Неточные совпадения
Князь Андрей, говоря это,
был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным
огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно
было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее
был он в минуты раздражения.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе
была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел
огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m-lle Bourienne, княжна Марья и княгиня. Князь Андрей
был позван в кабинет к отцу, который с-глазу-на-глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Уже
было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами,
огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря.
— Князь Ауэрсперг стоит на этой, на нашей, стороне и защищает нас; я думаю, очень плохо защищает, но всё-таки защищает. А Вена на той стороне. Нет, мост еще не взят и, надеюсь, не
будет взят, потому что он минирован, и его велено взорвать. В противном случае мы
были бы давно в горах Богемии, и вы с вашею армией провели бы дурную четверть часа между двух
огней.
[Что он видит только их
огонь и забывает о своем, о том, который он обязан
был открыть против неприятеля.]
Но посланный туда адъютант приехал через полчаса с известием, что драгунский полковой командир уже отступил за овраг, ибо против него
был направлен сильный
огонь, и он понапрасну терял людей и потому спе́шил стрелков в лес.
Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из-под
огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых
были и штаб-офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он
был один, только какой-то солдатик сидел теперь голый по другую сторону
огня и грел свое худое желтое тело.
Казалось, и
огни свечей сосредоточены
были только на этих двух счастливых лицах.
— Да, рассказов! — громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, — да, рассказов много, но наши рассказы — рассказы тех, которые
были в самом
огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
«Боже мой! Как бы я счастлив
был, если б он велел мне сейчас броситься в
огонь», подумал Ростов.
Ростов, продолжая оглядываться на
огни и крики, поехал с унтер-офицером навстречу нескольким верховым, ехавшим по линии. Один
был на белой лошади. Князь Багратион с князем Долгоруковым и адъютантами выехали посмотреть на странное явление
огней и криков в неприятельской армии. Ростов, подъехав к Багратиону, рапортовал ему и присоединился к адъютантам, прислушиваясь к тому, что́ говорили генералы.
Крики и
огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l’empereur! [да здравствует!] бежали за ним. Приказ Наполеона
был следующий...
Я
буду держаться далеко от
огня, если вы, с вашею обычною храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа
будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может
быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Офицеры торопливо
пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против
огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что́ нельзя
было увезти с собою.
Князь Андрей с бережливо-нежным выражением стоял перед нею и говорил ей что-то. Она, подняв голову, разрумянившись и видимо стараясь удержать порывистое дыханье, смотрела на него. И яркий свет какого-то внутреннего, прежде потушенного
огня, опять горел в ней. Она вся преобразилась. Из дурной опять сделалась такою же, какою она
была на бале.
В разломанной печке разложили
огонь. Достали доску, и утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну
быть хозяйкой, все толпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтоб обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не
было сыро, кто плащом завешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтоб он не проснулся.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным
огнем высокого амбара. Стены
были все в
огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
«В это же время начальник артиллерии 1-го корпуса, генерал Пернетти, с 30-ю орудиями дивизии Компана и всеми гаубицами дивизии Дессè и Фриана, двинется вперед, откроет
огонь и засыплет гранатами неприятельскую батарею, против которой
будут действовать...
«Канонада на левом фланге начнется, как только
будет услышана канонада правого крыла. Стрелки дивизии Морана и дивизии вице-короля откроют сильный
огонь, увидя начало атаки правого крыла.
В диспозиции сказано, первое, чтоб устроенные на выбранном Наполеоном месте батареи с имеющими выравняться с ними орудиями Пернетти и Фуше, всего 102 орудия, открыли
огонь и засыпали русские флеши и редуты снарядами. Это не могло
быть сделано, так как, с назначенных Наполеоном мест, снаряды не долетали до русских работ, и эти 102 орудия стреляли бы по пустому до тех пор, пока ближайший начальник, противно приказанию Наполеона, не выдвинул бы их вперед.
Третье распоряжение: Генерал Компан двинется в лес, чтоб овладеть первым укреплением. Дивизия Компана не овладела первым укреплением, а
была отбита, потому что, выходя из леса, она должна
была строиться под картечным
огнем, чего не знал Наполеон.
— Ээ!… да она ранена, — сказал адъютант, — правая, передняя, выше колена. Пуля должно
быть. Поздравляю, граф, — сказал он, — le baptême du feu. [крещение
огнем.]
Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, чтò там делалось: он весь
был поглощен в созерцание этого, всё более и более разгорающегося
огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе.
Полк князя Андрея
был в резервах, которые до 2-го часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным
огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более 200 человек,
был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганною батареей, на котором в этот день
были побиты тысячи людей, и на который во втором часу дня
был направлен усиленно-сосредоточенный
огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Но когда он
был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтоб усилить
огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам.
Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и отданной на жертву
огню (большой покинутый деревянный город необходимо должен
был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем, только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшею славой русского народа.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели
огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их
было трое)
ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
Пьер подсел к
огню и стал
есть кавардачок, то кушанье, которое
было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда-либо
ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другою и лицо его
было видно в свете
огня, солдаты молча смотрели на него.
Мюрату
было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон Сената на площадь и раскладывали
огни.
В окнах домов видны
были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали и отбивали ворота сараев и конюшень; в кухнях раскладывали
огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей.
Москва должна
была сгорать вследствие того, что из нее выехали жители и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней
будут сыпаться искры
огня.
Надо
было видеть, это
был потоп
огня.
Огня пожаров нигде не
было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, всё, что только мог видеть Пьер,
было одно пожарище.
Наружи слышались где-то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся
огонь; но в балагане
было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новою красотой, на каких-то новых и незыблемых основах, двигался в его душе.
Наташа рассказала, что первое время
была опасность от горячечного состояния и страдания, но у Троицы это прошло, и доктор боялся одного — Антонова
огня.
Выйдя на поле под французские выстрелы, взволнованный и храбрый Багговут, не соображая того, полезно или бесполезно его вступление в дело теперь и с одною дивизией, пошел прямо и повел свои войска под выстрелы. Опасность, ядра, пули
были то самое, чтò ему
было нужно в его гневном настроении. Одна из первых пуль убила его, следующие пули убили многих солдат. И дивизия его постояла несколько времени без пользы под
огнем.
— Постойте,
огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? — обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это
был Щербинин, адъютант Коновницына. — Нашел, нашел, — прибавил он.
Петр Петрович Коновницын, так же, как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12-го года — Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же, как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и так же, как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где
было труднее всего; спал всегда с раскрытою дверью с тех пор, как
был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья
был под
огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и
был так же, как и Дохтуров, одною из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Но отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтоб ехать дорогой туда, куда он
был послан, поскакал в цепь под
огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни
было действиях Денисова.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший
огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки, казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе
были три офицера из партии Денисова, устраивавшие стол из двери. Петя снял и отдал сушить свое мокрое платье и тотчас же принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
На дворе еще
было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший
огонь. Казаки и гусары не все спали: кое-где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, не громкие, как бы шепчущиеся голоса.
Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Всё сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру,
поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к
огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
— Это
было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в
огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
В ее лице не
было, как прежде, этого непрестанно горевшего
огня оживления, составлявшего ее прелесть.
Наука прàва рассматривает государство и власть, как древние рассматривали
огонь, как что-то абсолютно существующее. Для истории же государство и власть
суть только явления точно так же, как для физики нашего времени
огонь есть не стихия, а явление.