Неточные совпадения
Пьер с десятилетнего возраста
был послан с гувернером-аббатом за границу, где он пробыл до двадцатилетнего возраста. Когда он вернулся в Москву, отец отпустил аббата и сказал молодому человеку: «Теперь ты поезжай в Петербург, осмотрись и выбирай. Я на всё согласен. Вот тебе письмо к князю Василью, и вот тебе деньги. Пиши обо всем, я тебе во всем помога». Пьер уже три месяца выбирал карьеру и ничего не делал.
Про этот выбор и говорил ему князь Андрей. Пьер потер
себе лоб.
Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо-освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо
было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо
было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил
про себя, что это
было необходимо нужно.
Он принял молча перчатку [от] адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично-выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил
про себя, что всё это так именно должно
быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить
себя вполне на волю тех, которые руководили им.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал
про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому
было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
«Ну-ка, наша Матвевна», говорил он
про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый нумер второго орудия в его мире
был дядя; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим-то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
«Зачем они писали, зачем Лиза говорила мне
про это? Ведь этого не может
быть! — говорила она
себе, взглядывая в зеркало. — Как я выйду в гостиную? Ежели бы он даже мне понравился, я бы не могла
быть теперь с ним сама
собою». Одна мысль о взгляде ее отца приводила ее в ужас.
Она позволила
себе спросить, давно ли Анатоль оставил Париж, и как понравился ему этот город. Анатоль весьма охотно отвечал француженке и, улыбаясь, глядя на нее, разговаривал с ней
про ее отечество. Увидав хорошенькую Bourienne, Анатоль решил, что и здесь, в Лысых Горах,
будет нескучно. «Очень недурна! — думал он, оглядывая ее, — очень недурна эта demoiselle de compagnie. [компаньонка.] Надеюсь, что она возьмет ее с
собой, когда выйдет за меня, подумал он, — la petite est gentille». [Очень, очень недурна.]
Князь Василий хвастунишка, пустой, ну и сын хорош должен
быть», ворчал он
про себя.
«Мое призвание другое, — думала
про себя княжна Марья, мое призвание —
быть счастливою другим счастием, счастьем любви и самопожертвования.
Но вот что́ мы сделаем: у меня
есть хороший приятель, генерал-адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте-ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил
про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при
себе, или где-нибудь там, поближе к солнцу.
«И это я мог бы
быть на его месте!» подумал
про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет.
Растопчин рассказывал
про то, как русские
были смяты бежавшими австрийцами и должны
были штыком прокладывать
себе дорогу сквозь беглецов.
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать
себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойною улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы
быть ревнивою: пусть делает, что́ хочет, говорила она
про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не
будет».
Ростов замечал что-то новое между Долоховым и Соней; но он не определял
себе, какие это
были новые отношения. «Они там все влюблены в кого-то», думал он
про Соню и Наташу. Но ему
было не так, как прежде, ловко с Соней и Долоховым, и он реже стал бывать дома.
Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала
про отца Амфилохия, который
был такой святой жизни, что от ручки его ладоном пахло, и о том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с
собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюся одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет Божий выходить не хочется».
Князю Андрею вдруг стало от чего-то больно. День
был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать
про его существование и
была довольна, и счастлива какою-то своею отдельной, — верно глупою — но веселою и счастливою жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает? Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал
себя князь Андрей.
— Я тебе
про себя скажу. У меня
был один cousin…
Две замечательно хорошенькие девушки, Наташа и Соня, с графом Ильей Андреичем, которого давно не видно
было в Москве, обратили на
себя общее внимание. Кроме того все знали смутно
про сговор Наташи с князем Андреем, знали, что с тех пор Ростовы жили в деревне, и с любопытством смотрели на невесту одного из лучших женихов России.
Слышал ли он или сам вел ничтожные разговоры, читал ли он или узнавал
про подлость и бессмысленность людскую, он не ужасался как прежде: не спрашивал
себя из чего хлопочут люди, когда всё так кратко и неизвестно, но вспоминал ее в том виде, в котором он видел ее последний раз, и все сомнения его исчезали, не потому, что она отвечала на вопросы, которые представлялись ему, но потому, что представление о ней переносило его мгновенно в другую, светлую область душевной деятельности, в которой не могло
быть правого или виноватого, в область красоты и любви, для которой стоило жить.
— Нет спокоя, проклятые! — проворчал он с гневом на кого-то. «Да, да, еще что-то важное
было, очень что-то важное я приберег
себе на ночь в постели. Задвижки? Нет,
про это сказал. Нет, что-то такое, что-то в гостиной
было. Княжна Марья что-то врала. Десаль что-то — дурак этот — говорил. В кармане что-то — не вспомню».
Девять дней после оставления Москвы, в Петербург приехал посланный от Кутузова с официальным известием об оставлении Москвы. Посланный этот
был француз Мишо, не знавший по-русски, но quoique étranger, Russe de coeur et d’âme, [впрочем хотя иностранец, но русский в глубине души,] как он сам говорил
про себя.
То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это
будет грубо после того, чтò он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие-то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила
себе, что только она с своею порочностью могла думать это
про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плёрёзы, такое сватовство
было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца.
«Вот как у нас всегда делается, все навыворот!» говорили после Тарутинского сражения русские офицеры и генералы, точно так же, как говорят и теперь, давая чувствовать, что кто-то там глупый делает так навыворот, а мы бы не так сделали. Но люди, говорящие так, или не знают дела,
про которое говорят, или умышленно обманывают
себя. Всякое сражение — Тарутинское, Бородинское, Аустерлицкое, всякое совершается не так, как предполагали его распорядители. Это
есть существенное условие.
— Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить
про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить
себе, в каком он положении; мне только надо
было видеть его,
быть с ним, — говорила она, дрожа и задыхаясь. И не давая перебивать
себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: всё то, чтò она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославле.
— Да, — с своею теперь привычною улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. — Мне самому даже рассказывают
про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к
себе и всё рассказывала мне, чтò со мной случилось или должно
было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что
быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут, и мне рассказывают.
«Как в Петербург? Чтò такое Петербург? Кто в Петербурге?» невольно, хотя и
про себя спросил он. «Да, что-то такое давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем-то собирался в Петербург», вспомнил он. «Отчего же? я и поеду может
быть. Какой он добрый, внимательный, как всё помнит»! подумал он, глядя на старое лицо Савельича. «И какая улыбка приятная»! подумал он.
Неточные совпадения
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит
про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да
есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Лука Лукич (хватаясь за карманы,
про себя).Вот те штука, если нет!
Есть,
есть! (Вынимает и подает, дрожа, ассигнации.)
— Не знаю я, Матренушка. // Покамест тягу страшную // Поднять-то поднял он, // Да в землю сам ушел по грудь // С натуги! По лицу его // Не слезы — кровь течет! // Не знаю, не придумаю, // Что
будет? Богу ведомо! // А
про себя скажу: // Как выли вьюги зимние, // Как ныли кости старые, // Лежал я на печи; // Полеживал, подумывал: // Куда ты, сила, делася? // На что ты пригодилася? — // Под розгами, под палками // По мелочам ушла!
Но бригадир
был непоколебим. Он вообразил
себе, что травы сделаются зеленее и цветы расцветут ярче, как только он выедет на выгон."Утучнятся поля, прольются многоводные реки, поплывут суда, процветет скотоводство, объявятся пути сообщения", — бормотал он
про себя и лелеял свой план пуще зеницы ока."Прост он
был, — поясняет летописец, — так прост, что даже после стольких бедствий простоты своей не оставил".
Степан Аркадьич вышел посмотреть. Это
был помолодевший Петр Облонский. Он
был так пьян, что не мог войти на лестницу; но он велел
себя поставить на ноги, увидав Степана Аркадьича, и, уцепившись за него, пошел с ним в его комнату и там стал рассказывать ему
про то, как он провел вечер, и тут же заснул.