Неточные совпадения
— Ежели бы знали, что вы этого
хотите, праздник бы отменили, —
сказал князь, по привычке, как заведенные часы, говоря вещи, которым он и не
хотел, чтобы верили.
— Chère Анна Михайловна, —
сказал он с своею всегдашнею фамильярностью и скукой в голосе, — для меня почти невозможно сделать то, что́ вы
хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен в гвардию, вот вам моя рука. Довольны вы?
Он пожал плечами и развел руками. Пьер
хотел было
сказать что-то: разговор интересовал его, но Анна Павловна, караулившая его, перебила.
— «Je leur ai montré le chemin de la gloire» —
сказал он после недолгого молчания, опять повторяя слова Наполеона: — «ils n’en ont pas voulu; je leur ai ouvert mes antichambres, ils se sont précipités en foule»… Je ne sais pas à quel point il a eu le droit de le dire. [«Я показал им путь славы: они не
хотели; я открыл им мои передние: они бросились толпой…» Не знаю, до какой степени имел он право так говорить.]
Не успели еще Анна Павловна и другие улыбкой оценить этих слов виконта, как Пьер опять ворвался в разговор, и Анна Павловна,
хотя и предчувствовавшая, что он
скажет что-нибудь неприличное, уже не могла остановить его.
— Не
хотите ли перейти к тому столу? —
сказала Анна Павловна. Но Пьер, не отвечая, продолжал свою речь.
— Свобода и равенство, — презрительно
сказал виконт, как будто решившийся, наконец, серьезно доказать этому юноше всю глупость его речей, — всё громкие слова, которые уже давно компрометировались. Кто же не любит свободы и равенства? Еще Спаситель наш проповедовал свободу и равенство. Разве после революции люди стали счастливее? Напротив. Мы
хотели свободы, а Бонапарте уничтожил ее.
— Как вы
хотите, чтоб он всем отвечал вдруг? —
сказал князь Андрей. — Притом надо в поступках государственного человека различать поступки частного лица, полководца или императора. Мне так кажется.
— Нет, не был, но вот что́ мне пришло в голову, и я
хотел вам
сказать. Теперь война против Наполеона. Ежели б это была война за свободу, я бы понял, я бы первый поступил в военную службу; но помогать Англии и Австрии против величайшего человека в мире… это нехорошо…
— Я и с мужем вашим всё спорю; не понимаю, зачем он
хочет итти на войну, —
сказал Пьер, без всякого стеснения (столь обыкновенного в отношениях молодого мужчины к молодой женщине) обращаясь к княгине.
Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, —
сказал он,
хотя Пьер и не говорил про Бонапарте.
— А обо мне что́ говорить? —
сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. — Что́ я такое? Je suis un bâtard! [Незаконный сын!] — И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы
сказать это. — Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… — Но он не
сказал, что право. — Я свободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что́ мне начать. Я
хотел серьезно посоветоваться с вами.
— Нет, не
хочу, —
сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
— Вы, кажется, тоже
хотели ехать, maman? Карета нужна? —
сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
— Да, ma chère, —
сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. — Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не
хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chère. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба-то? —
сказал граф вопросительно.
— Всегда с старшими детьми мудрят,
хотят сделать что-нибудь необыкновенное, —
сказала гостья.
— Не
хотите? Ну, так подите сюда, —
сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. — Ближе, ближе! — шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
— Бог знает, chère amie! [мой друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё-таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо
скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, чтó
хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. — Княгиня поднялась. — Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
— Всё то же. И как вы
хотите, этот шум… —
сказала княжна, оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую.
— Что́ вы, милая, —
сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. — Не
хотите служить, что́ ли? Так я вам найду место.
— Имениннице дорогой с детками, —
сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. — Ты что, старый греховодник, — обратилась она к графу; целовавшему ее руку, — чай, скучаешь в Москве? собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подростут… — она указывала на девиц, —
хочешь — не
хочешь, надо женихов искать.
— Я боюсь спутать фигуры, —
сказал Пьер, — но ежели вы
хотите быть моим учителем…
— Я тебе
скажу больше, — продолжал князь Василий, хватая ее за руку, — письмо было написано,
хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится, — князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится, — и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
— Это было бы хорошо, —
сказала она. — Я ничего не
хотела и не
хочу. —
— Нельзя, княжна, нельзя, —
сказал он, когда княжна, взяв и закрыв тетрадь с заданными уроками, уже готовилась уходить, — математика великое дело, моя сударыня. А чтобы ты была похожа на наших глупых барынь, я не
хочу. Стерпится-слюбится. — Он потрепал ее рукой по щеке. — Дурь из головы выскочит.
— A! Воин! Бонапарта завоевать
хочешь? —
сказал старик и тряхнул напудренною головой, сколько позволяла это заплетаемая коса, находившаяся в руках Тихона. — Примись хоть ты за него хорошенько, а то он эдак скоро и нас своими подданными запишет. — Здорово! — И он выставил свою щеку.
— Я ничего не говорю, чтобы все распоряжения были хороши, —
сказал князь Андрей, — только я не могу понять, как вы можете так судить о Бонапарте. Смейтесь, как
хотите, а Бонапарте всё-таки великий полководец!
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто
хотел выразить этим, что всё, что̀ ему
сказал Долохов, и всё, что̀ он мог
сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что̀ нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
— Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да
скажите, пожалуйста, я всё
хотел спросить, что̀ он, как себя ведет? И всё…
— Вот
хочу молодого человека научить, как ковать лошадь, —
сказал Телянин.
Он облокотился на стол с пером в руке, и, очевидно обрадованный случаю быстрее
сказать словом всё, что̀ он
хотел написать, высказывал свое письмо Ростову.
— Ну, вот что́, господа, —
сказал Билибин, — Болконский мой гость в доме и здесь в Брюнне, и я
хочу его угостить, сколько могу, всеми радостями здешней жизни. Ежели бы мы были в Вене, это было бы легко; но здесь, dans ce vilain trou morave, [в этой гадкой моравской дыре,] это труднее, и я прошу у всех вас помощи. Il faut lui faire les honneurs de Brünn. [Надо его поподчевать Брюнном.] Вы возьмите на себя театр, я — общество, вы, Ипполит, разумеется, — женщин.
— Вот
хочет сраженье посмотреть, —
сказал Жерков Болконскому, указывая на аудитора, — да под ложечкой уж заболело.
Что прикрытия не было, этого не
сказал Тушин,
хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
— Не правда ли, она восхитительна? —
сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. — Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьею она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только
хотела знать ваше мнение, — и Анна Павловна отпустила Пьера.
— А он, Ипполит, тебе не говорил? —
сказал князь Василий (обращаясь к сыну и схватив за руку княгиню, как будто она
хотела убежать, а он едва успел удержать ее), — а он тебе не говорил, как он сам, Ипполит, иссыхал по милой княгине и как она le mettait à la porte? [выгоняла его из дома?]
— Чтó ж ты думаешь, — сердито
сказал старый князь, — что я ее держу, не могу расстаться? Вообразят себе! — проговорил он сердито. — Мне хоть завтра! Только
скажу тебе, что я своего зятя знать
хочу лучше. Ты знаешь мои правила: всё открыто! Я завтра при тебе спрошу:
хочет она, тогда пусть он поживет. Пускай поживет, я посмотрю. — Князь фыркнул. — Пускай выходит, мне всё равно, — закричал он тем пронзительным голосом, которым он кричал при прощаньи с сыном.
— Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком
хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем
скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай.
— Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию.
Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! — закричал он, — а потом я удерживаю за собой право
сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, — прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. — Да или нет?
— Мое желание, mon père, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашею. Я не
хочу выходить замуж, —
сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
— Ежели непременно
хочешь, —
сказал он.
— Очень хорошо, извольте подождать, —
сказал он генералу по-русски, тем французским выговором, которым он говорил, когда
хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что-то выслушать), князь Андрей с веселою улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
— Да, я думал, — невольно отчего-то краснея,
сказал Борис, — просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я
хотел просить только потому, — прибавил он, как бы извиняясь, — что, боюсь, гвардия не будет в деле.
— Я не
хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое
скажу, когда увижу.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же,
хотел пошутить,
сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству — кричать по петушиному — не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
— Нет, о чем же говорить! —
сказал Пьер, — всё равно… Так готово? — прибавил он. — Вы мне
скажите только, как куда ходить, и стрелять куда? —
сказал он, неестественно-кротко улыбаясь. — Он взял в руки пистолет, стал расспрашивать о способе спуска, так как он до сих пор не держал в руках пистолета, в чем он не
хотел сознаваться. — Ах, да, вот так, я знаю, я забыл только, — говорил он.
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойною улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивою: пусть делает, что́
хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и
сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
— Отчего мне не говорить! Я могу говорить и смело
скажу, что редкая та жена, которая с таким мужем, как вы, не взяла бы себе любовников (des amants), а я этого не сделала, —
сказала она. Пьер
хотел что-то
сказать, взглянул на нее странными глазами, которых выражения она не поняла, и опять лег. Он физически страдал в эту минуту: грудь его стесняло, и он не мог дышать. Он знал, что ему надо что-то сделать, чтобы прекратить это страдание, но то, что́ он
хотел сделать, было слишком страшно.
Получив это известие поздно вечером, когда он был один в своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и,
хотя и был гневен на вид, ничего никому не
сказал.
— Ma bonne amie, [Милый друг] —
сказала маленькая княгиня утром 19-го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению,
хотя и не знавшей его причины, — была такая, что она еще более напоминала об общей печали.