На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок-мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и уезжали по той же плотине, запыленные мукой, с белыми возами — на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом
смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно так же убитыми.
Неточные совпадения
— Господа, это глупости; он убьется до
смерти, — сказал этот более благоразумный
человек.
Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого
человека, к
смерти графа Безухова (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), — и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне.
Он чувствовал, что от одного слова этого
человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, — ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на
смерть или на величайшее геройство, и потому-то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
— «Бог,
смерть, любовь, братство
людей», — говорил он себе, связывая о этими словами смутные, но радостные представления чего-то.
— Тиф, батюшка. Кто ни взойдет —
смерть. Только мы двое с Макеевым (он указал на фельдшера) тут треплемся. Тут уж нашего брата докторов
человек пять перемерло. Как поступит новенький, через недельку готов, — с видимым удовольствием сказал доктор. — Прусских докторов вызывали, так не любят союзники-то наши.
Но часто мы думаем, что, удалив от себя все трудности нашей жизни, мы скорее достигнем этой цели; напротив, государь мой, сказал он мне, только в среде светских волнений можем мы достигнуть трех главных целей: 1) самопознания, ибо
человек может познавать себя только через сравнение, 2) совершенствования, только борьбой достигается оно, и 3) достигнуть главной добродетели — любви к
смерти.
Слова эти тем более замечательны, что Иосиф Алексеевич, несмотря на свои тяжкие физические страдания, никогда не тяготится жизнию, а любит
смерть, к которой он, несмотря на всю чистоту и высоту своего внутреннего
человека, не чувствует еще себя достаточно готовым.
Та странная мысль, что из числа тех тысяч
людей живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением смотрели на его шляпу, было наверное 20 тысяч обреченных на раны и
смерть (может быть, те самые, которых он видел) — поразила Пьера.
Ну, у отца твоего немец-лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при
смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом, и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой
человек.
Он понял ту скрытую (latente), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая была во всех тех
людях, которых он видел, и которая объясняла ему то, зачем все эти
люди спокойно и как будто легкомысленно готовились к
смерти.
Все их набегания и наскакивания друг на друга почти не производили им вреда, а вред,
смерть и увечья наносили ядра и пули, летавшие везде по тому пространству, по которому метались эти
люди.
Как только эти
люди выходили из того пространства, по которому летали ядра и пули, так их тотчас же, стоявшие сзади, начальники формировали, подчиняли дисциплине и под влиянием этой дисциплины вводили опять в область огня, в которой они опять (под влиянием страха
смерти), теряли дисциплину и метались по случайному настроению толпы.
Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч
человек, борющихся с
смертью, нельзя одному
человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых
людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этою силой и руководил ею, насколько это было в его власти.
Но развлечения такого рода продолжались минуты, а
люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под не проходящим ужасом
смерти, и бледные и нахмуренные лица всё более бледнели и хмурились.
Ничем не может владеть
человек, пока он боится
смерти.
— Ой, батюшки, убили до
смерти, убили
человека! — завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
Бесчисленное количество свободных сил (ибо нигде
человек не бывает свободнее, как во время сражения, где дело идет о жизни и
смерти) влияет на направление сражения, и это направление никогда не может быть известно вперед и никогда не совпадает с направлением какой-нибудь одной силы.
С 28-го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся на
смерть у костров
людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но, в сущности своей, процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
И об этом-то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу при 15-ти градусах мороза; когда дня только 7 и 8 часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженьи, на несколько часов только
люди вводятся в область
смерти, где уже нет дисциплины, а когда
люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с
смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, — об этом-то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда-то, а Тормасов туда-то, и как Чичагов должен был передвинуться туда-то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д. и т. д.
Кутузов не понимал того, чтó значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому
человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме
смерти. И он умер.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед
смертью объяснение жизни?» думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его
смерти, и невольно стал сравнивать этих двух
людей, столь различных, и, вместе с тем, столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
Неточные совпадения
Он у постели больной жены в первый раз в жизни отдался тому чувству умиленного сострадания, которое в нем вызывали страдания других
людей и которого он прежде стыдился, как вредной слабости; и жалость к ней, и раскаяние в том, что он желал ее
смерти, и, главное, самая радость прощения сделали то, что он вдруг почувствовал не только утоление своих страданий, но и душевное спокойствие, которого он никогда прежде не испытывал.
Левин же и другие, хотя и многое могли сказать о
смерти, очевидно, не знали, потому что боялись
смерти и решительно не знали, что надо делать, когда
люди умирают.
В первый раз тогда поняв ясно, что для всякого
человека и для него впереди ничего не было, кроме страдания,
смерти и вечного забвения, он решил, что так нельзя жить, что надо или объяснить свою жизнь так, чтобы она не представлялась злой насмешкой какого-то дьявола, или застрелиться.
Обе несомненно знали, что такое была жизнь и что такое была
смерть, и хотя никак не могли ответить и не поняли бы даже тех вопросов, которые представлялись Левину, обе не сомневались в значении этого явления и совершенно одинаково, не только между собой, но разделяя этот взгляд с миллионами
людей, смотрели на это.
Левин встречал в журналах статьи, о которых шла речь, и читал их, интересуясь ими, как развитием знакомых ему, как естественнику по университету, основ естествознания, но никогда не сближал этих научных выводов о происхождении
человека как животного, о рефлексах, о биологии и социологии, с теми вопросами о значении жизни и
смерти для себя самого, которые в последнее время чаще и чаще приходили ему на ум.