Неточные совпадения
Князь Василий
знал это, и, раз сообразив, что ежели бы
он стал просить за всех,
кто его просит, то вскоре
ему нельзя было бы просить за себя,
он редко употреблял свое влияние.
Мсье Пьер не
знал,
кому отвечать, оглянул всех и улыбнулся. Улыбка у
него была не такая, как у других людей, сливающаяся с неулыбкой. У
него, напротив, когда приходила улыбка, то вдруг, мгновенно исчезало серьезное и даже несколько угрюмое лицо и являлось другое — детское, доброе, даже глуповатое и как бы просящее прощения.
— Так я хотела сказать, — продолжала она, — по жене прямой наследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался
его воспитанием и писал государю… так что никто не
знает, ежели
он умрет (
он так плох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain [Лоррен] приехал из Петербурга),
кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию.
Несмотря на то, что чья-то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил,
кого им угодно, княжен или графа, и,
узнав, что графа, сказал, что
их сиятельству нынче хуже и
их сиятельство никого не принимают.
Она говорила, что граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец
его был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца с сыном было до того трогательно, что она не могла вспомнить
его без слез, и что она не
знает, —
кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко было смотреть, как
он был убит и как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца.
— Должно быть, мне прежде тебя умереть.
Знай, тут мои записки,
их государю передать после моей смерти. Теперь здесь вот ломбардный билет и письмо: это премия тому,
кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
— Денисов, оставь
его; я
знаю кто взял, — сказал Ростов, подходя к двери и не поднимая глаз.
И
они прошли, так что Несвицкий не
узнал,
кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
— Ах, ваше сиятельство, — вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из-за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что̀
он говорит, или нет. — Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам-то
кто же Владимира с бантом даст? А так-то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки
знает.
Он не
знал,
кому отвечать, и несколько секунд собирался с мыслями.
— Нечего говорить!
Ему велят,
он не только на тебе, на
ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при
нем скажи: да или нет. Я
знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай.
Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как
он надеялся, оставил в
нем неясное и тревожное впечатление.
Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и другими, не одобрявшими план атаки,
он не
знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из-за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моею, моею жизнью?» думал
он.
На правом фланге у Багратиона в 9 часов дело еще не начиналось. Не желая согласиться на требование Долгорукова начинать дело и желая отклонить от себя ответственность, князь Багратион предложил Долгорукову послать спросить о том главнокомандующего. Багратион
знал, что, по расстоянию почти 10-ти верст, отделявшему один фланг от другого, ежели не убьют того,
кого пошлют (чтó было очень вероятно), и ежели
он даже и найдет главнокомандующего, чтó было весьма трудно, посланный не успеет вернуться раньше вечера.
Ростов ехал шагом, не
зная, зачем и к
кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое
ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда
ему было торопиться? Чтó
ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже
они и были живы и не ранены?
— Вот глупости! — смеясь крикнула Наташа. — Ни о
нем и ни о
ком я не думаю и
знать не хочу.
Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что
они знали, что ни при
ком, как при
нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
Говорили и про Берга,
кто его не
знал, что
он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед.
— Р…аз! Два! Три!… — сердито прокричал Денисов и отошел в сторону. Оба пошли по протоптанным дорожкам всё ближе и ближе, в тумане
узнавая друг друга. Противники имели право, сходясь до барьера, стрелять, когда
кто захочет. Долохов шел медленно, не поднимая пистолета, вглядываясь своими светлыми, блестящими, голубыми глазами в лицо своего противника. Рот
его, как и всегда, имел на себе подобие улыбки.
Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для
кого он ездит, скоро (хотя никто и не говорил про это) был решен так, что
он ездит для Сони. И Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого,
знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
«В наших храмах мы не
знаем других степеней, — читал «великий мастер, — кроме тех, которые находятся между до«бродетелью и пороком. Берегись делать какое-нибудь разли«чие, могущее нарушить равенство. Лети на помощь к брату, «
кто бы
он ни был, настави заблуждающегося, подними упа«дающего и не питай никогда злобы или вражды на брата. «Будь ласков и приветлив. Возбуждай во всех сердцах огнь «добродетели. Дели счастие с ближним твоим, и да не возмутит «никогда зависть чистого сего наслаждения.
— Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, сказал князь Андрей. — Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что́ справедливо, что́ добро — предоставь судить тому,
кто всё
знает, а не нам. Ну ты хочешь спорить, — прибавил
он, — ну давай. —
Они вышли из-за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
— Что́ я думаю? я слушал тебя. Всё это так, — сказал князь Андрей. — Но ты говоришь: вступи в наше братство, и мы тебе укажем цель жизни и назначение человека, и законы, управляющие миром. Да
кто же мы? — люди? Отчего же вы всё
знаете? Отчего я один не вижу того, чтó вы видите? Вы видите на земле царство добра и правды, а я
его не вижу.
— А! очень рад! целуй, — сказал
он,
узнав,
кто был незнакомый молодой человек.
— Вот где Бог привел свидеться, — сказал маленький человек. — Тушин, Тушин, помните довез вас под Шенграбеном? А мне кусочек отрезали, вот… — сказал
он, улыбаясь, показывая на пустой рукав халата. — Василья Дмитриевича Денисова ищете? — сожитель! — сказал
он,
узнав,
кого нужно было Ростову. — Здесь, здесь — и Тушин повел
его в другую комнату, из которой слышался хохот нескольких голосов.
Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь,
он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не
зная с
кем и что.
— Да. Постой… я… видела
его, — невольно сказала Соня, еще не
зная,
кого разумела Наташа под словом
его:
его — Николая или
его — Андрея.
Братья мои масоны клянутся кровью в том, что
они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы для бедных и интригуют Астрея против Ищущих Манны, и хлопочут о настоящем шотландском ковре и об акте, смысла которого не
знает и тот,
кто писал
его, и которого никому не нужно.
«И
он верно успокоивает ревность ко мне своей невесты: напрасно беспокоятся! Ежели бы
они знали, как мне ни до
кого из
них нет дела».
Лаврушка заметил это, и, чтобы развеселить
его, сказал, притворяясь, что не
знает,
кто он.
— Ах, ежели бы
кто знал, как мне всё, всё равно теперь. — сказала она. — Разумеется, я ни за что́ не желала бы уехать от
него… Алпатыч мне говорил что-то об отъезде… Поговорите с
ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
— Ничего, грустна. Но
знаете,
кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей.
Он бросился и спас ее…
24-го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер
узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том,
кто победил, никто не мог дать
ему ответа. (Это было сражение 24-го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
— Очень рад встретить вас здесь, граф, — сказал
он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенною решительностью и торжественностью. — Накануне дня, в который Бог
знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Вольцоген обращался с светлейшим с некоторою афектированною небрежностью, имеющею целью показать, что
он, как высоко образованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного человека, а сам
знает с
кем он имеет дело. «Der alte Herr (как называли Кутузова в своем кругу немцы), macht sich ganz bequem», [Старый господин покойно устроился,] подумал Вольцоген, и, строго взглянув на тарелки, стоявшие пред Кутузовым, начал докладывать старому господину положение дел на левом фланге так, как приказал
ему Барклай и как
он сам
его видел и понял.
Он едет к тому: вы от
кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученый купчик,
знаете, купчик-голубчик, — улыбаясь сказал адъютант.
И главное, что мы
знаем, от
кого он имеет.
На другой день вечером Пьер
узнал, что все эти содержащиеся (и вероятно
он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой-то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо-превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которою обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том,
кто он? где
он был? с какою целью? и т. п.
«Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» думал офицер.
Он объездил весь лагерь.
Кто говорил, что видели, как Ермолов проехал с другими генералами куда-то,
кто говорил, что
он верно опять дома. Офицер, не обедая, искал до шести часов вечера. Нигде Ермолова не было, и никто не
знал, где
он был. Офицер наскоро перекусил у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут
ему сказали, что Милорадович на балу у генерала Кикина, что должно быть и Ермолов там.
Кому, в особенности
ему, какое дело было до того, что
узнают или не
узнают, что имя
их пленного было граф Безухов?
— Это так, но надо
знать какие и сколько войск, — сказал Долохов — надо будет съездить. Не
зная верно, сколько
их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли
кто из господ съездить со мной в
их лагерь. У меня и мундир с собою.
Перед Преображенским полком
он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто-то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили
их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько минут и видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили
его.
Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров,
узнав некоторых из
них.
В невысокой комнатке, освещенной одною свечей, сидела княжна и еще кто-то с ней, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки, но
кто такие
они, эти компаньонки, Пьер не
знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», подумал
он, взглянув на даму в черном платье.
— Ну, вы
знаете кому, — сказал Пьер значительно взглядывая исподлобья: князю Федору и
им всем. — Соревновать просвещению и благотворительности, всё это хорошо, разумеется. Цель прекрасная и всё; но в настоящих обстоятельствах надо другое.
Понятие это есть единственная ручка, посредством которой можно владеть матерьялом истории при теперешнем ее изложении, и тот,
кто отломил бы эту ручку, как то сделал Бокль, не
узнав другого приема обращения с историческим материалом, тот только лишил бы себя последней возможности обращаться с
ним.
Человек тонущий, который хватается за другого и потопляет
его, или изнуренная кормлением ребенка голодная мать, крадущая пищу, или человек, приученный к дисциплине, который по команде в строю убивает беззащитного человека, представляются менее виновными, т. е. менее свободными и более подлежащими закону необходимости, тому,
кто знает те условия, в которых находились эти люди, и более свободными тому,
кто не
знает, что тот человек сам тонул, что мать была голодна, солдат был в строю и т. д.