Неточные совпадения
— Папа, мы опоздаем. — сказала, повернув
свою красивую
голову на античных плечах, княжна Элен, ожидавшая у двери.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел
на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя
голову, то
на один бок, то
на другой, с видимым удовольствием смотрел
на куривших и слушал разговор двух соседей
своих, которых он стравил между собой.
И Наташа, распустив
свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять
голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев
на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то
на цыпочках, то
на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув
свою даму к ее месту, сделал последнее па́, подняв сзади кверху
свою мягкую ногу, склонив вспотевшую
голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукою среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи.
Княжна, с
своею несообразно-длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела
на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала
головой и вздохнув, посмотрела
на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды
на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
Заметил ли граф тот взгляд ужаса, с которым Пьер смотрел
на эту безжизненную руку, или какая другая мысль промелькнула в его умирающей
голове в эту минуту, но он посмотрел
на непослушную руку,
на выражение ужаса в лице Пьера, опять
на руку, и
на лице его явилась так не шедшая к его чертам слабая, страдальческая улыбка, выражавшая как бы насмешку над
своим собственным бессилием.
И в то время как князь Андрей (не с тем брюзгливым выражением лица и манерами, которые он напускал
на себя в гостиных, а с тем оживленным лицом, которое у него было, когда он разговаривал с Пьером) входил к отцу, старик сидел в уборной
на широком, сафьяном обитом, кресле, в пудроманте, предоставляя
свою голову рукам Тихона.
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от
своей жены. Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела
на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по
голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Ростов сам так же, как немец, взмахнул фуражкой над
головой и, смеясь, закричал: «Und Vivat die ganze Welt»! [ — И да здравствует весь свет!] Хотя не было никакой причины к особенной радости ни для немца, вычищавшего
свой коровник, ни для Ростова, ездившего со взводом за сеном, оба человека эти с счастливым восторгом и братскою любовью посмотрели друг
на друга, потрясли
головами в знак взаимной любви и улыбаясь разошлись — немец в коровник, а Ростов в избу, которую занимал с Денисовым.
— Demosthènes, je te reconnais au caillou que tu as caché dans ta bouche d’or! [Демосфен, я узнаю тебя по камню, который ты скрываешь в
своих золотых устах!] — сказал Билибин, y которого шапка волос подвинулась
на голове от удовольствия.
На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему
своей длинной
головой. Но после выхода вчерашний флигель-адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию. Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что́ сказать, и покраснел.
Не доехав еще до строившегося укрепления, он увидел в вечернем свете пасмурного осеннего дня подвигавшихся ему навстречу верховых. Передовой, в бурке и картузе со смушками, ехал
на белой лошади. Это был князь Багратион. Князь Андрей остановился, ожидая его. Князь Багратион приостановил
свою лошадь и, узнав князя Андрея, кивнул ему
головой. Он продолжал смотреть вперед в то время, как князь Андрей говорил ему то, что́ он видел.
Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте,
на две
головы выше
своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели
на своего командира, и то выражение, которое было
на его лице, неизменно отражалось
на их лицах.
Из-за оглушающих со всех сторон звуков
своих орудий, из-за свиста и ударов снарядов неприятелей, из-за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из-за вида крови людей и лошадей, из-за вида дымков неприятеля
на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), — из-за вида этих предметов у него в
голове установился
свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи
на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой-то солдатик сидел теперь
голый по другую сторону огня и грел
свое худое желтое тело.
То вдруг ему кажется, что это не она, а он сам так необыкновенно красив, что оттого-то и смотрят так
на него, и он, счастливый общим удивлением, выпрямляет грудь, поднимает
голову и радуется
своему счастию.
Но, несмотря
на то, что Алпатыч, сам испугавшийся
своей дерзости — отклониться от удара, приблизился к князю, опустив перед ним покорно
свою плешивую
голову, или, может быть, именно от этого князь, продолжая кричать: «прохвосты!… закидать дорогу!…» не поднял другой раз палки и вбежал в комнаты.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела
на диване в
своей комнате и держала в
своих объятиях плачущую m-lle Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по
голове. Прекрасные глаза княжны, со всем
своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежною любовью и сожалением
на хорошенькое личико m-lle Bourienne.
В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял
голову и с неприятною учтивостью
на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что-то: но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете
свои мысли, теперь извольте смотреть
на карту и слушать.
Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, чтò я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде
на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в
своем воображении, не приходила ему теперь в
голову.
Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах
на худых костлявых ногах, проезжий сел
на диван, прислонив к спинке
свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную
голову и взглянул
на Безухова.
В апреле месяце Ростов был дежурным. В 8-м часу утра, вернувшись домой, после бессонной ночи, он велел принести жару, переменил измокшее от дождя белье, помолился Богу, напился чаю, согрелся, убрал в порядок вещи в
своем уголке и
на столе, и с обветрившимся, горевшим лицом, в одной рубашке, лег
на спину, заложив руки под-голову. Он приятно размышлял о том, что на-днях должен выйти ему следующий чин за последнюю рекогносцировку, и ожидал куда-то вышедшего Денисова. Ростову хотелось поговорить с ним.
Только сосед
на кровати, толстый улан, сидел
на своей койке, мрачно нахмурившись и куря трубку и, маленький Тушин без руки продолжал слушать, неодобрительно покачивая
головой.
Я будто его целую, и руки его, а он говорит: «Приметил ли ты, что у меня лицо другое?» Я посмотрел
на него, продолжая держать его в
своих объятиях, и будто вижу, что лицо его молодое, но воло̀с
на голове нет, и черты совершенно другие.
Охотники съезжались с
своими добычами и рассказами, и все подходили смотреть матёрого волка, который свесив
свою лобастую
голову с закушенною палкой во рту, большими, стеклянными глазами смотрел
на всю эту толпу собак и людей, окружавших его.
— Еще, пожалуйста еще, — сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив
голову на бок с чуть заметною улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настроивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась
своим тучным телом к притолке.
Позади их с улыбкой, наклоненная ухом ко рту Жюли, виднелась гладко причесанная, красивая
голова Бориса. Он исподлобья смотрел
на Ростовых и улыбаясь говорил что-то
своей невесте.
Она попеременно оглядывалась то
на эти ряды припомаженных
голов в партере, то
на оголенных женщин в ложах, в особенности
на свою соседку Элен, которая, совершенно раздетая, с тихою и спокойною улыбкой, не спуская глаз, смотрела
на сцену, ощущая яркий свет, разлитый по всей зале и теплый, толпою согретый воздух.
Несмотря
на то, что действие шло, он, не торопясь, слегка побрякивая шпорами и саблей, плавно и высоко неся
свою надушенную красивую
голову, шел по ковру коридора.
— Она кивнула
головой знакомой модистке, почтительно присевшей ей, и села
на кресло подле зеркала, живописно раскинув складки
своего бархатного платья.
— Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! — сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно, — в моем доме, — мерзавка-девчонка, только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить
свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала
на диване, закрыв
голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
— Пьер! Давно приехал? — прокричал ему знакомый голос. Пьер поднял
голову. В парных санях,
на двух серых рысаках, закидывающих снегом головашки саней, промелькнул Анатоль с
своим всегдашним товарищем Макариным. Анатоль сидел прямо, в классической позе военных щеголей, закутав низ лица бобровым воротником и немного пригнув
голову. Лицо его было румяно и свежо, шляпа с белым плюмажем была надета
на бок, открывая завитые, напомаженные и осыпанные мелким снегом волосы.
Он кивнул
головою, отвечая
на низкий и почтительный поклон Балашева и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить, как человек, дорожащий всякою минутой
своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать
свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что̀ нужно сказать.
Он поспешно кивал
головой на слова Чернышева и иронически улыбался, слушая его слова о том, что государь осматривает укрепления, которые он, сам Пфуль, заложил по
своей теории.
Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же как не может притти колдуну в
голову мысль, что он не может колдовать), потому что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому что за то они получали деньги и потому что
на это дело они потратили лучшие года
своей жизни.
«Чтó отвечать ему?», думал князь Андрей, глядя
на лоснеющуюся
на солнце плешивую
голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и
свое горе.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ
на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь всё понял и вспомнил, кивнул
головой и открыл глаза.
Кутузов, нетерпеливо подталкивая
свою лошадь, плывшую иноходью под его тяжестью, и беспрестанно кивая
головой, прикладывал руку к белой кавалергардской (с красным околышем и без козырька) фуражке, которая была
на нем.
В длинном сюртуке
на огромном толщиной теле, с сутуловатою спиной, с открытою белою
головой, и с вытекшим, белым глазом
на оплывшем лице, Кутузов вошел
своею ныряющею, раскачивающеюся походкой в круг и остановился позади священника.
— Да, я с вами, — сказал Пьер, глядя вокруг себя и отыскивая глазами
своего берейтора. Тут только в первый раз Пьер увидал раненых, бредущих пешком и несомых
на носилках.
На том самом лужке с пахучими рядами сена, по которому он проезжал вчера, поперек рядов, неловко подвернув
голову, неподвижно лежал один солдат с свалившимся кивером. — А этого отчего не подняли? — начал было Пьер; но, увидав строгое лицо адъютанта, оглянувшегося в ту же сторону, он замолчал.
Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными в соединении с тяжестью
головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности
своей прежде сильной руки, произвели неожиданное впечатление
на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем
свою душевную силу (как он думал).
Под самыми образами
на первом месте сидел с Георгием
на шее, с бледным, болезненным лицом и с
своим высоким лбом, сливающимся с
голой головою, Барклай-де-Толли.
С другой стороны сидел, облокотивши
на руку
свою широкую с смелыми чертами и блестящими глазами
голову, граф Остерман-Толстой и казался погруженным в
свои мысли.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел
на двор и, укрывшись с
головой, лег в
свою коляску.
— Ну чтó, всё готово, Васильич? — сказал граф, потирая
свою лысину и добродушно глядя
на офицера и денщика и кивая им
головой. (Граф любил новые лица.)
В то время как Мавра Кузьминишна бегала к себе, офицер, опустив
голову и глядя
на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору.
Глядя
на высокое звездное небо,
на месяц,
на комету и
на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну вот как хорошо, чего еще надобно?» подумал он. И вдруг, когда он вспомнил
свое намерение,
голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Среди раскиданных пожитков в толпе
на площади, она, в
своем богатом атласном салопе и ярко лиловом платке, накрывавшем ее
голову, напоминала нежное тепличное растение, выброшенное
на снег.
То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, чтò он сделал для нее; то ей приходило в
голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие-то виды
на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с
своею порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плёрёзы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только
голову от
своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв
на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался
на мгновение.