Неточные совпадения
Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это
было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь
есть лицо, которое обязано совершить какой-то
страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен
был принимать от всех услуги.
Она говорила, что граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его
был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца с сыном
было до того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, — кто лучше вел себя в эти
страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко
было смотреть, как он
был убит и как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца.
Не
будем пытаться проникнуть то, чтó в этих книгах
есть таинственного, ибо как можем мы, жалкие грешники, познать
страшные и священные тайны Провидения до тех пор, пока носим на себе ту плотскую оболочку, которая воздвигает между нами и Вечным непроницаемую завесу?
В это время в воздухе послышался свист; ближе, ближе, быстрее и слышнее, слышнее и быстрее, и ядро, как будто не договорив всего, что́ нужно
было, с нечеловеческою силой взрывая брызги, шлепнулось в землю недалеко от балагана. Земля как будто ахнула от
страшного удара.
И он, казалось, распускался весь от удовольствия. Едва он договорил, как опять раздался неожиданно
страшный свист, вдруг прекратившийся ударом во что-то жидкое, и ш-ш-ш-шлеп — казак, ехавший несколько правее и сзади аудитора, с лошадью рухнулся на землю. Жерков и дежурный штаб-офицер пригнулись к седлам и прочь поворотили лошадей. Аудитор остановился против казака, со внимательным любопытством рассматривая его. Казак
был мертв, лошадь еще билась.
Эскадрон, где служил Ростов, только что успевший сесть на лошадей,
был остановлен лицом к неприятелю. Опять, как и на Энском мосту, между эскадроном и неприятелем никого не
было, и между ними, разделяя их, лежала та же
страшная черта неизвестности и страха, как бы черта, отделяющая живых от мертвых. Все люди чувствовали эту черту, и вопрос о том, перейдут ли или нет и как перейдут они эту черту, волновал их.
Он вперед угадывал его движения, и ему становилось всё веселее и веселее. Он заметил одинокое дерево впереди. Это дерево сначала
было впереди, на середине той черты, которая казалась столь
страшною. А вот и перешли эту черту, и не только ничего
страшного не
было, но всё веселее и оживленнее становилось. «Ох, как я рубану его», думал Ростов, сжимая в руке ефес сабли.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не
было, увидав едущего по нем адъютанта, навёли на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих,
страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Чтó бы она почувствовала, — подумал он, — коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
«Славь тако Александра век
И охраняй нам Тита на престоле.
Будь купно
страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве, а Цесарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле...
Пьер, опустив глаза,
пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что-то
страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол.
Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка
была в том
страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это
страшное слово, и всё стало ясно!
Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение
страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно
было быть на-днях.
— Ma bonne amie, [Милый друг] — сказала маленькая княгиня утром 19-го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения
страшного известия
была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, —
была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в
страшную дверь
был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом.
Главное, о чем ему хотелось плакать,
была вдруг живо-сознанная им
страшная противоположность между чем-то бесконечно-великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем-то узким и телесным, чем он
был сам и даже
была она.
— Да, — сказала графиня и протянула ему руку и с смешанным чувством отчужденности и нежности прижалась губами к его лбу, когда он наклонился над ее рукой. Она желала любить его, как сына; но чувствовала, что он
был чужой и
страшный для нее человек.
Чистое дело марш! — закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из-за них, наддал со
страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя́, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно
было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем.
Только
выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный,
страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось.
Он говорил смело и просто, и Наташу странно и приятно поразило то, что не только не
было ничего такого
страшного в этом человеке, про которого так много рассказывали, но что напротив у него
была самая наивная, веселая и добродушная улыбка.
«Стало
быть она знает, что я невеста, стало
быть и они с мужем, с Пьером, с этим справедливым Пьером», думала Наташа, «говорили и смеялись про это. Стало
быть это ничего». И опять под влиянием Элен то, что́ прежде представлялось
страшным, показалось простым и естественным. «И она такая grande dame, [важная барышня,] такая милая и так видно всею душой любит меня», думала Наташа. «И отчего не веселиться?» думала Наташа, удивленными, широко раскрытыми глазами глядя на Элен.
Прочтя письмо, Наташа села к письменному столу, чтобы написать ответ: «Chère princesse», [Милая княжна,] быстро, механически написала она и остановилась. «Что́ ж дальше могла написать она после всего того, что́
было вчера? Да, да, всё это
было, и теперь уж всё другое», думала она, сидя над начатым письмом. «Надо отказать ему? Неужели надо? Это ужасно!»… И чтобы не думать этих
страшных мыслей, она пошла к Соне и с ней вместе стала разбирать узоры.
И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи
был какой-нибудь
страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Да, это верно, она бежит с ним, — но что́ мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи
было какое-то
страшное намерение.
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи
была переполнена этих
страшных преступных искушений —
было мучительно-радостно и ужасно.
Его нет, а
есть тут же, на том же месте, где он
был, что-то чуждое и враждебное, какая-то
страшная, ужасающая и отталкивающая тайна!» И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
Напротив, для нее несомненно
было то, что, ежели бы его не
было, то она наверное должна
была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он для. того, чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и
страшным опасностям; и еще несомненнее
было то, что он
был человек с высокою и благородною душой, который умел понять ее положение и горе.
Он знал, что завтрашнее сражение должно
было быть самое
страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему.
Он поглядел на полосу берез с их неподвижною желтизной, зеленью и белою корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не
было… чтобы всё это
было, а меня бы не
было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров, всё вокруг преобразилось для него и показалось чем-то
страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
Войска
были те же, генералы те же, те же
были приготовления, та же диспозиция, та же proclamation courte et énergique, [прокламация короткая и энергическая,] он сам
был тот же, он это знал, он знал, что он
был даже гораздо опытнее и искуснее теперь, чем он
был прежде, даже враг
был тот же, как под Аустерлицем и Фридландом; но
страшный размах руки падал волшебно-бессильно.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную русскую кампанию, в которой не
было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытнопечальные лица окружающих и слушал донесения о том, что русские всё стоят —
страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его.
Да, это
было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей, и человек во сне размахнулся и ударил своего злодея с тем
страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить его, и чувствует, что рука его, бессильная и мягкая, падает как тряпка, и ужас неотразимой погибели охватывает беспомощного человека.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы
были перестать, какая-то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра также быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то
страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле Того, Кто руководит людьми и мирами.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел облокотившись на стол и думал всё о том же
страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда
было сделано то, что̀ решило вопрос и кто виноват в этом?»
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души,
было то, чтобы выйти поскорее из тех
страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что
будет в состоянии понять самого себя и всё то, что̀ он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не
было.
Пока один Nicolas
был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, всё ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим,
страшным, жестоким мужчинам, которые там что-то сражаются и что-то в этом находят радостного, — тогда матери показалось, что его-то она любила больше, гораздо больше всех своих детей.
Не то, что Москва
была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие) пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то
страшное, называемое французами ridicule, [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что
есть толпы пьяных, но никого больше.
Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее
будет жить до конца жизни это
страшное воспоминание в его сердце.
Ничего
страшного не
было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитою кистью руки, и
страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно не переставая стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь, адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы
быть подальше от этого раненого.
— Нет, мама, я лягу тут на полу, — сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стоны адъютанта послышались из открытого окна явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи и графиня видела, как тонкая шея ее тряслась от рыданий и билась о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они
были, в другой избе через сени; но этот
страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
Доктор и камердинер подняли шинель, которою он
был накрыт, и морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это
страшное место.
Графиня Елена Безухова скоропостижно умерла от этой
страшной болезни, которую так приятно
было выговаривать.
Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более
страшное известие о потере Москвы
были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Она знала, что теперь сведенные вместе, при таких
страшных условиях, они снова полюбят друг друга и что тогда Николаю вследствие родства, которое
будет между ними, нельзя
будет жениться на княжне Марье.
Преступников расставили по известному порядку, который
был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание
было у него, желание, чтобы поскорее сделалось что-то
страшное, чтò должно
было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
С той минуты, как Пьер увидал это
страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута
была та пружина, на которой всё держалось и представлялось живым, и всё завалилось в кучу бессмысленного сора.
Это-то
было то, чтò случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, чтò говорил доктор: она видела эти
страшные, более для нее несомненные, нравственные признаки.
Ничего не
было страшного и резкого в этом, относительно-медленном, пробуждении.
Чувства обеих
были так сильны, что на них не действовала внешняя,
страшная сторона смерти, и они не находили нужным растравлять свое горе.
С другой стороны несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот
страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен
был быть смертелен.