Неточные совпадения
Кутузов и австрийский генерал о чем-то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2000 людей, которые не дыша
смотрели на него и
на полкового
командира.
Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом
смотрел на спину полкового
командира и передразнивал каждое его движение.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой
командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось,
посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
Голубые ясные глаза
смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и
на полкового
командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
Опять
на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была
на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз,
смотрел на своего врага, полкового
командира, желая найти
на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул
на Ростова, а
смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
Ростов уже не
смотрел на полкового
командира, — ему некогда было.
— Вот не можем, князь, избавиться от этого народа, — сказал штаб-офицер, указывая
на этих людей. — Распускают
командиры. А вот здесь, — он указал
на раскинутую палатку маркитанта, — собьются и сидят. Нынче утром всех выгнал:
посмотрите, опять полна. Надо подъехать, князь, пугнуть их. Одна минута.
Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте,
на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении,
смотрели на своего
командира, и то выражение, которое было
на его лице, неизменно отражалось
на их лицах.
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется.
На него
смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить
на лед.
Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что-то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул
на генерала, не подумал поднять его.
На другой день, полковой
командир позвал к себе Денисова и сказал ему, закрыв раскрытыми пальцами глаза: «Я
на это
смотрю вот так, я ничего не знаю и дела не начну; но советую съездить в штаб и там, в провиантском ведомстве уладить это дело, и, если возможно, расписаться, что получили столько-то провианту; в противном случае, требованье записано
на пехотный полк: дело поднимется и может кончиться дурно».
— Переймешь что-нибудь, можешь попросить о чем-нибудь. Вот
посмотри, как я жил с первых чинов (Берг жизнь свою считал не годами, а высочайшими наградами). Мои товарищи теперь еще ничто, а я
на ваканции полкового
командира, я имею счастье быть вашим мужем (он встал и поцеловал руку Веры, но по пути к ней отогнул угол заворотившегося ковра). И чем я приобрел всё это? Главное уменьем выбирать свои знакомства. Само собой разумеется, что надо быть добродетельным и аккуратным.
Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу
на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления
смотрели на. толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному
командиру Тимохину, чем к Болконскому.
Князь Андрей взглянул
на Тимохина, который испуганно и недоумевая
смотрел на своего
командира. В противность своей прежней сдержанной молчаливости, князь Андрей казался теперь взволнованным. Он видимо не мог удержаться от высказывания тех мыслей, которые неожиданно приходили ему.
Неточные совпадения
— Вы знаете, — продолжал Сильвио, — что я служил в *** гусарском полку. Характер мой вам известен: я привык первенствовать, но смолоду это было во мне страстию. В наше время буйство было в моде: я был первым буяном по армии. Мы хвастались пьянством: я перепил славного Бурцова, воспетого Денисом Давыдовым. Дуэли в нашем полку случались поминутно: я
на всех бывал или свидетелем, или действующим лицом. Товарищи меня обожали, а полковые
командиры, поминутно сменяемые,
смотрели на меня, как
на необходимое зло.
На барина своего, отставного полковника Егора Николаевича Бахарева, он
смотрел глазами солдат прошлого времени, неизвестно за что считал его своим благодетелем и отцом-командиром, разумея, что повиноваться ему не только за страх, но и за совесть сам бог повелевает.
— Какие же взятки? — воскликнул генерал. — Нет-с, совсем нет-с! Это хозяйственная экономия — это так!.. Вы знаете что, — продолжал Эйсмонд несколько уже даже таинственно, — один полковой
командир показал в отчете в экономии пять тысяч… его представили за это к награде… только отчет возвращается…
смотрят: представление к награде зачеркнуто, а
на полях написано: «Дурак!».
И все словно замерли, в ожидании, что будет. И вот однажды, после пульки, подсел старик к батальонному
командиру и некоторое время до того пристально
смотрел на него, что полковник весь съежился.
Прочие роты проваливались одна за другой. Корпусный
командир даже перестал волноваться и делать сбои характерные, хлесткие замечания и сидел
на лошади молчаливый, сгорбленный, со скучающим лицом. Пятнадцатую и шестнадцатую роты он и совсем не стал
смотреть, а только сказал с отвращением, устало махнув рукою: