Неточные совпадения
Да, это была она. Он
видел теперь ясно
ту исключительную, таинственную особенность, которая отделяет каждое лицо от другого, делает его особенным, единственным, неповторяемым. Несмотря на неестественную белизну и полноту лица, особенность эта, милая, исключительная особенность, была в этом лице, в губах, в немного косивших глазах и, главное, в этом наивном, улыбающемся взгляде и в выражении готовности не только в лице, но и во всей фигуре.
Нехлюдов в это лето у тетушек переживал
то восторженное состояние, когда в первый раз юноша не по чужим указаниям, а сам по себе познает всю красоту и важность жизни и всю значительность дела, предоставленного в ней человеку,
видит возможность бесконечного совершенствования и своего и всего мира и отдается этому совершенствованию не только с надеждой, но и с полной уверенностью достижения всего
того совершенства, которое он воображает себе.
Получал ли Нехлюдов неприятное письмо от матери, или не ладилось его сочинение, или чувствовал юношескую беспричинную грусть, стоило только вспомнить о
том, что есть Катюша, и он
увидит ее, и всё это рассеивалось.
Так казалось Нехлюдову, когда он взглядывал на ее стройную фигуру в белом платье с складочками и на сосредоточенно радостное лицо, по выражению которого он
видел, что точь-в-точь
то же, что поет в его душе, поет и в ее душе.
Когда он теперь вспоминал Катюшу,
то из всех положений, в которых он
видел ее, эта минута застилала все другие.
Нехлюдов молча вышел. Ему даже не было стыдно. Он
видел по выражению лица Матрены Павловны, что она осуждает его, и права, осуждая его, знал, что
то, что он делает, — дурно, но животное чувство, выпроставшееся из-за прежнего чувства хорошей любви к ней, овладело им и царило одно, ничего другого не признавая. Он знал теперь, что надо делать для удовлетворения чувства, и отыскивал средство сделать это.
— Вы
видите перед собой, господа присяжные заседатели, характерное, если можно так выразиться, преступление конца века, носящее на себе, так сказать, специфические черты
того печального явления разложения, которому подвергаются в наше время
те элементы нашего общества, которые находятся под особенно, так сказать, жгучими лучами этого процесса…
— Положение, изволите
видеть, странное, — продолжал председатель, возвышая голос, —
тем, что ей, этой Масловой, предстояло одно из двух: или почти оправдание, тюремное заключение, в которое могло быть зачислено и
то, что она уже сидела, даже только арест, или каторга, — середины нет. Если бы вы прибавили слова: «но без намерения причинить смерть»,
то она была бы оправдана.
Нехлюдов всегда колебался между двумя отношениями к Мисси:
то он, как бы прищуриваясь или как бы при лунном свете,
видел в ней всё прекрасное: она казалась ему и свежа, и красива, и умна, и естественна…
— Не правда ли? — обратилась Мисси к Нехлюдову, вызывая его на подтверждение своего мнения о
том, что ни в чем так не виден характер людей, как в игре. Она
видела на его лице
то сосредоточенное и, как ей казалось, осудительное выражение, которого она боялась в нем, и хотела узнать, чем оно вызвано.
Нехлюдов смотрел и слушал и
видел и слышал совсем не
то, что было перед ним.
Слушая
то Софью Васильевну,
то Колосова, Нехлюдов
видел, во-первых, что ни Софье Васильевне ни Колосову нет никакого дела ни до драмы ни друг до друга, а что если они говорят,
то только для удовлетворения физиологической потребности после еды пошевелить мускулами языка и горла; во-вторых,
то, что Колосов, выпив водки, вина, ликера, был немного пьян, не так пьян, как бывают пьяны редко пьющие мужики, но так, как бывают пьяны люди, сделавшие себе из вина привычку.
С
тех пор и до нынешнего дня прошел длинный период без чистки, и потому никогда еще он не доходил до такого загрязнения, до такого разлада между
тем, чего требовала его совесть, и
той жизнью, которую он вел, и он ужаснулся,
увидев это расстояние.
В
то время как она сидела в арестантской, дожидаясь суда, и в перерывах заседания она
видела, как эти мужчины, притворяясь, что они идут за другим делом, проходили мимо дверей или входили в комнату только затем, чтобы оглядеть ее.
— Конвойный, и
то говорит: «это всё тебя смотреть ходят». Придет какой-нибудь: где тут бумага какая или еще что, а я
вижу, что ему не бумага нужна, а меня так глазами и ест, — говорила она, улыбаясь и как бы в недоумении покачивая головой. — Тоже — артисты.
Ведь очевидно, что мальчик этот не какой-то особенный злодей, а самый обыкновенный — это
видят все — человек, и что стал он
тем, что есть, только потому, что находился в таких условиях, которые порождают таких людей. И потому, кажется, ясно, что, для
того чтобы не было таких мальчиков, нужно постараться уничтожить
те условия, при которых образуются такие несчастные существа.
Нехлюдов думал всё это, уже не слушая
того, что происходило перед ним. И сам ужасался на
то, что ему открывалось. Он удивлялся, как мог он не
видеть этого прежде, как могли другие не
видеть этого.
У калитки деревянных строений, с правой стороны, против часового сидел на лавочке надзиратель в мундире с галунами с записной книжкой. К нему подходили посетители и называли
тех, кого желали
видеть, и он записывал. Нехлюдов также подошел к нему и назвал Катерину Маслову. Надзиратель с галунами записал.
— Да, я бы желал
видеть одну женщину из заключенных, — с
тою же напряженною вежливостью отвечал Нехлюдов.
В продолжение десяти лет она везде, где бы она ни была, начиная с Нехлюдова и старика-станового и кончая острожными надзирателями,
видела, что все мужчины нуждаются в ней; она не
видела и не замечала
тех мужчин, которые не нуждались в ней. И потому весь мир представлялся ей собранием обуреваемых похотью людей, со всех сторон стороживших ее и всеми возможными средствами — обманом, насилием, куплей, хитростью — старающихся овладеть ею.
— Беспременно скажи про нас, — говорила ей старуха Меньшова, в
то время как Маслова оправляла косынку перед зepкалом с облезшей наполовину ртутью, — не мы зажгли, а он сам, злодей, и работник
видел; он души не убьет. Ты скажи ему, чтобы он Митрия вызвал. Митрий всё ему выложит, как на ладонке; а
то что ж это, заперли в зàмок, а мы и духом не слыхали, а он, злодей, царствует с чужой женой, в кабаке сидит.
Нехлюдов вспомнил всё, что он
видел вчера, дожидаясь в сенях, и понял, что наказание происходило именно в
то время, как он дожидался, и на него с особенной силой нашло
то смешанное чувство любопытства, тоски, недоумения и нравственной, переходящей почти в физическую, тошноты, которое и прежде, но никогда с такой силой не охватывало его.
— Так если хотите
видеть Маслову,
то пожалуйте завтра, — сказал он, очевидно желая быть любезным с Нехлюдовым.
Ужасны были, очевидно, невинные страдания Меньшова — и не столько его физические страдания, сколько
то недоумение,
то недоверие к добру и к Богу, которые он должен был испытывать,
видя жестокость людей, беспричинно мучающих его; ужасно было опозорение и мучения, наложенные на эти сотни ни в чем неповинных людей только потому, что в бумаге не так написано; ужасны эти одурелые надзиратели, занятые мучительством своих братьев и уверенные, что они делают и хорошее и важное дело.
— И не отменят — всё равно. Я не за это, так за другое
того стою… — сказала она, и он
видел, какое большое усилие она сделала, чтобы удержать слезы. — Ну что же,
видели Меньшова? — спросила она вдруг, чтобы скрыть свое волнение. — Правда ведь, что они не виноваты?
— Шикарный немец, — говорил поживший в городе и читавший романы извозчик. Он сидел, повернувшись вполуоборот к седоку,
то снизу,
то сверху перехватывая длинное кнутовище, и, очевидно, щеголял своим образованием, — тройку завел соловых, выедет с своей хозяйкой — так куда годишься! — продолжал он. — Зимой, на Рождестве, елка была в большом доме, я гостей возил тоже; с еклектрической искрой. В губернии такой не
увидишь! Награбил денег — страсть! Чего ему: вся его власть. Сказывают, хорошее имение купил.
Всё это Нехлюдов знал и прежде, но он теперь узнавал это как новое и только удивлялся
тому, как мог он и как могут все люди, находящиеся в его положении, не
видеть всей ненормальности таких отношений.
Он
видел, что крестьяне, несмотря на
то, что некоторые из них говорили ему благодарственные слова были недовольны и ожидали чего-то большего.
— Да так живем, вот, как
видишь. Изба завалиться хочет,
того гляди убьет кого. А старик говорит — и эта хороша. Вот и живем — царствуем, — говорила бойкая старуха, нервно подергиваясь головой. — Вот сейчас обедать соберу. Рабочий народ кормить стану.
Нехлюдов поблагодарил его и, не входя в комнаты, пошел ходить в сад по усыпанным белыми лепестками яблочных цветов заросшим дорожкам, обдумывая всё
то, что он
видел.
Когда же он понял, что и это невозможно, он огорчился и перестал интересоваться проектом, и только для
того, чтобы угодить хозяину, продолжал улыбаться.
Видя, что приказчик не понимает его, Нехлюдов отпустил его, а сам сел за изрезанный и залитый чернилами стол и занялся изложением на бумаге своего проекта.
Он вспомнил всё, что он
видел нынче: и женщину с детьми без мужа, посаженного в острог за порубку в его, Нехлюдовском, лесу, и ужасную Матрену, считавшую или, по крайней мере, говорившую, что женщины их состояния должны отдаваться в любовницы господам; вспомнил отношение ее к детям, приемы отвоза их в воспитательный дом, и этот несчастный, старческий, улыбающийся, умирающий от недокорма ребенок в скуфеечке; вспомнил эту беременную, слабую женщину, которую должны были заставить работать на него за
то, что она, измученная трудами, не усмотрела за своей голодной коровой.
Проходя мимо лавок мясных, рыбных и готового платья, он был поражен — точно в первый paз
увидел это — сытостью
того огромного количества таких чистых и жирных лавочников, каких нет ни одного человека в деревне.
Во всех этих людях он невольно
видел теперь
тех самых деревенских людей, лишенных земли и этим лишением согнанных в город.
— Я вам говорю. Я всегда говорю господам судейским, — продолжал адвокат, — что не могу без благодарности
видеть их, потому что если я не в тюрьме, и вы тоже, и мы все,
то только благодаря их доброте. А подвести каждого из нас к лишению особенных прав и местам не столь отдаленным — самое легкое дело.
С замиранием сердца и ужасом перед мыслью о
том, в каком состоянии он нынче найдет Маслову, и
той тайной, которая была для него и в ней и в
том соединении людей, которое было в остроге, позвонил Нехлюдов у главного входа и у вышедшего к нему надзирателя спросил про Маслову. Надзиратель справился и сказал, что она в больнице. Нехлюдов пошел в больницу, Добродушный старичок, больничный сторож, тотчас же впустил его и, узнав, кого ему нужно было
видеть, направил в детское отделение.
Со времени своего последнего посещения Масленникова, в особенности после своей поездки в деревню, Нехлюдов не
то что решил, но всем существом почувствовал отвращение к
той своей среде, в которой он жил до сих пор, к
той среде, где так старательно скрыты были страдания, несомые миллионами людей для обеспечения удобств и удовольствий малого числа, что люди этой среды не
видят, не могут
видеть этих страданий и потому жестокости и преступности своей жизни.
Несмотря на
то, что по этому учению отвергались не только все обряды, иконы, но и таинства, у графини Катерины Ивановны во всех комнатах и даже над ее постелью были иконы, и она исполняла всё требуемое церковью, не
видя в этом никакого противоречия.
Нехлюдов слушал, не вступая в разговор, и, как бывший офицер, понимал, хоть и не признавал, доводы молодого Чарского, но вместе с
тем невольно сопоставлял с офицером, убившим другого,
того арестанта красавца-юношу, которого он
видел в тюрьме и который был приговорен к каторге за убийство в драке.
— Очень рад вас
видеть, мы были старые знакомые и друзья с вашей матушкой. Видал вас мальчиком и офицером потом. Ну, садитесь, расскажите, чем могу вам служить. Да, да, — говорил он, покачивая стриженой седой головой в
то время, как Нехлюдов рассказывал историю Федосьи. — Говорите, говорите, я всё понял; да, да, это в самом деле трогательно. Что же, вы подали прошение?
— Это,
видите ли, от меня не зависит, — сказал он, отдохнув немного. — О свиданиях есть Высочайше утвержденное положение, и что там разрешено,
то и разрешается. Что же касается книг,
то у нас есть библиотека, и им дают
те, которые разрешены.
Тон короткой, но сильной речи Фанарина был такой, что он извиняется за
то, что настаивает на
том, что господа сенаторы с своей проницательностью и юридической мудростью
видят и понимают лучше его, но что делает он это только потому, что этого требует взятая им на себя обязанность.
И он еще больше, чем на службе, чувствовал, что это было «не
то», а между
тем, с одной стороны, не мог отказаться от этого назначения, чтобы не огорчить
тех, которые были уверены, что они делают ему этим большое удовольствие, а с другой стороны, назначение это льстило низшим свойствам его природы, и ему доставляло удовольствие
видеть себя в зеркале в шитом золотом мундире и пользоваться
тем уважением, которое вызывало это назначение в некоторых людях.
В
то время, как Нехлюдов входил в комнату, Mariette только что отпустила что-то такое смешное, и смешное неприличное — это Нехлюдов
видел по характеру смеха, — что добродушная усатая графиня Катерина Ивановна, вся сотрясаясь толстым своим телом, закатывалась от смеха, а Mariette с особенным mischievous [шаловливым] выражением, перекосив немножко улыбающийся рот и склонив на бок энергическое и веселое лицо, молча смотрела на свою собеседницу.
— Но я понимаю еще и
то, что,
увидев все страдания, весь ужас
того, что делается в тюрьмах, — говорила Mariette, желая только одного — привлечь его к себе, своим женским чутьем угадывая всё
то, что было ему важно и дорого, — вы хотите помочь страдающим и страдающим так ужасно, так ужасно от людей, от равнодушия, жестокости…
Вспоминая о Масловой, о решении Сената и о
том, что он всё-таки решил ехать за нею, о своем отказе от права на землю, ему вдруг, как ответ на эти вопросы, представилось лицо Mariette, ее вздох и взгляд, когда она сказала: «когда я вас
увижу опять?», и ее улыбка, — с такого ясностью, что он как будто
видел ее, и сам улыбнулся.
— Уж позволь мне знать лучше тебя, — продолжала тетка. —
Видите ли, — продолжала она, обращаясь к Нехлюдову, — всё вышло оттого, что одна личность просила меня приберечь на время его бумаги, а я, не имея квартиры, отнесла ей. А у ней в
ту же ночь сделали обыск и взяли и бумаги и ее и вот держали до сих пор, требовали, чтоб она сказала, от кого получила.
Топоров не
видел этого противоречия или не хотел его
видеть и потому очень серьезно был озабочен
тем, чтобы какой-нибудь ксендз, пастор или сектант не разрушил
ту церковь, которую не могут одолеть врата ада.
— Если вы меня не хотите
видеть,
то увидите удивительную актрису, — отвечая на смысл его слов, сказала Mariette. — Не правда ли, как она хороша была в последней сцене? — обратилась она к мужу.
Нехлюдов
видел, что ей и не нужно было ничего сказать ему, но нужно было только показаться ему во всей прелести своего вечернего туалета, с своими плечами и родинкой, и ему было и приятно и гадко в одно и
то же время.