Неточные совпадения
Ha-днях,
у Апраксиных я слышала, как одна
дама спрашивает: «c’est ça le fameux prince André?» Ma parole d’honneur! [это известный князь Андрей?
И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он
дал также князю Анатолю слово быть
у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова — такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что-нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своею маленькою
дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим, с приехавшим из-за границы. Она сидела на виду
у всех и разговаривала с ним, как большая.
У нее в руке был веер, который ей
дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная
дама стояли
у двери.
Не только
у вас, в центре дел и света, но и здесь, среди этих полевых работ и этой тишины, какую горожане обыкновенно представляют себе в деревне, отголоски войны слышны и
дают себя тяжело чувствовать.
— Завтра мы едем, я тебе
даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь
у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер-юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную
даль, он ничего не видел: то серелось, то как будто чернелось что-то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит
у него.
У него знакомая
дама на бульваре, к которой он ездит вечером.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству — кричать по петушиному — не мог выучиться
у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника,
давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
«Анатоль ездил к ней занимать
у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не
давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойною улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивою: пусть делает, что́ хочет, говорила она про меня. Я спросил
у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей
у нее не будет».
— Ну, Денисов другое дело, — отвечал Николай,
давая чувствовать, что в сравнении с Долоховым даже и Денисов был ничто, — надо понимать, какая душа
у этого Долохова, надо видеть его с матерью, это такое сердце!
В этот же вечер третьего дня праздников должен был быть один из тех балов
у Иогеля (танцовального учителя), которые он
давал по праздникам для всех своих учеников и учениц.
«Так как я в доме
у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам и еду в армию, то нынче вечером я
даю моим приятелям прощальную пирушку — приезжай в английскую гостиницу». Ростов в 10-м часу, из театра, где он был вместе с своими и Денисовым, приехал в назначенный день в английскую гостиницу. Его тотчас же провели в лучшее помещение гостиницы, занятое на эту ночь Долоховым.
Управляющий обещал употребить все силы для исполнения воли графа, ясно понимая, что граф никогда не будет в состоянии поверить его не только в том, употреблены ли все меры для продажи лесов и имений, для выкупа из Совета, но и никогда вероятно не спросит и не узнает о том, как построенные здания стоят пустыми и крестьяне продолжают
давать работой и деньгами всё то, что́ они
дают у других, т. е. всё, что́ они могут
давать.
— После Аустерлица! — мрачно сказал князь Андрей. — Нет; покорно благодарю, я
дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут,
у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, — успокоиваясь продолжал князь Андрей. — Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3-го округа, и единственное средство мне избавиться от службы — быть при нем.
— Не знаю, не ведаю, батюшка. Ведь вы подумайте,
у меня на одного три госпиталя, 400 больных слишком! Еще хорошо, прусские дамы-благодетельницы нам кофе и корпию присылают по два фунта в месяц, а то бы пропали. — Он засмеялся. 400, батюшка; а мне всё новеньких присылают. Ведь 400 есть? А? — обратился он к фельдшеру.
— Кому
дать? — не громко, по-русски спросил император Александр
у Козловского.
— Я приехал по воле государя императора узнать
у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете
дать поданной записке? — сказал учтиво князь Андрей.
— И вот и всё, за чтó государство заплатило миллионы! — сказал он. — Мы хотим
дать новую судебную власть Сенату, а
у нас нет законов. Поэтому-то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Он решительно не знал, что́
у него есть, сколько
у него долгов и что́ он в состоянии будет
дать в приданое Вере.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи.
У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но и полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах;
дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Наконец государь остановился подле своей последней
дамы (он танцовал с тремя), музыка замолкла; озабоченный адъютант набежал на Ростовых, прося их еще куда-то посторониться, хотя они стояли
у стены, и с хор раздались отчетливые, осторожные и увлекательно-мерные звуки вальса.
Князь Андрей стоял
у окна, разговаривая с
дамами, и слушал ее.
В этот день
у графини Елены Васильевны был раут, был французский посланник, был принц, сделавшийся с недавнего времени частым посетителем дома графини, и много блестящих
дам и мужчин. Пьер был внизу, прошелся по залам, и поразил всех гостей своим сосредоточенно-рассеянным и мрачным видом.
Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба (чтó ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф торговал
у него, и которых Ростов на пари бил, что продаст за две тысячи, как ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны были
дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне Боржозовской, — он знал, что надо ехать из этого ясного, хорошего мира куда-то туда, где всё было вздор и путаница.
Она, как старый эмигрант, отказавшийся жениться на
даме,
у которой он проводил несколько лет свои вечера, жалела о том, что Жюли была здесь и ей некому писать.
Анатоль согласился и поехал в Москву, где остановился
у Пьера. Пьер принял Анатоля сначала неохотно, но потом привык к нему, иногда ездил с ним на его кутежи и, под предлогом займа,
давал ему деньги.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей
у перекрестка Старой Конюшенной.
После многих балов и праздников
у польских магнатов,
у придворных и
у самого государя, в июне месяце одному из польских генерал-адъютантов государя пришла мысль
дать обед и бал государю от лица его генерал-адъютантов.
У вас нет 200 тысяч войска, а
у меня втрое больше:
даю вам честное слово, — сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, —
даю вам ma parole d’honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce côté de la Vistule.
В 12-м году, когда до Букарешта (где два месяца жил Кутузов, проводя дни и ночи
у своей Валашки) дошла весть о войне с Наполеоном, князь Андрей попросил
у Кутузова перевода в западную армию. Кутузов, которому уже надоел Болконский своею деятельностью, служившею ему упреком в праздности, Кутузов весьма охотно отпустил его и
дал ему поручение к Барклаю-де-Толли.
Чтό бы делала Соня, ежели бы
у ней не было радостного сознания того, что она первое время не раздевалась три ночи для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы но пропустить часы, в которые надо
давать маловредные пилюли из золотой коробочки?
― Я думаю… ― сказал Пьер. ― Ему нечего прощать… Ежели бы я был на его месте… ― По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он был не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова были
у него на устах. Но она не
дала ему времени сказать их.
Одну половину дня княжна Марья проводила
у Николушки, следя за его уроками, сама
давала ему уроки русского языка и музыки и разговаривала с Десалем; другую часть дня она проводила с книгами, старухой-няней и с божьими людьми, которые иногда с заднего крыльца приходили к ней.
— Иди, — сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что-то спрашивать
у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и всё усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. — Бумага, которую
дал губернатор Алпатычу, была следующая...
— Allez donc, il
у voit assez, [Э, вздор, он достаточно видит, поверьте,] — сказал князь Василий своим басистым, быстрым голосом с покашливанием, тем голосом и с тем покашливанием, которым он разрешал все трудности. — Allez, il
у voit assez, — повторил он. — И чему я рад, — продолжал он, — это тому, что государь
дал ему полную власть над всеми армиями, над всем краем — власть, которой никогда не было ни
у какого главнокомандующего. Это другой самодержец, — заключил он с победоносною улыбкой.
В это время дама-компаньонка, жившая
у Элен, вошла к ней доложить, что его высочество в зале и желает ее видеть.
Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало
у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители.
У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и
давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1-го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные
у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им
дали подводы для выезда из Москвы.
— Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не
дают, а теперь и всё наше — детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на 100 тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри; вон напротив,
у Лопухиных еще третьего дня всё до чиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Французский офицер, улыбаясь, развел руками перед носом Герасима,
давая чувствовать, что и он не понимает его, и прихрамывая пошел к двери,
у которой стоял Пьер. Пьер хотел отойти, чтобы скрыться от него, но в это самое время он увидал из отворившейся двери кухни высунувшегося Макара Алексеича с пистолетом в руках. С хитростью безумного, Макар Алексеич оглядел француза и, приподняв пистолет, прицелился.
— А много вы нужды увидали, барин? А? — сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но
у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не
давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
«Вот как
у нас всегда делается, все навыворот!» говорили после Тарутинского сражения русские офицеры и генералы, точно так же, как говорят и теперь,
давая чувствовать, что кто-то там глупый делает так навыворот, а мы бы не так сделали. Но люди, говорящие так, или не знают дела, про которое говорят, или умышленно обманывают себя. Всякое сражение — Тарутинское, Бородинское, Аустерлицкое, всякое совершается не так, как предполагали его распорядители. Это есть существенное условие.
— Ну, готово
у вас всё? — сказал Денисов. —
Давай лошадей.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что по обыкновению докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами
у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности
дам.
С первых дней его болезни, несмотря на утешения докторов, он понял, что ему не вставать. Графиня, не раздеваясь, две недели провела в кресле
у его изголовья. Всякий раз, как она
давала ему лекарство, он всхлипивая, молча целовал ее руку.
— О, пойду смотреть, — вскакивая сказал Пьер. — Ты знаешь, сказал он, останавливаясь
у двери: отчего я особенно люблю эту музыку — они мне первые
дают знать, что всё хорошо. Нынче еду: чем ближе к дому, тем больше страх. Как вошел в переднюю, слышу заливается Андрюша о чем-то, ну, значит, всё хорошо…