Неточные совпадения
Рассказ был очень мил и интересен, особенно в том месте, где соперники вдруг узнают
друг друга, и дамы,
казалось, были в волнении.
Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и,
казалось, не подозревал того, что у
других людей могли быть тоже свои интересы.
Князь Василий замолчал, и щеки его начали нервически подергиваться то на одну, то на
другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не
показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло-шутливо, то испуганно оглядывались.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия,
показался дымок,
другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела,
показался четвертый. Два звука один, за
другим, и третий.
Меня, кого так любят все?» — Ему вспомнилась любовь к нему его матери, семьи,
друзей, и намерение неприятелей убить его
показалось невозможно.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были так заняты, что,
казалось, и не видали
друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из-за всех
других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны,
казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи — это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто-то проехал со свитой на белой лошади и что-то сказал, проезжая.
Чтó бы ни говорили и как бы ни смеялись и шутили
другие, как бы аппетитно ни кушали и рейнвейн, и соте, и мороженое, как бы ни избегали взглядом эту чету, как бы ни
казались равнодушны, невнимательны к ней, чувствовалось почему-то, по изредка бросаемым на них взглядам, что и анекдот о Сергее Кузьмиче, и смех, и кушанье — всё было притворно, а все силы внимания всего этого общества были обращены только на эту пару — Пьера и Элен.
Старый князь тоже не спал. Тихон сквозь сон слышал, как он сердито шагал и фыркал носом. Старому князю
казалось, что он был оскорблен за свою дочь. Оскорбление самое больное, потому что оно относилось не к нему, а к
другому, к дочери, которую он любил больше себя. Он сказал себе, что он передумает всё это дело и найдет то, что̀ справедливо и должно сделать, но вместо того он только больше раздражал себя.
Действительно,
другой француз, с ружьем на-перевес подбежал к борющимся, и участь рыжего артиллериста, всё еще не понимавшего того, чтó ожидает его, и с торжеством выдернувшего банник, должна была решиться. Но князь Андрей не видал, чем это кончилось. Как бы со всего размаха крепкою палкой кто-то из ближайших солдат, как ему
показалось, ударил его в голову. Немного это больно было, а главное, неприятно, потому что боль эта развлекала его и мешала ему видеть то, на чтó он смотрел.
— Сам я видел, — сказал денщик с самоуверенною усмешкой. — Уж мне-то пора знать государя:
кажется, сколько раз в Петербурге вот так-то видал. Бледный-пребледный в карете сидит. Четверню вороных как припустит, батюшки мои, мимо нас прогремел: пора,
кажется, и царских лошадей и Илью Иваныча знать;
кажется, с
другим как с царем Илья кучер не ездит.
Один, с белым султаном на шляпе,
показался почему-то знакомым Ростову;
другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта
показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своею красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему
показалась еще лучше. Она была прелестная 16-тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но… теперь столько еще
других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда
кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться — дорожит своею свободой, которая ему нужна на многое
другое.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой-то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с
другою свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой-то знакомый, как
показалось княжне Марье, голос, говорил что-то.
— Оставь, — сказал Долохов, хотя он,
казалось, и не смотрел на Ростова, — скорее отыграешься.
Другим даю, а тебе бью. Иль ты меня боишься? — повторил он.
— Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, — сказала графиня смущенным голосом, но который
казался строгим Денисову, — но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как
друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
— В седьмых старайтесь, — сказал ритор, — частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не
казалась вам более страшным врагом, но
другом… который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения.
Он был не богат, но последние свои деньги он употреблял на то, чтобы быть одетым лучше
других; он скорее лишил бы себя многих удовольствий, чем позволил бы себе ехать в дурном экипаже или
показаться в старом мундире на улицах Петербурга.
— Мой
друг, — послышался ему сзади отчаянный, как ему
показалось, шопот княжны Марьи. Как это часто бывает после долгой бессонницы и долгого волнения, на него нашел беспричинный страх: ему пришло в голову, что ребенок умер. Всё, что́ он видел и слышал,
казалось ему подтверждением его страха.
Денисов, на новые вопросы Ростова, смеясь сказал, что,
кажется, тут точно
другой какой-то подвернулся, но что всё это вздор, пустяки, что он и не думает бояться никаких судов, и что ежели эти подлецы осмелятся задрать его, он им ответит так, что они будут помнить.
Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как
казалось князю Андрею, переходил от одного к
другому.
Даже те из членов, которые
казалось были на его стороне, понимали его по своему, с ограничениями, изменениями, на которые он не мог согласиться, так как главная потребность Пьера состояла именно в том, чтобы передать свою мысль
другому точно так, как он сам понимал ее.
— Государь?.. Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… — говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше
других,
казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Наташе
показалось оскорбительно это семейное сближение здесь, на бале, как будто не было
другого места для семейных разговоров, кроме как на бале. Она не слушала и не смотрела на Веру, что-то говорившую ей про свое зеленое платье.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а
другой человек,
казалось князю Андрею. Всё, что́ прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
Князь Андрей
казался и был совсем
другим, новым человеком.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно-энергическом настроении. Какой-то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье
казалась совсем
другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему
казалось, что он совсем
другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что-то для человечества», — говорил он себе в минуты гордости.
Когда Пьер вернулся в Москву, ему подали письмо от Марьи Дмитриевны, которая звала его к себе по весьма важному делу, касающемуся Андрея Болконского и его невесты. Пьер избегал Наташи. Ему
казалось, что он имел к ней чувство более сильное, чем то, которое должен был иметь женатый человек к невесте своего
друга. И какая-то судьба постоянно сводила его с нею.
— Петр Кирилыч, — начала она быстро говорить, — князь Болконский был вам
друг, он и есть вам
друг, — поправилась она (ей
казалось, что всё только было, и что теперь всё
другое). — Он говорил мне тогда, чтоб обратиться к вам…
И по закону совпадения причин подделались сами собою и совпали с этим событием тысячи мелких причин для этого движения и для войны: укоры за несоблюдение континентальной системы, и герцог Ольденбургский, и движение войск в Пруссию, предпринятое (как
казалось Наполеону) для того только, чтобы достигнуть вооруженного мира, и любовь и привычка французского императора к войне, совпавшая с расположением его народа, увлечение грандиозностию приготовлений, и расходы по приготовлению, и потребность приобретения таких выгод, которые бы окупили эти расходы, и одурманившие почести в Дрездене, и дипломатические переговоры, которые, по взгляду современников, были ведены с искренним желанием достижения мира и которые только уязвляли самолюбие той и
другой стороны, и миллионы миллионов
других причин, подделавшихся под имеющее совершиться событие, совпавших с ним.
Наполеон перед отъездом обласкал принцев, королей и императора, которые того заслуживали, побранил королей и принцев, которыми он был недоволен, одарил своими собственными, т. е. взятыми у
других королей жемчугами и бриллиантами императрицу Австрийскую и, нежно обняв императрицу Марию-Луизу, как говорит его историк, оставил ее огорченною разлукой, которую она — эта Мария-Луиза, считавшаяся его супругой, несмотря на то, что в Париже оставалась
другая супруга —
казалось не в силах была перенести.
Есть в человеке известное, послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими
друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему
казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его
другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятною и слегка-насмешливою улыбкой.
Хотя этим образом действий не достигалась ни та ни
другая цель, но людям этой партии
казалось так лучше.
Пфуль с первого взгляда, в своем русском, генеральском, дурно сшитом мундире, который нескладно, как на наряженном, сидел на нем,
показался князю Андрею как будто знакомым, хотя он никогда не видал его. В нем был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много
других немецких теоретиков-генералов, которых князю Андрею удалось видеть в 1805-м году; но он был типичнее всех их. Такого немца-теоретика, соединявшего в себе всё, чтò было в тех немцах, еще не видал никогда князь Андрей.
Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, чтò
казалось было бы интереснее всего
другого — о предстоящей опасности.
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Всё совещание прошло больше, чем тихо. Оно даже
казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, по одиночке были слышны старые голоса, говорившие один «согласен»,
другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
— При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, — проговорил князь, видимо думая о кампании 1807-го года, бывшей, как ему
казалось, так недавно. — Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы
другой оборот…
Одна за
другою представлялись ей картины близкого прошедшего — болезни и последних минут отца. И с грустною радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое — она чувствовала — она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такою ясностью и с такими подробностями, что они
казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
Но Пьеру
казалось, что причина возбуждения, выражавшегося на некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него не выходило из головы то
другое выражение возбуждения, которое он видел на
других лицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни и смерти.
Пьеру захотелось быть там, где были эти дымы, эти блестящие штыки, это движенье, эти звуки. Он оглянулся на Кутузова и на его свиту, чтобы сверить свое впечатление с
другими. Все точно так же, как и он, и, как ему
казалось, с тем же чувством смотрели вперед на поле сражения. На всех лицах светилась теперь та скрытая теплота (chaleur latente) чувства, которое Пьер замечал вчера и которое он понял совершенно после своего разговора с князем Андреем.
Одно за
другим свистели ядра и бились в бруствер, в солдат, в пушки. Пьер, прежде не слыхавший этих звуков, теперь только слышал одни эти звуки. Сбоку батареи, справа, с криком «ура» бежали солдаты не вперед, а назад, как
показалось Пьеру.
Он выслушивал привозимые ему донесения, отдавал приказания, когда это требовалось подчиненными; но, выслушивая донесения, он,
казалось, не интересовался смыслом слов того, чтò ему говорили, а что-то
другое в выражении лиц, в тоне речи доносивших, интересовало его.
На
другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутою назад головой (вьющиеся волосы, их цвет и форма головы
показались странно-знакомы князю Андрею).
С
другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман-Толстой и
казался погруженным в свои мысли.
То, что̀
показалось бы трудным и даже невозможным для
другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Безухову, не даром видно пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему
казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда-либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за
другою и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
— Ну, прощавай! Петр Кирилович,
кажись? — Прощавай, Петр Кирилович! — сказали
другие голоса.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он
кажется таким же живым, как и
другие.