Неточные совпадения
Так,
в конторе губернской тюрьмы считалось священным и важным не то, что всем животным и людям даны умиление и радость весны, а считалось священым и важным то, что накануне получена была за номером с печатью и заголовком бумага о том, чтобы к 9-ти часам утра были доставлены
в нынешний день, 28-го апреля, три содержащиеся
в тюрьме подследственные арестанта — две женщины и
один мужчина.
— Вам Маслову? — спросила она, подходя с дежурным надзирателем к
одной из дверей камер, отворявшихся
в коридор.
В лице этом поражали, особенно на матовой бледности лица, очень черные, блестящие, несколько подпухшие, но очень оживленные глаза, из которых
один косил немного.
— Известно,
одно, а не два, — сказал старший надзиратель с начальственной уверенностью
в собственном остроумии. — За мной, марш!
Извозчики, лавочники, кухарки, рабочие, чиновники останавливались и с любопытством оглядывали арестантку; иные покачивали головами и думали: «вот до чего доводит дурное, не такое, как наше, поведение». Дети с ужасом смотрели на разбойницу, успокаиваясь только тем, что за ней идут солдаты, и она теперь ничего уже не сделает.
Один деревенский мужик, продавший уголь и напившийся чаю
в трактире, подошел к ней, перекрестился и подал ей копейку. Арестантка покраснела, наклонила голову и что-то проговорила.
Шестой ребенок, прижитый от проезжего цыгана, была девочка, и участь ее была бы та же, но случилось так, что
одна из двух старых барышень зашла
в скотную, чтобы сделать выговор скотницам за сливки, пахнувшие коровой.
От них она поступила горничной к становому, но могла прожить там только три месяца, потому что становой, пятидесятилетний старик, стал приставать к ней, и
один раз, когда он стал особенно предприимчив, она вскипела, назвала его дураком и старым чортом и так толкнула
в грудь, что он упал.
Жена узнала и, застав раз мужа
одного в комнате с Катюшей, бросилась бить ее.
Приказчик же, обещавший жениться, уехал, ничего не сказав ей и, очевидно, бросив ее,
в Нижний, и Маслова осталась
одна.
И вот
в это-то время, особенно бедственное для Масловой, так как не попадался ни
один покровитель, Маслову разыскала сыщица, поставляющая девушек для дома терпимости.
Так прожила Маслова семь лет. За это время она переменила два дома и
один раз была
в больнице. На седьмом году ее пребывания
в доме терпимости и на восьмом году после первого падения, когда ей было 26 лет, с ней случилось то, за что ее посадили
в острог и теперь вели на суд, после шести месяцев пребывания
в тюрьме с убийцами и воровками.
Нехлюдов вспомнил о всех мучительных минутах, пережитых им по отношению этого человека: вспомнил, как
один раз он думал, что муж узнал, и готовился к дуэли с ним,
в которой он намеревался выстрелить на воздух, и о той страшной сцене с нею, когда она
в отчаянии выбежала
в сад к пруду с намерением утопиться, и он бегал искать ее.
Тотчас же найдя
в ящике огромного стола, под отделом срочные,повестку,
в которой значилось, что
в суде надо было быть
в одиннадцать, Нехлюдов сел писать княжне записку о том, что он благодарит за приглашение и постарается приехать к обеду. Но, написав
одну записку, он разорвал ее: было слишком интимно; написал другую — было холодно, почти оскорбительно. Он опять разорвал и пожал
в стене пуговку.
В двери вошел
в сером коленкоровом фартуке пожилой, мрачного вида, бритый с бакенбардами лакей.
У указанной двери стояли два человека, дожидаясь:
один был высокий, толстый купец, добродушный человек, который, очевидно, выпил и закусил и был
в самом веселом расположении духа; другой был приказчик еврейского происхождения. Они разговаривали о цене шерсти, когда к ним подошел Нехлюдов и спросил, здесь ли комната присяжных.
В небольшой комнате присяжных было человек десять разного сорта людей. Все только пришли, и некоторые сидели, другие ходили, разглядывая друг друга и знакомясь. Был
один отставной
в мундире, другие
в сюртуках,
в пиджаках,
один только был
в поддевке.
В комнату вошел
один из членов
в золотых очках, невысокий, с поднятыми плечами и нахмуренным лицом.
Тотчас же дверь за решеткой отворилась, и вошли
в шапках два жандарма с оголенными саблями, а за ними сначала
один подсудимый, рыжий мужчина с веснушками, и две женщины.
Началась обычная процедура: перечисление присяжных заседателей, рассуждение о неявившихся, наложение на них штрафов и решение о тех, которые отпрашивались, и пополнение неявившихся запасными. Потом председатель сложил билетики, вложил их
в стеклянную вазу и стал, немного засучив шитые рукава мундира и обнажив сильно поросшие волосами руки, с жестами фокусника, вынимать по
одному билетику, раскатывать и читать их. Потом председатель спустил рукава и предложил священнику привести заседателей к присяге.
«Да не может быть», продолжал себе говорить Нехлюдов, и между тем он уже без всякого сомнения знал, что это была она, та самая девушка, воспитанница-горничная,
в которую он
одно время был влюблен, именно влюблен, а потом
в каком-то безумном чаду соблазнил и бросил и о которой потом никогда не вспоминал, потому что воспоминание это было слишком мучительно, слишком явно обличало его и показывало, что он, столь гордый своей порядочностью, не только не порядочно, но прямо подло поступил с этой женщиной.
Евфимья Бочкова показала, что она ничего не знает о пропавших деньгах, и что она и
в номер купца не входила, а хозяйничала там
одна Любка, и что если что и похищено у купца, то совершила похищение Любка, когда она приезжала с купцовым ключом за деньгами.
— Наконец, — продолжал чтение секретарь, — Картинкин сознался и
в том, что дал Масловой порошков для усыпления купца; во вторичном же своем показании отрицал свое участие
в похищении денег и передачу порошков Масловой, во всем обвиняя ее
одну.
В это время товарищ прокурора приподнялся наполовину, неестественно опираясь на
один локоть.
— Приехала домой, — продолжала Маслова, уже смелее глядя на
одного председателя, — отдала хозяйке деньги и легла спать. Только заснула — наша девушка Берта будит меня. «Ступай, твой купец опять приехал». Я не хотела выходить, но мадам велела. Тут он, — она опять с явным ужасом выговорила это слово: он, — он всё поил наших девушек, потом хотел послать еще за вином, а деньги у него все вышли. Хозяйка ему не поверила. Тогда он меня послал к себе
в номер. И сказал, где деньги и сколько взять. Я и поехала.
— Приехала и сделала всё, как он велел: пошла
в номер. Не
одна пошла
в номер, а позвала и Симона Михайловича и ее, — сказала она, указывая на Бочкову.
Он
в первый раз понял тогда всю жестокость и несправедливость частного землевладения и, будучи
одним из тех людей, для которых жертва во имя нравственных требований составляет высшее духовное наслаждение, он решил не пользоваться правом собственности на землю и тогда же отдал доставшуюся ему по наследству от отца землю крестьянам.
Военная служба вообще развращает людей, ставя поступающих
в нее
в условия совершенной праздности, т. е. отсутствия разумного и полезного труда, и освобождая их от общих человеческих обязанностей, взамен которых выставляет только условную честь полка, мундира, знамени и, с
одной стороны, безграничную власть над другими людьми, а с другой — рабскую покорность высшим себя начальникам.
Он чувствовал, что влюблен, но не так, как прежде, когда эта любовь была для него тайной, и он сам не решался признаться себе
в том, что он любит, и когда он был убежден
в том, что любить можно только
один paз, — теперь он был влюблен, зная это и радуясь этому и смутно зная, хотя и скрывая от себя,
в чем состоит любовь, и что из нее может выйти.
В любви между мужчиной и женщиной бывает всегда
одна минута, когда любовь эта доходит до своего зенита, когда нет
в ней ничего сознательного, рассудочного и нет ничего чувственного.
Он догнал ее еще раз, опять обнял и поцеловал
в шею. Этот поцелуй был совсем уже не такой, как те первых два поцелуя:
один бессознательный за кустом сирени и другой нынче утром
в церкви. Этот был страшен, и она почувствовала это.
Тот животный человек, который жил
в нем, не только поднял теперь голову, но затоптал себе под ноги того духовного человека, которым он был
в первый приезд свой и даже сегодня утром
в церкви, и этот страшный животный человек теперь властвовал
один в его душе.
Несмотря на то, что он не переставал караулить ее, ему ни разу не удалось
один на
один встретить ее
в этот день.
Так прошел весь вечер, и наступила ночь. Доктор ушел спать. Тетушки улеглись. Нехлюдов знал, что Матрена Павловна теперь
в спальне у теток и Катюша
в девичьей —
одна. Он опять вышел на крыльцо. На дворе было темно, сыро, тепло, и тот белый туман, который весной сгоняет последний снег или распространяется от тающего последнего снега, наполнял весь воздух. С реки, которая была
в ста шагах под кручью перед домом, слышны были странные звуки: это ломался лед.
Лампа всё еще горела, и Катюша опять сидела
одна у стола, как будто была
в нерешительности.
Она вырвалась от него и вернулась
в девичью. Он слышал, как захлопнулся крючок. Вслед за этим всё затихло, красный глаз
в окне исчез, остался
один туман и возня на реке.
Шенбок пробыл только
один день и
в следующую ночь уехал вместе с Нехлюдовым. Они не могли дольше оставаться, так как был уже последний срок для явки
в полк.
В душе Нехлюдова
в этот последний проведенный у тетушек день, когда свежо было воспоминание ночи, поднимались и боролись между собой два чувства:
одно — жгучие, чувственные воспоминания животной любви, хотя и далеко не давшей того, что она обещала, и некоторого самодовольства достигнутой цели; другое — сознание того, что им сделано что-то очень дурное, и что это дурное нужно поправить, и поправить не для нее, а для себя.
В глубине,
в самой глубине души он знал, что поступил так скверно, подло, жестоко, что ему, с сознанием этого поступка, нельзя не только самому осуждать кого-нибудь, но смотреть
в глаза людям, не говоря уже о том, чтобы считать себя прекрасным, благородным, великодушным молодым человеком, каким он считал себя. А ему нужно было считать себя таким для того, чтобы продолжать бодро и весело жить. А для этого было
одно средство: не думать об этом. Так он и сделал.
Старшина высказывал какие-то соображения, что всё дело
в экспертизе. Петр Герасимович что-то шутил с приказчиком-евреем, и они о чем-то захохотали. Нехлюдов односложно отвечал на обращенные к нему вопросы и желал только
одного — чтобы его оставили
в покое.
Председательствующий при начале этого чтения нагнулся к
одному из членов и пошептал что-то, потом к другому и, получив утвердительный ответ, перервал чтение
в этом месте.
Речь товарища прокурора, по его мнению, должна была иметь общественное значение, подобно тем знаменитым речам, которые говорили сделавшиеся знаменитыми адвокаты. Правда, что
в числе зрителей сидели только три женщины: швея, кухарка и сестра Симона и
один кучер, но это ничего не значило. И те знаменитости так же начинали. Правило же товарища прокурора было
в том, чтобы быть всегда на высоте своего положения, т. е. проникать вглубь психологического значения преступления и обнажать язвы общества.
Товарищ прокурора говорил очень долго, с
одной стороны стараясь вспомнить все те умные вещи, которые он придумал, с другой стороны, главное, ни на минуту не остановиться, а сделать так, чтобы речь его лилась, не умолкая,
в продолжение часа с четвертью.
Он отвергал показание Масловой о том, что Бочкова и Картинкин были с ней вместе, когда она брала деньги, настаивая на том, что показание ее, как уличенной отравительницы, не могло иметь веса. Деньги, 2500 рублей, говорил адвокат, могли быть заработаны двумя трудолюбивыми и честными людьми, получавшими иногда
в день по 3 и 5 рублей от посетителей. Деньги же купца были похищены Масловой и кому-либо переданы или даже потеряны, так как она была не
в нормальном состоянии. Отравление совершила
одна Маслова.
Наконец председатель кончил свою речь и, грациозным движением головы подняв вопросный лист, передал его подошедшему к нему старшине. Присяжные встали, радуясь тому, что можно уйти, и, не зная, что делать с своими руками, точно стыдясь чего-то,
один за другим пошли
в совещательную комнату. Только что затворилась за ними дверь, жандарм подошел к этой двери и, выхватив саблю из ножен и положив ее на плечо, стал у двери. Судьи поднялись и ушли. Подсудимых тоже вывели.
— Тоже мерзавки эти девчонки, — сказал приказчик и
в подтверждение мнения о том, что главная виновница Маслова, рассказал, как
одна такая украла на бульваре часы у его товарища.
На этот вопрос ответили очень скоро. Все согласились ответить: «да, виновен», признав его участником и отравления и похищения. Не согласился признать виновным Картинкина только
один старый артельщик, который на все вопросы отвечал
в смысле оправдания.
Присяжные позвонили. Жандарм, стоявший с вынутой наголо саблей у двери, вложил саблю
в ножны и посторонился. Судьи сели на места, и
один за другим вышли присяжные.
— Положение, изволите видеть, странное, — продолжал председатель, возвышая голос, — тем, что ей, этой Масловой, предстояло
одно из двух: или почти оправдание, тюремное заключение,
в которое могло быть зачислено и то, что она уже сидела, даже только арест, или каторга, — середины нет. Если бы вы прибавили слова: «но без намерения причинить смерть», то она была бы оправдана.
Княгиня Софья Васильевна кончила свой обед, очень утонченный и очень питательный, который она съедала всегда
одна, чтобы никто не видал ее
в этом непоэтическом отправлении. У кушетки ее стоял столик с кофе, и она курила пахитоску. Княгиня Софья Васильевна была худая, длинная, всё еще молодящаяся брюнетка с длинными зубами и большими черными глазами.
— Нет, как ни говорите,
в нем есть мистическое, а без мистического нет поэзии, — говорила она,
одним черным глазом сердито следя за движениями лакея, который опускал гардину.
Теперь, войдя
в эту комнату, освещенную двумя лампами с рефлекторами —
одним у портрета его отца, а другим у портрета матери, он вспомнил свои последние отношения к матери, и эти отношения показались ему ненатуральными и противными.