Устава уголовного судопроизводства, т. е. разъяснения присяжным со стороны председателя сделанной ими ошибки и возвращения к новому совещанию и новому ответу на вопрос о виновности подсудимой», —
прочел Фанарин.
—
Прочтете, — увидите. Заключенная, политическая. Я при них состою. Так вот она просила меня. И хотя и
не разрешено, но по человечеству… — ненатурально говорил надзиратель.
Нехлюдов был удивлен, каким образом надзиратель, приставленный к политическим, передает записки, и в самом остроге, почти на виду у всех; он
не знал еще тогда, что это был и надзиратель и шпион, но взял записку и, выходя из тюрьмы,
прочел ее. В записке было написано карандашом бойким почерком, без еров, следующее...
— Да, вот тебе и правый суд, ils n’en font point d’autres, [иного они
не творят,] — сказал он для чего-то по-французски. — Я знаю, ты
не согласен со мною, но что же делать, c’est mon opinion bien arrêtée, [это мое твердое убеждение,] — прибавил он, высказывая мнение, которое он в разных видах в продолжение года
читал в ретроградной, консервативной газете. — Я знаю, ты либерал.
Адвокат принял Нехлюдова
не в очередь и тотчас разговорился о деле Меньшовых, которое он
прочел, и был возмущен неосновательностью обвинения.
—
Не только сослать в места
не столь отдаленные, но в каторгу, если только будет доказано, что,
читая Евангелие, они позволили себе толковать его другим
не так, как велено, и потому осуждали церковное толкование. Хула на православную веру при народе и по статье 196 — ссылка на поселение.
— Да, кабы
не вы, погибла бы совсем, — сказала тетка. — Спасибо вам. Видеть же вас я хотела затем, чтобы попросить вас передать письмо Вере Ефремовне, — сказала она, доставая письмо из кармана. — Письмо
не запечатано, можете
прочесть его и разорвать или передать, — что найдете более сообразным с вашими убеждениями, — сказала она. — В письме нет ничего компрометирующего.
— Позвольте, — всё так же,
не глядя в глаза, сказал смотритель и, взяв длинными сухими белыми пальцами, из которых на указательном было золотое кольцо, поданную Нехлюдовым бумагу, он медленно
прочел ее. — Пожалуйте в контору, — сказал он.
Нехлюдов
читал много, но урывками, и отсутствие ответа приписывал такому поверхностному изучению, надеясь впоследствии найти этот ответ, и потому
не позволял себе еще верить в справедливость того ответа, который в последнее время всё чаще и чаще представлялся ему.
— Ну, уж вы мне предоставьте решать мои дела самому и знать, что надо
читать и что
не надо, — сказал Нехлюдов, побледнев, и, чувствуя, что у него холодеют руки, и он
не владеет собой, замолчал и стал пить чай.
— Я думаю, — сказал Новодворов, — что если мы хотим делать свое дело, то первое для этого условие (Кондратьев оставил книгу, которую он
читал у лампы, и внимательно стал слушать своего учителя) то, чтобы
не фантазировать, а смотреть на вещи как они есть.
Делать всё для масс народа, а
не ждать ничего от них; массы составляют объект нашей деятельности, но
не могут быть нашими сотрудниками до тех пор, пока они инертны, как теперь, — начал он, как будто
читал лекцию.
Нет, это что-то
не то: неточно, неясно», — подумал он, вспоминая, как он несколько раз в своей жизни принимался
читать Евангелие, и как всегда неясность таких мест отталкивала его.
Прочтя нагорную проповедь, всегда трогавшую его, он нынче в первый раз увидал в этой проповеди
не отвлеченные, прекрасные мысли и большею частью предъявляющие преувеличенные и неисполнимые требования, а простые, ясные и практически исполнимые заповеди, которые, в случае исполнения их (что было вполне возможно), устанавливали совершенно новое устройство человеческого общества, при котором
не только само собой уничтожалось всё то насилие, которое так возмущало Нехлюдова, но достигалось высшее доступное человечеству благо — Царство Божие на земле.
Он
не спал всю ночь и, как это случается со многими и многими, читающими Евангелие, в первый раз,
читая, понимал во всем их значении слова, много раз читанные и незамеченные. Как губка воду, он впитывал в себя то нужное, важное и радостное, что открывалось ему в этой книге. И всё, что он
читал, казалось ему знакомо, казалось, подтверждало, приводило в сознание то, что он знал уже давно, прежде, но
не сознавал вполне и
не верил. Теперь же он сознавал и верил.