Неточные совпадения
Люди считали, что священно и важно не это весеннее утро, не эта красота мира Божия, данная для блага всех существ, — красота, располагающая к миру, согласию и любви,
а священно и важно
то, чтò они сами выдумали, чтобы властвовать друг над другом.
Так, в конторе губернской тюрьмы считалось священным и важным не
то, что всем животным и людям даны умиление и радость весны,
а считалось священым и важным
то, что накануне получена была за номером с печатью и заголовком бумага о
том, чтобы к 9-ти часам утра были доставлены в нынешний день, 28-го апреля, три содержащиеся в тюрьме подследственные арестанта — две женщины и один мужчина.
В конце же недели поездка в государственное учреждение — участок, где находящиеся на государственной службе чиновники, доктора — мужчины, иногда серьезно и строго,
а иногда с игривой веселостью, уничтожая данный от природы для ограждения от преступления не только людям, но и животным стыд, осматривали этих женщин и выдавали им патент на продолжение
тех же преступлений, которые они совершали с своими сообщниками в продолжение недели.
А между
тем, кроме
той обычной нерешительности перед женитьбой людей не первой молодости и не страстно влюбленных, у Нехлюдова была еще важная причина, по которой он, если бы даже и решился, не мог сейчас сделать предложения.
С прямотой и решительностью молодости он не только говорил о
том, что земля не может быть предметом частной собственности, и не только в университете писал сочинение об этом, но и на деле отдал тогда малую часть земли (принадлежавшей не его матери,
а по наследству от отца ему лично) мужикам, не желая противно своим убеждениям владеть землею.
Служить он не хотел,
а между
тем уже были усвоены роскошные привычки жизни, от которых он считал, что не может отстать.
В пользу же в частности женитьбы именно на Мисси (Корчагину звали Мария и, как во всех семьях известного круга, ей дали прозвище) — было, во-первых,
то, что она была породиста и во всем, от одежды до манеры говорить, ходить, смеяться, выделялась от простых людей не чем-нибудь исключительным,
а «порядочностью», — он не знал другого выражения этого свойства и ценил это свойство очень высоко; во-вторых, еще
то, что она выше всех других людей ценила его, стало быть, по его понятиям, понимала его.
А между
тем он несомненно признавал это свое превосходство и принимал выказываемые ему знаки уважения как должное и оскорблялся, когда этого не было.
Они провожали товарища, много пили и играли до 2 часов,
а потом поехали к женщинам в
тот самый дом, в котором шесть месяцев
тому назад еще была Маслова, так что именно дело об отравлении он не успел прочесть и теперь хотел пробежать его.
Вслед за старушкой из двери залы гражданского отделения, сияя пластроном широко раскрытого жилета и самодовольным лицом, быстро вышел
тот самый знаменитый адвокат, который сделал так, что старушка с цветами осталась не при чем,
а делец, давший ему 10 тысяч рублей, получил больше 100 тысяч. Все глаза обратились на адвоката, и он чувствовал это и всей наружностью своей как бы говорил: «не нужно никих выражений преданности», и быстро прошел мимо всех.
Права их, по его словам, состояли в
том, что они могут спрашивать подсудимых через председателя, могут иметь карандаш и бумагу и могут осматривать вещественные доказательства. Обязанность состояла в
том, чтобы они судили не ложно,
а справедливо. Ответственность же их состояла в
том, что в случае несоблюдения тайны совещаний и установления сношений с посторонними они подвергались наказанию.
«Да не может быть», продолжал себе говорить Нехлюдов, и между
тем он уже без всякого сомнения знал, что это была она,
та самая девушка, воспитанница-горничная, в которую он одно время был влюблен, именно влюблен,
а потом в каком-то безумном чаду соблазнил и бросил и о которой потом никогда не вспоминал, потому что воспоминание это было слишком мучительно, слишком явно обличало его и показывало, что он, столь гордый своей порядочностью, не только не порядочно, но прямо подло поступил с этой женщиной.
Евфимья Бочкова показала, что она ничего не знает о пропавших деньгах, и что она и в номер купца не входила,
а хозяйничала там одна Любка, и что если что и похищено у купца,
то совершила похищение Любка, когда она приезжала с купцовым ключом за деньгами.
— Ну,
а в
том, что дали купцу Смелькову порошки в вине, признаете себя виновной?
Нехлюдов в это лето у тетушек переживал
то восторженное состояние, когда в первый раз юноша не по чужим указаниям,
а сам по себе познает всю красоту и важность жизни и всю значительность дела, предоставленного в ней человеку, видит возможность бесконечного совершенствования и своего и всего мира и отдается этому совершенствованию не только с надеждой, но и с полной уверенностью достижения всего
того совершенства, которое он воображает себе.
В
то время Нехлюдов, воспитанный под крылом матери, в 19 лет был вполне невинный юноша. Он мечтал о женщине только как о жене. Все же женщины, которые не могли, по его понятию, быть его женой, были для него не женщины,
а люди. Но случилось, что в это лето, в Вознесенье, к тетушкам приехала их соседка с детьми: двумя барышнями, гимназистом и с гостившим у них молодым художником из мужиков.
Но не только присутствие и близость Катюши производили это действие на Нехлюдова; это действие производило на него одно сознание
того, что есть эта Катюша,
а для нее, что есть Нехлюдов.
Когда он был девственником и хотел остаться таким до женитьбы,
то родные его боялись за его здоровье, и даже мать не огорчилась,
а скорее обрадовалась, когда узнала, что он стал настоящим мужчиной и отбил какую-то французскую даму у своего товарища.
Дела не было никакого, кроме
того, чтобы в прекрасно сшитом и вычищенном не самим,
а другими людьми мундире, в каске, с оружием, которое тоже и сделано, и вычищено, и подано другими людьми, ездить верхом на прекрасной, тоже другими воспитанной и выезженной и выкормленной лошади на ученье или смотр с такими же людьми, и скакать, и махать шашками, стрелять и учить этому других людей.
Может быть, в глубине души и было у него уже дурное намерение против Катюши, которое нашептывал ему его разнузданный теперь животный человек, но он не сознавал этого намерения,
а просто ему хотелось побывать в
тех местах, где ему было так хорошо, и увидать немного смешных, но милых, добродушных тетушек, всегда незаметно для него окружавших его атмосферой любви и восхищения, и увидать милую Катюшу, о которой осталось такое приятное воспоминание.
В душе Нехлюдова в этот последний проведенный у тетушек день, когда свежо было воспоминание ночи, поднимались и боролись между собой два чувства: одно — жгучие, чувственные воспоминания животной любви, хотя и далеко не давшей
того, что она обещала, и некоторого самодовольства достигнутой цели; другое — сознание
того, что им сделано что-то очень дурное, и что это дурное нужно поправить, и поправить не для нее,
а для себя.
Он думал еще и о
том, что, хотя и жалко уезжать теперь, не насладившись вполне любовью с нею, необходимость отъезда выгодна
тем, что сразу разрывает отношения, которые трудно бы было поддерживать. Думал он еще о
том, что надо дать ей денег, не для нее, не потому, что ей эти деньги могут быть нужны,
а потому, что так всегда делают, и его бы считали нечестным человеком, если бы он, воспользовавшись ею, не заплатил бы за это. Он и дал ей эти деньги, — столько, сколько считал приличным по своему и ее положению.
«Но что же делать? Всегда так. Так это было с Шенбоком и гувернанткой, про которую он рассказывал, так это было с дядей Гришей, так это было с отцом, когда он жил в деревне и у него родился от крестьянки
тот незаконный сын Митенька, который и теперь еще жив.
А если все так делают,
то, стало быть, так и надо». Так утешал он себя, но никак не мог утешиться. Воспоминание это жгло его совесть.
В глубине, в самой глубине души он знал, что поступил так скверно, подло, жестоко, что ему, с сознанием этого поступка, нельзя не только самому осуждать кого-нибудь, но смотреть в глаза людям, не говоря уже о
том, чтобы считать себя прекрасным, благородным, великодушным молодым человеком, каким он считал себя.
А ему нужно было считать себя таким для
того, чтобы продолжать бодро и весело жить.
А для этого было одно средство: не думать об этом. Так он и сделал.
Когда судебный пристав с боковой походкой пригласил опять присяжных в залу заседания, Нехлюдов почувствовал страх, как будто не он шел судить, но его вели в суд. В глубине души он чувствовал уже, что он негодяй, которому должно быть совестно смотреть в глаза людям,
а между
тем он по привычке с обычными, самоуверенными движениями, вошел на возвышение и сел на свое место, вторым после старшины, заложив ногу на ногу и играя pince-nez.
Товарищ прокурора говорил очень долго, с одной стороны стараясь вспомнить все
те умные вещи, которые он придумал, с другой стороны, главное, ни на минуту не остановиться,
а сделать так, чтобы речь его лилась, не умолкая, в продолжение часа с четвертью.
Этим самым свойством она завладевает русским богатырем, добродушным, доверчивым Садко-богатым гостем и употребляет это доверие на
то, чтоб сначала обокрасть,
а потом безжалостно лишить его жизни.
Не отрицая
того, что Маслова участвовала в похищении денег, он только настаивал на
том, что она не имела намерения отравить Смелькова,
а дала порошок только с
тем, чтобы он заснул.
Прежде изложения дела он очень долго объяснял присяжным, с приятной домашней интонацией,
то, что грабеж есть грабеж,
а воровство есть воровство, и что похищение из запертого места есть похищение из запертого места,
а похищение из незапертого места есть похищение из незапертого места.
С
тех пор, как председатель начал говорить, Маслова, не спуская глаз, смотрела на него, как бы боясь проронить каждое слово,
а потому Нехлюдов не боялся встретиться с ней глазами и не переставая смотрел на нее.
А между
тем в глубине своей души он уже чувствовал всю жестокость, подлость, низость не только этого своего поступка, но всей своей праздной, развратной, жестокой и самодовольной жизни, и
та страшная завеса, которая каким-то чудом всё это время, все эти 12 лет скрывала от него и это его преступление и всю его последующую жизнь, уже колебалась, и он урывками уже заглядывал за нее.
Третий же вопрос о Масловой вызвал ожесточенный спор. Старшина настаивал на
том, что она виновна и в отравлении и в грабеже, купец не соглашался и с ним вместе полковник, приказчик и артельщик, — остальные как будто колебались, но мнение старшины начинало преобладать, в особенности потому, что все присяжные устали и охотнее примыкали к
тому мнению, которое обещало скорее соединить,
а потому и освободить всех.
А между
тем он чувствовал, что не может оставить дело так, и должен возражать.
То,
а не другое решение принято было не потому, что все согласились,
а, во-первых, потому, что председательствующий, говоривший так долго свое резюме, в этот раз упустил сказать
то, что он всегда говорил,
а именно
то, что, отвечая на вопрос, они могут сказать: «да—виновна, но без намерения лишить жизни»; во-вторых, потому, что полковник очень длинно и скучно рассказывал историю жены своего шурина; в-третьих, потому, что Нехлюдов был так взволнован, что не заметил упущения оговорки об отсутствии намерения лишить жизни и думал, что оговорка: «без умысла ограбления» уничтожает обвинение; в-четвертых, потому, что Петр Герасимович не был в комнате, он выходил в
то время, как старшина перечел вопросы и ответы, и, главное, потому, что все устали и всем хотелось скорей освободиться и потому согласиться с
тем решением, при котором всё скорей кончается.
Старшина с торжественным видом нес лист. Он подошел к председателю и подал его. Председатель прочел и, видимо, удивленный, развел руками и обратился к товарищам, совещаясь. Председатель был удивлен
тем, что присяжные, оговорив первое условие: «без умысла ограбления», не оговорили второго: «без намерения лишить жизни». Выходило по решению присяжных, что Маслова не воровала, не грабила,
а вместе с
тем отравила человека без всякой видимой цели.
— Вышло недоразумение в ответе относительно Масловой. Она невинна в отравлении,
а между
тем ее приговорили к каторге, — с сосредоточенно мрачным видом сказал Нехлюдов.
Беседа с адвокатом и
то, что он принял уже меры для защиты Масловой, еще более успокоили его. Он вышел на двор. Погода была прекрасная, он радостно вдохнул весенний воздух. Извозчики предлагали свои услуги, но он пошел пешком, и тотчас же целый рой мыслей и воспоминаний о Катюше и об его поступке с ней закружились в его голове. И ему стало уныло и всё показалось мрачно. «Нет, это я обдумаю после, — сказал он себе, —
а теперь, напротив, надо развлечься от тяжелых впечатлений».
Мисси очень хотела выйти замуж, и Нехлюдов был хорошая партия. Кроме
того, он нравился ей, и она приучила себя к мысли, что он будет ее (не она будет его,
а он ее), и она с бессознательной, но упорной хитростью, такою, какая бывает у душевно больных, достигала своей цели. Она заговорила с ним теперь, чтобы вызвать его на объяснение.
Слушая
то Софью Васильевну,
то Колосова, Нехлюдов видел, во-первых, что ни Софье Васильевне ни Колосову нет никакого дела ни до драмы ни друг до друга,
а что если они говорят,
то только для удовлетворения физиологической потребности после еды пошевелить мускулами языка и горла; во-вторых,
то, что Колосов, выпив водки, вина, ликера, был немного пьян, не так пьян, как бывают пьяны редко пьющие мужики, но так, как бывают пьяны люди, сделавшие себе из вина привычку.
«
А чорт тебя разберет, что тебе нужно, — вероятно, внутренно проговорил он», подумал Нехлюдов, наблюдая всю эту игру. Но красавец и силач Филипп тотчас же скрыл свое движение нетерпения и стал покойно делать
то, что приказывала ему изможденная, бессильная, вся фальшивая княгиня Софья Васильевна.
— Оттого, что
то была игра, — ответил Нехлюдов серьезно. — В игре можно.
А в действительности мы так дурны, т. е. я так дурен, что мне, по крайней мере, говорить правды нельзя.
Нехлюдов испытал чувство подобное
тому, которое должна испытывать лошадь, когда ее оглаживают, чтобы надеть узду и вести запрягать.
А ему нынче больше, чем когда-нибудь, было неприятно возить. Он извинился, что ему надо домой, и стал прощаться. Мисси дольше обыкновенного удержала его руку.
«Plutôt une affaire d’amour sale», [Скорее дело, в котором замешана грязная любовь, — непереводимый каламбур.] хотела сказать и не сказала Мисси, глядя перед собой с совершенно другим, потухшим лицом, чем
то, с каким она смотрела на него, но она не сказала даже Катерине Алексеевне этого каламбура дурного тона,
а сказала только.
Если бы Мисси должна была объяснить, что она разумеет под словами: «после всего, что было», она не могла бы ничего сказать определенного,
а между
тем она несомненно знала, что он не только вызвал в ней надежду, но почти обещал ей. Всё это были не определенные слова, но взгляды, улыбки, намеки, умолчания. Но она всё-таки считала его своим, и лишиться его было для нее очень тяжело.
Он чувствовал, что формально, если можно так выразиться, он был прав перед нею: он ничего не сказал ей такого, что бы связывало его, не делал ей предложения, но по существу он чувствовал, что связал себя с нею, обещал ей,
а между
тем нынче он почувствовал всем существом своим, что не может жениться на ней.
С Нехлюдовым не раз уже случалось в жизни
то, что он называл «чисткой души». Чисткой души называл он такое душевное состояние, при котором он вдруг, после иногда большого промежутка времени, сознав замедление,
а иногда и остановку внутренней жизни, принимался вычищать весь
тот сор, который, накопившись в его душе, был причиной этой остановки.
Он молился, просил Бога помочь ему, вселиться в него и очистить его,
а между
тем то, о чем он просил, уже совершилось. Бог, живший в нем, проснулся в его сознании. Он почувствовал себя Им и потому почувствовал не только свободу, бодрость и радость жизни, но почувствовал всё могущество добра. Всё, всё самое лучшее, что только мог сделать человек, он чувствовал себя теперь способным сделать.
Кораблева поглядела на картинку, покачала неодобрительно головой, преимущественно на
то, что Маслова так дурно тратила деньги, и, достав одну папироску, закурила ее о лампу, затянулась сама,
а потом сунула Масловой.
— Конвойный, и
то говорит: «это всё тебя смотреть ходят». Придет какой-нибудь: где тут бумага какая или еще что,
а я вижу, что ему не бумага нужна,
а меня так глазами и ест, — говорила она, улыбаясь и как бы в недоумении покачивая головой. — Тоже — артисты.
— Я тебе, Катерина, всё скажу, — начала она. — Перво-наперво, должна ты записать: недовольна судом,
а после
того к прокурору заявить.