Неточные совпадения
— Ecoutez, chère Annette, [Послушайте, милая Анет,] — сказал князь, взяв вдруг свою собеседницу за
руку и пригибая ее почему-то книзу, — Arrangez-moi cette affaire et je suis votre [Устройте мне это
дело, и я навсегда ваш] вернейший раб à tout jamais (pan, comme mon староста m’écrit des [как мой староста мне пишет] донесенья: покой-ер-п). Она хорошей фамилии и богата. Всё, что́ мне нужно.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете
Кто думает и о тебе!
Что и она,
рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще
день — два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
— Нельзя, княжна, нельзя, — сказал он, когда княжна, взяв и закрыв тетрадь с заданными уроками, уже готовилась уходить, — математика великое
дело, моя сударыня. А чтобы ты была похожа на наших глупых барынь, я не хочу. Стерпится-слюбится. — Он потрепал ее
рукой по щеке. — Дурь из головы выскочит.
Он протянул
руку и взялся за кошелек. Ростов выпустил его. Телянин взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз, и, брови его небрежно поднялись, а рот слегка раскрылся, как будто он говорил: «да, да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого
дела нет».
— Attendez, je n’ai pas fini… — сказал он князю Андрею, хватая его за
руку. — Je suppose que l’intervention sera plus forte que la non-intervention. Et… — Он помолчал. — On ne pourra pas imputer à la fin de non-recevoir notre dépêche du 28 novembre. Voilà comment tout cela finira. [Подождите, я не кончил… Я думаю, что вмешательство будет прочнее чем невмешательство. И… Невозможно считать
дело оконченным непринятием нашей депеши от 28 ноября… Вот чем всё это кончится.]
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала
дела), он снял перчатку с красивой, белой
руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать
дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.
В апреле месяце Ростов был дежурным. В 8-м часу утра, вернувшись домой, после бессонной ночи, он велел принести жару, переменил измокшее от дождя белье, помолился Богу, напился чаю, согрелся, убрал в порядок вещи в своем уголке и на столе, и с обветрившимся, горевшим лицом, в одной рубашке, лег на спину, заложив
руки под-голову. Он приятно размышлял о том, что на-днях должен выйти ему следующий чин за последнюю рекогносцировку, и ожидал куда-то вышедшего Денисова. Ростову хотелось поговорить с ним.
Дело представлялось со стороны обиженных в таком виде, что, после отбития транспорта, майор Денисов, без всякого вызова, в пьяном виде явился к обер-провиантмейстеру, назвал его вором, угрожал побоями и когда был выведен вон, то бросился в канцелярию, избил двух чиновников и одному вывихнул
руку.
Борис в числе немногих был на Немане в
день свидания императоров; он видел плоты с вензелями, проезд Наполеона по тому берегу мимо французской гвардии, видел задумчивое лицо императора Александра, в то время как он молча сидел в корчме на берегу Немана, ожидая прибытия Наполеона; видел, как оба императора сели в лодки и как Наполеон, приставши прежде к плоту, быстрыми шагами пошел вперед и, встречая Александра, подал ему
руку, и как оба скрылись в павильоне.
Лица его свиты, догадавшись в ту же секунду в чем
дело, засуетились, зашептались, передавая что-то один другому, и паж, тот самый, которого вчера видел Ростов у Бориса, выбежал вперед и почтительно наклонившись над протянутою
рукой и не заставив ее дожидаться ни одной секунды, вложил в нее орден на красной ленте.
Дело стояло за наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко-поднятой
руке всё дымковое платье.
Адъютант-распорядитель, мастер своего
дела, уверенно, неторопливо и мерно, крепко обняв свою даму, пустился с ней сначала глиссадом, по краю круга, на углу залы подхватил ее левую
руку, повернул ее, и из-за всё убыстряющихся звуков музыки слышны были только мерные щелчки шпор быстрых и ловких ног адъютанта, и через каждые три такта на повороте как бы вспыхивало развеваясь бархатное платье его дамы.
Князь Андрей бывал каждый
день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее
руку.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот
день по дому, занимаясь самыми ничтожными
делами, как будто не понимая того, что́ ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее
руку.
— Посмотри-ка, Анисьюшка, что струны-то целы что ль на гитаре-то? Давно уж в
руки не брал, — чистое
дело марш! забросил.
Он читал и читал всё, что́ попадалось под
руку, и читал так, что, приехав домой, когда лакеи еще
раздевали его, он, уже взяв книгу, читал — и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину.
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкою улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое-нибудь не только важное, но и приятное для Балашева
дело, поднял
руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
— По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, — отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая
руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… — Изволили приказать осведомиться с положении
дел, — сказал он.
Он интересовался пустяками, шутил о любви к путешествиям Боссе и небрежно болтал так, как это делает знаменитый, уверенный и знающий свое
дело оператор, в то время, как он засучивает рукава и надевает фартук, а больного привязывают к койке. — «
Дело всё в моих
руках и в голове, ясно и определенно. Когда надо будет приступить к
делу, я сделаю его как никто другой, а теперь могу шутить, и чем больше я шучу и спокоен, тем больше вы должны быть уверены, спокойны и удивлены моему гению».
Пьер пошел на батарею, и адъютант поехал дальше. Больше они не видались, и уже гораздо после Пьер узнал, что этому адъютанту в этот
день оторвало
руку.
В один
день он сводил графиню в католический храм, где она стала на колени перед алтарем, к которому была подведена. Немолодой, обворожительный француз положил ей на голову
руки и, как она сама потом рассказывала, она почувствовала что-то в роде дуновения свежего ветра, которое сошло ей в душу. Ей объяснили, что это была la grâce. [благодать.]
У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ Бога Вседержителя, и представлен в одной
руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько
дней и чтό же сделал!
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное
дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в
руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.
Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел облокотившись на
руки над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних
дней, в особенности Бородинского сражения и того непреодолимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием: они.
Окончив это
дело, офицер молодецким жестом, высоко подняв локоть
руки, расправил усы и дотронулся
рукой до шляпы.
— Eh bien, nous sommes tristes, [ — Что же это, мы грустны?] — сказал он, трогая Пьера за
руку. — Vous aurai-je fait de la peine? Non, vrai, avez-vous quelque chose contre moi, — переспрашивал он. — Peut-être rapport à la situation? [ — Может, я огорчил вас? Нет, в самом
деле не имеете ли вы что-нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
На другой
день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и вероятно он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий
день Пьера водили с другими в какой-то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на
руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо-превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которою обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Когда на другой
день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего-то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже
руки, которые он носил как бы всегда собираясь обнять что-то, были круглые; приятная улыбка и большие карие, нежные глаза были круглые.
Со всем этим надо было обойтись, прибрать к
рукам пленных, пушки,
поделить добычу, покричать, даже подраться между собой: всем этим занялись казаки.
И он брал ее
руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре
дня перед смертию.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата — лицо одного из них было покрыто болячками, — разрывали
руками кусок сырого мяса. Что-то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжающих, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое
дело.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами — Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто,
раздев барина, с сапогами и платьем в
руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И бòльшею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
С первых
дней его болезни, несмотря на утешения докторов, он понял, что ему не вставать. Графиня, не раздеваясь, две недели провела в кресле у его изголовья. Всякий раз, как она давала ему лекарство, он всхлипивая, молча целовал ее
руку.
Графине Марье хотелось сказать ему, что не о едином хлебе сыт будет человек, что он слишком много приписывает важности этим
делам; но она знала, что этого говорить не нужно и бесполезно. Она только взяла его
руку и поцеловала. Он принял этот жест жены за одобрение и подтверждение своих мыслей, и подумав несколько времени молча, вслух продолжал свои мысли.