Неточные совпадения
В пользу
же в частности женитьбы именно на Мисси (Корчагину звали Мария и,
как во всех семьях известного круга, ей дали прозвище) — было, во-первых, то, что она была породиста и во всем, от одежды до манеры говорить, ходить, смеяться, выделялась от простых людей не чем-нибудь исключительным,
а «порядочностью», — он не знал другого выражения этого свойства и ценил это свойство очень высоко; во-вторых, еще то, что она выше всех других людей ценила его, стало быть, по его понятиям, понимала его.
Одни слишком громко повторяли слова,
как будто с задором и выражением, говорящим: «
а я всё-таки буду и буду говорить», другие
же только шептали, отставали от священника и потом,
как бы испугавшись, не во-время догоняли его; одни крепко-крепко,
как бы боясь, что выпустят что-то, вызывающими жестами держали свои щепотки,
а другие распускали их и опять собирали.
И товарищ прокурора тотчас
же снял локоть с конторки и стал записывать что-то. В действительности он ничего не записывал,
а только обводил пером буквы своей записки, но он видал,
как прокуроры и адвокаты это делают: после ловкого вопроса вписывают в свою речь ремарку, которая должна сокрушить противника.
В то время Нехлюдов, воспитанный под крылом матери, в 19 лет был вполне невинный юноша. Он мечтал о женщине только
как о жене. Все
же женщины, которые не могли, по его понятию, быть его женой, были для него не женщины,
а люди. Но случилось, что в это лето, в Вознесенье, к тетушкам приехала их соседка с детьми: двумя барышнями, гимназистом и с гостившим у них молодым художником из мужиков.
— Поблагодарите тетушку.
А как я рад, что приехал, — сказал Нехлюдов, чувствуя, что на душе у него становится так
же светло и умильно,
как бывало прежде.
Председатель говорил,
а по бокам его члены с глубокомысленным видом слушали и изредка поглядывали на часы, находя его речь хотя и очень хорошею, т. е. такою,
какая она должна быть, но несколько длинною. Такого
же мнения был и товарищ прокурора,
как и все вообще судейские и все бывшие в зале. Председатель кончил резюме.
Третий
же вопрос о Масловой вызвал ожесточенный спор. Старшина настаивал на том, что она виновна и в отравлении и в грабеже, купец не соглашался и с ним вместе полковник, приказчик и артельщик, — остальные
как будто колебались, но мнение старшины начинало преобладать, в особенности потому, что все присяжные устали и охотнее примыкали к тому мнению, которое обещало скорее соединить,
а потому и освободить всех.
—
А помните,
как вы говорили, что надо всегда говорить правду, и
как вы тогда всем нам говорили такие жестокие правды. Отчего
же теперь вы не хотите сказать? Помнишь, Мисси? — обратилась Катерина Алексеевна к вышедшей к ним Мисси.
— Не поправляйтесь,
а лучше скажите, чем
же мы так дурны, — сказала Катерина Алексеевна, играя словами и
как бы не замечая серьезности Нехлюдова.
— Очень благодарю вас, Аграфена Петровна, за все заботы обо мне, но мне теперь не нужна такая большая квартира и вся прислуга. Если
же вы хотите помочь мне, то будьте так добры распорядиться вещами, убрать их покамест,
как это делалось при мама.
А Наташа приедет, она распорядится. (Наташа была сестра Нехлюдова.)
«Такое
же опасное существо,
как вчерашняя преступница, — думал Нехлюдов, слушая всё, что происходило перед ним. — Они опасные,
а мы не опасные?.. Я — распутник, блудник, обманщик, и все мы, все те, которые, зная меня таким, каков я есмь, не только не презирали, но уважали меня? Но если бы даже и был этот мальчик самый опасный для общества человек из всех людей, находящихся в этой зале, то что
же, по здравому смыслу, надо сделать, когда он попался?
Что
же мы делаем? Мы хватаем такого одного случайно попавшегося нам мальчика, зная очень хорошо, что тысячи таких остаются не пойманными, и сажаем его в тюрьму, в условия совершенной праздности или самого нездорового и бессмысленного труда, в сообщество таких
же,
как и он, ослабевших и запутавшихся в жизни людей,
а потом ссылаем его на казенный счет в сообщество самых развращенных людей из Московской губернии в Иркутскую.
Когда
же он, больной и испорченный от нездоровой работы, пьянства, разврата, одурелый и шальной,
как во сне, шлялся без цели по городу и сдуру залез в какой-то сарай и вытащил оттуда никому ненужные половики, мы все достаточные, богатые, образованные люди, не то что позаботились о том, чтобы уничтожить те причины, которые довели этого мальчика до его теперешнего положения,
а хотим поправить дело тем, что будем казнить этого мальчика.
Кроме того, было прочтено дьячком несколько стихов из Деяний Апостолов таким странным, напряженным голосом, что ничего нельзя было понять, и священником очень внятно было прочтено место из Евангелия Марка, в котором сказано было,
как Христос, воскресши, прежде чем улететь на небо и сесть по правую руку своего отца, явился сначала Марии Магдалине, из которой он изгнал семь бесов, и потом одиннадцати ученикам, и
как велел им проповедывать Евангелие всей твари, причем объявил, что тот, кто не поверит, погибнет, кто
же поверит и будет креститься, будет спасен и, кроме того, будет изгонять бесов, будет излечивать людей от болезни наложением на них рук, будет говорить новыми языками, будет брать змей и, если выпьет яд, то не умрет,
а останется здоровым.
И никому из присутствующих, начиная с священника и смотрителя и кончая Масловой, не приходило в голову, что тот самый Иисус, имя которого со свистом такое бесчисленное число раз повторял священник, всякими странными словами восхваляя его, запретил именно всё то, что делалось здесь; запретил не только такое бессмысленное многоглаголание и кощунственное волхвование священников-учителей над хлебом и вином, но самым определенным образом запретил одним людям называть учителями других людей, запретил молитвы в храмах,
а велел молиться каждому в уединении, запретил самые храмы, сказав, что пришел разрушить их, и что молиться надо не в храмах,
а в духе и истине; главное
же, запретил не только судить людей и держать их в заточении, мучать, позорить, казнить,
как это делалось здесь,
а запретил всякое насилие над людьми, сказав, что он пришел выпустить плененных на свободу.
Так
же верил и дьячок и еще тверже, чем священник, потому что совсем забыл сущность догматов этой веры,
а знал только, что за теплоту, за поминание, за часы, за молебен простой и за молебен с акафистом, за всё есть определенная цена, которую настоящие христиане охотно платят, и потому выкрикивал свои: «помилось, помилось», и пел, и читал, что положено, с такой
же спокойной уверенностью в необходимости этого, с
какой люди продают дрова, муку, картофель.
Наверху всё затихло, и сторожиха досказала свою историю,
как она испужалась в волостном, когда там в сарае мужика секли,
как у ней вся внутренность отскочила. Хорошавка
же рассказала,
как Щеглова плетьми драли,
а он и голоса не дал. Потом Федосья убрала чай, и Кораблева и сторожиха взялись за шитье,
а Маслова села, обняв коленки, на нары, тоскуя от скуки. Она собралась лечь заснуть,
как надзирательница кликнула ее в контору к посетителю.
Опять слышались те
же,
как и в тот раз, звуки плохого фортепьяно, но теперь игралась не рапсодия,
а этюды Клементи, тоже с необыкновенной силой, отчетливостью и быстротой.
Из всех выделился высокий благообразный крестьянин лет пятидесяти. Он разъяснил Нехлюдову, что они все высланы и заключены в тюрьму за то, что у них не было паспортов. Паспорта
же у них были, но только просрочены недели на две. Всякий год бывали так просрочены паспорта, и ничего не взыскивали,
а нынче взяли да вот второй месяц здесь держат,
как преступников.
— Ах, ты об этом? Нет, mon cher, решительно тебя не надо пускать, тебе до всего дело. Пойдем, пойдем, Annette зовет нас, — сказал он, подхватывая его под руку и выказывая опять такое
же возбуждение,
как и после внимания важного лица, но только теперь уже не радостное,
а тревожное.
—
Как же, на деревне, никак не могу с ней справиться. Шинок держит. Знаю и обличаю и браню ее,
а коли акт составить — жалко: старуха, внучата у ней, — сказал приказчик всё с той
же улыбкой, выражавшей и желание быть приятным хозяину и уверенность в том, что Нехлюдов, точно так
же как и он, понимает всякие дела.
— Нет, благодарю вас, я найду,
а вы, пожалуйста, прикажите оповестить мужикам, чтобы собрались: мне надо поговорить с ними о земле, — сказал Нехлюдов, намереваясь здесь покончить с мужиками так
же,
как и в Кузьминском, и, если можно, нынче
же вечером.
— И старый
же ты стал, ваше сиятельство; то
как репей хороший был,
а теперь что! Тоже забота, видно.
— Номер был, да помер он тогда
же. Она сказывала:
как привезли,
а он и кончился.
—
А то
как же? Разделить по-душам, — подтвердил добродушный хромой старик в белых онучах.
Здесь
же достать вина нельзя было иначе,
как у фельдшера,
а фельдшера она боялась, потому что он приставал к ней.
—
Как раз все три типа сенаторов, — сказал он. — Вольф — это петербургский чиновник, Сковородников — это ученый юрист и Бе — это практический юрист,
а потому более всех живой, — сказал адвокат. — На него больше всего надежды. Ну,
а что
же в комиссии прошений?
Нехлюдов стал слушать и старался понять значение того, что происходило перед ним, но, так
же как и в окружном суде, главное затруднение для понимания состояло в том, что речь шла не о том, что естественно представлялось главным,
а о совершенно побочном.
И только что он хотел осудить Mariette за ее легкомыслие,
как она, заметив серьезное и чуть-чуть недовольное выражение его лица, тотчас
же, чтобы понравиться ему, —
а ей этого захотелось с тех пор,
как она увидала его, — изменила не только выражение своего лица, но всё свое душевное настроение.
— Загипнотизировываешься? — повторил Богатырев и громко захохотал. — Не хочешь, ну
как хочешь. — Он вытер салфеткой усы. — Так поедешь?
А? Если он не сделает, то давай мне, я завтра
же отдам, — прокричал он и, встав из-за стола, перекрестился широким крестом, очевидно так
же бессознательно,
как он отер рот, и стал застегивать саблю. —
А теперь прощай, мне надо ехать.
Так
же как в одной поваренной книге говорится, что раки любят, чтоб их варили живыми, он вполне был убежден, и не в переносном смысле,
как это выражение понималось в поваренной книге,
а в прямом, — думал и говорил, что народ любит быть суеверным.
Так что не только не соблюдалось правило о прощении десяти виновных для того, чтобы не обвинить невинного,
а, напротив, так
же,
как для того чтобы вырезать гнилое, приходится захватить свежего, — устранялись посредством наказания десять безопасных для того, чтобы устранить одного истинно опасного.
Но
как только он задал себе этот вопрос, он тотчас
же понял, что, сочтя себя освобожденным и бросив ее, он накажет не её, чего ему хотелось,
а себя, и ему стало страшно.
Эти так называемые испорченные, преступные, ненормальные типы были, по мнению Нехлюдова, не что иное,
как такие
же люди,
как и те, перед которыми общество виновато более, чем они перед обществом, но перед которыми общество виновато не непосредственно перед ними самими теперь,
а в прежнее время виновато прежде еще перед их родителями и предками.
Видел он и одного бродягу и одну женщину, отталкивавших своей тупостью и
как будто жестокостью, но он никак не мог видеть в них того преступного типа, о котором говорит итальянская школа,
а видел только себе лично противных людей, точно таких
же,
каких он видал на воле во фраках, эполетах и кружевах.
С отвращением и ненавистью я говорил с ней и потом вдруг вспомнил о себе, о том,
как я много раз и теперь был, хотя и в мыслях, виноват в том, за что ненавидел ее, и вдруг в одно и то
же время я стал противен себе,
а она жалка, и мне стало очень хорошо.
— Если
же я и отдам, то одно, что могу сказать, это то, что всё остальное будет их, так
как едва ли я женюсь,
а если женюсь, то не будет детей… так что…
Я и говорю: «
Как же ты это, Федосья, то дело вздумала?» — «
А как вздумала, — говорит, — не хотела с тобой жить.
Одни люди в большинстве случаев пользуются своими мыслями,
как умственной игрой, обращаются с своим разумом,
как с маховым колесом, с которого снят передаточный ремень,
а в поступках своих подчиняются чужим мыслям — обычаю, преданию, закону; другие
же, считая свои мысли главными двигателями всей своей деятельности, почти всегда прислушиваются к требованиям своего разума и подчиняются ему, только изредка, и то после критической оценки, следуя тому, что решено другими.
—
Какой же особенный народ? — сказал Нехлюдов. — Такой
же,
как все.
А есть и невинные.
К религии он относился так
же отрицательно,
как и к существующему экономическому устройству. Поняв нелепость веры, в которой он вырос, и с усилием и сначала страхом,
а потом с восторгом освободившись от нее, он,
как бы в возмездие за тот обман, в котором держали его и его предков, не уставал ядовито и озлобленно смеяться над попами и над религиозными догматами.
К женщинам
же, на которых он смотрел
как на помеху во всех нужных делах, он питал непреодолимое презрение. Но Маслову он жалел и был с ней ласков, видя в ней образец эксплуатации низшего класса высшим. По этой
же причине он не любил Нехлюдова, был неразговорчив с ним и не сжимал его руки,
а только предоставлял к пожатию свою вытянутую руку, когда Нехлюдов здоровался с ним.
— Ах, оставь, — сердито сказал он и закурил, но тотчас
же закашлялся; его стало тянуть
как бы на рвоту. Отплевавшись, он продолжал: — Не то мы делали, нет, не то. Не рассуждать,
а всем сплотиться… и уничтожать их. Да.
—
А как он по другой залепит,
какую же еще подставлять? — сказал один из лежавших больных.