Неточные совпадения
Никто вернее Степана Аркадьича не умел найти
ту границу
свободы, простоты и официальности, которая нужна для приятного занятия делами.
Но вместе с
тем она знала как с нынешнею
свободой обращения легко вскружить голову девушки и как вообще мужчины легко смотрят на эту вину.
— Я только хочу сказать, что
те права, которые меня… мой интерес затрагивают, я буду всегда защищать всеми силами; что когда у нас, у студентов, делали обыск и читали наши письма жандармы, я готов всеми силами защищать эти права, защищать мои права образования,
свободы. Я понимаю военную повинность, которая затрагивает судьбу моих детей, братьев и меня самого; я готов обсуждать
то, что меня касается; но судить, куда распределить сорок тысяч земских денег, или Алешу-дурачка судить, — я не понимаю и не могу.
Для чего она сказала это, чего она за секунду не думала, она никак бы не могла объяснить. Она сказала это по
тому только соображению, что, так как Вронского не будет,
то ей надо обеспечить свою
свободу и попытаться как-нибудь увидать его. Но почему она именно сказала про старую фрейлину Вреде, к которой ей нужно было, как и ко многим другим, она не умела бы объяснить, а вместе с
тем, как потом оказалось, она, придумывая самые хитрые средства для свидания с Вронским, не могла придумать ничего лучшего.
Левин старался чрез нее выпытать решение
той для него важной загадки, которую представлял ее муж; но он не имел полной
свободы мыслей, потому что ему было мучительно неловко.
Мучительно неловко ему было оттого, что против него сидела свояченица в особенном, для него, как ему казалось, надетом платье, с особенным в виде трапеции вырезом на белой груди; этот четвероугольный вырез, несмотря на
то, что грудь была очень белая, или особенно потому, что она была очень белая, лишал Левина
свободы мысли.
― Вы называете жестокостью
то, что муж предоставляет жене
свободу, давая ей честный кров имени только под условием соблюдения приличий. Это жестокость?
Алексей Александрович выразил мысль о
том, что образование женщин обыкновенно смешивается с вопросом о
свободе женщин и только поэтому может считаться вредным.
Они возобновили разговор, шедший за обедом: о
свободе и занятиях женщин. Левин был согласен с мнением Дарьи Александровны, что девушка, не вышедшая замуж, найдет себе дело женское в семье. Он подтверждал это
тем, что ни одна семья не может обойтись без помощницы, что в каждой, бедной и богатой семье есть и должны быть няньки, наемные или родные.
И он понял всё, что за обедом доказывал Песцов о
свободе женщин, только,
тем, что видел в сердце Кити страх девства униженья, и, любя ее, он почувствовал этот страх и униженье и сразу отрекся от своих доводов.
Оставшись один и вспоминая разговоры этих холостяков, Левин еще раз спросил себя: есть ли у него в душе это чувство сожаления о своей
свободе, о котором они говорили? Он улыбнулся при этом вопросе. «
Свобода? Зачем
свобода? Счастие только в
том, чтобы любить и желать, думать ее желаниями, ее мыслями,
то есть никакой
свободы, — вот это счастье!»
Первое время после
того, как он соединился с нею и надел штатское платье, он почувствовал всю прелесть
свободы вообще, которой он не знал прежде, и
свободы любви, и был доволен, но недолго.
Шестнадцать часов дня надо было занять чем-нибудь, так как они жили за границей на совершенной
свободе, вне
того круга условий общественной жизни, который занимал время в Петербурге.
Чем больше проходило времени, чем чаще он видел себя опутанным этими сетями,
тем больше ему хотелось не
то что выйти из них, но попробовать, не мешают ли они его
свободе.
Вронский приехал на выборы и потому, что ему было скучно в деревне и нужно было заявить свои права на
свободу пред Анной, и для
того, чтоб отплатить Свияжскому поддержкой на выборах за все его хлопоты для Вронского на земских выборах, и более всего для
того, чтобы строго исполнить все обязанности
того положения дворянина и землевладельца, которое он себе избрал.
Теперь Анна уж признавалась себе, что он тяготится ею, что он с сожалением бросает свою
свободу, чтобы вернуться к ней, и, несмотря на
то, она рада была, что он приедет.
— Да, но я выставляю другой принцип, обнимающий принцип
свободы, — сказал Алексей Александрович, ударяя на слове «обнимающий» и надевая опять pince-nez, чтобы вновь прочесть слушателю
то место, где это самое было сказано.
Степан Аркадьич знал, что когда Каренин начинал говорить о
том, что делают и думают они,
те самые, которые не хотели принимать его проектов и были причиной всего зла в России, что тогда уже близко было к концу; и потому охотно отказался теперь от принципа
свободы и вполне согласился. Алексей Александрович замолк, задумчиво перелистывая свою рукопись.
Следуя данному определению неясных слов, как дух, воля,
свобода, субстанция, нарочно вдаваясь в
ту ловушку слов, которую ставили ему философы или он сам себе, он начинал как будто что-то понимать.
Точно так же, как пчелы, теперь вившиеся вокруг него, угрожавшие ему и развлекавшие его, лишали его полного физического спокойствия, заставляли его сжиматься, избегая их, так точно заботы, обступив его с
той минуты, как он сел в тележку, лишали его
свободы душевной; но это продолжалось только до
тех пор, пока он был среди них. Как, несмотря на пчел, телесная сила была вся цела в нем, так и цела была вновь сознанная им его духовная сила.
Неточные совпадения
Так прошел и еще год, в течение которого у глуповцев всякого добра явилось уже не вдвое или втрое, но вчетверо. Но по мере
того как развивалась
свобода, нарождался и исконный враг ее — анализ. С увеличением материального благосостояния приобретался досуг, а с приобретением досуга явилась способность исследовать и испытывать природу вещей. Так бывает всегда, но глуповцы употребили эту"новоявленную у них способность"не для
того, чтобы упрочить свое благополучие, а для
того, чтоб оное подорвать.
Кровь Чичикова, напротив, играла сильно, и нужно было много разумной воли, чтоб набросить узду на все
то, что хотело бы выпрыгнуть и погулять на
свободе.
Так проповедовал Евгений. // Сквозь слез не видя ничего, // Едва дыша, без возражений, // Татьяна слушала его. // Он подал руку ей. Печально // (Как говорится, машинально) // Татьяна молча оперлась, // Головкой томною склонясь; // Пошли домой вкруг огорода; // Явились вместе, и никто // Не вздумал им пенять на
то: // Имеет сельская
свобода // Свои счастливые права, // Как и надменная Москва.
Это был человек лет семидесяти, высокого роста, в военном мундире с большими эполетами, из-под воротника которого виден был большой белый крест, и с спокойным открытым выражением лица.
Свобода и простота его движений поразили меня. Несмотря на
то, что только на затылке его оставался полукруг жидких волос и что положение верхней губы ясно доказывало недостаток зубов, лицо его было еще замечательной красоты.
Ведь она хлеб черный один будет есть да водой запивать, а уж душу свою не продаст, а уж нравственную
свободу свою не отдаст за комфорт; за весь Шлезвиг-Гольштейн не отдаст, не
то что за господина Лужина.