Неточные совпадения
Весь день этот Анна провела дома, то есть у Облонских, и
не принимала никого,
так как уж некоторые из ее знакомых, успев узнать о ее прибытии, приезжали в этот же день. Анна всё утро провела с Долли и с детьми. Она только
послала записочку к брату, чтоб он непременно обедал дома. «Приезжай, Бог милостив», писала она.
—
Так вели, Маша, принести ужинать: три порции, водки и вина… Нет, постой… Нет,
не надо…
Иди.
— Да после обеда нет заслуги! Ну,
так я вам дам кофею,
идите умывайтесь и убирайтесь, — сказала баронесса, опять садясь и заботливо поворачивая винтик в новом кофейнике. — Пьер, дайте кофе, — обратилась она к Петрицкому, которого она называла Пьер, по его фамилии Петрицкий,
не скрывая своих отношений с ним. — Я прибавлю.
Левин сердито махнул рукой,
пошел к амбарам взглянуть овес и вернулся к конюшне. Овес еще
не испортился. Но рабочие пересыпали его лопатами, тогда как можно было спустить его прямо в нижний амбар, и, распорядившись этим и оторвав отсюда двух рабочих для посева клевера, Левин успокоился от досады на приказчика. Да и день был
так хорош, что нельзя было сердиться.
— Всё молодость, окончательно ребячество одно. Ведь покупаю, верьте чести,
так, значит, для
славы одной, что вот Рябинин, а
не кто другой у Облонского рощу купил. А еще как Бог даст расчеты найти. Верьте Богу. Пожалуйте-с. Условьице написать…
— Мне обедать еще рано, а выпить надо. Я приду сейчас. Ей, вина! — крикнул он своим знаменитым в командовании, густым и заставлявшим дрожать стекла голосом. — Нет,
не надо, — тотчас же опять крикнул он. — Ты домой,
так я с тобой
пойду.
—
Пойдем, — всё
так же
не открывая рта, нахмурившись сказал Англичанин и, размахивая локтями,
пошел вперед своею развинченною походкой.
И убедившись, что она одна, и желая застать ее врасплох,
так как он
не обещался быть нынче и она, верно,
не думала, что он приедет пред скачками, он
пошел, придерживая саблю и осторожно шагая по песку дорожки, обсаженной цветами, к террасе, выходившей в сад.
Народ, доктор и фельдшер, офицеры его полка, бежали к нему. К своему несчастию, он чувствовал, что был цел и невредим. Лошадь сломала себе спину, и решено было ее пристрелить. Вронский
не мог отвечать на вопросы,
не мог говорить ни с кем. Он повернулся и,
не подняв соскочившей с головы фуражки,
пошел прочь от гипподрома, сам
не зная куда. Он чувствовал себя несчастным. В первый раз в жизни он испытал самое тяжелое несчастие, несчастие неисправимое и
такое, в котором виною сам.
На выходе из беседки Алексей Александрович,
так же как всегда, говорил со встречавшимися, и Анна должна была, как и всегда, отвечать и говорить; но она была сама
не своя и как во сне
шла под-руку с мужем.
Трава
пошла мягче, и Левин, слушая, но
не отвечая и стараясь косить как можно лучше,
шел за Титом. Они прошли шагов сто. Тит всё
шел,
не останавливаясь,
не выказывая ни малейшей усталости; но Левину уже страшно становилось, что он
не выдержит:
так он устал.
Первый ряд, как заметил Левин, Тит
шел особенно быстро, вероятно, желая попытать барина, и ряд попался длинен. Следующие ряды были уже легче, но Левин всё-таки должен был напрягать все свои силы, чтобы
не отставать от мужиков.
Не понимая, что это и откуда, в середине работы он вдруг испытал приятное ощущение холода по жарким вспотевшим плечам. Он взглянул на небо во время натачиванья косы. Набежала низкая, тяжелая туча, и
шел крупный дождь. Одни мужики
пошли к кафтанам и надели их; другие, точно
так же как Левин, только радостно пожимали плечами под приятным освежением.
И молодые и старые как бы наперегонку косили. Но, как они ни торопились, они
не портили травы, и ряды откладывались
так же чисто и отчетливо. Остававшийся в углу уголок был смахнут в пять минут. Еще последние косцы доходили ряды, как передние захватили кафтаны на плечи и
пошли через дорогу к Машкину Верху.
А я ведь хотел было прийти на покос посмотреть на тебя, но жара была
такая невыносимая, что я
не пошел дальше леса.
— Хочешь пройтись,
пойдем вместе, — сказал он,
не желая расставаться с братом, от которого
так и веяло свежестью и бодростью. —
Пойдем, зайдем и в контору, если тебе нужно.
Всё
шло хорошо и дома; но за завтраком Гриша стал свистать и, что было хуже всего,
не послушался Англичанки, и был оставлен без сладкого пирога. Дарья Александровна
не допустила бы в
такой день до наказания, если б она была тут; но надо было поддержать распоряжение Англичанки, и она подтвердила ее решение, что Грише
не будет сладкого пирога. Это испортило немного общую радость.
Гриша плакал, говоря, что и Николинька свистал, но что вот его
не наказали и что он
не от пирога плачет, — ему всё равно, — но о том, что с ним несправедливы. Это было слишком уже грустно, и Дарья Александровна решилась, переговорив с Англичанкой, простить Гришу и
пошла к ней. Но тут, проходя чрез залу, она увидала сцену, наполнившую
такою радостью ее сердце, что слезы выступили ей на глаза, и она сама простила преступника.
Почитав еще книгу о евгюбических надписях и возобновив интерес к ним, Алексей Александрович в 11 часов
пошел спать, и когда он, лежа в постели, вспомнил о событии с женой, оно ему представилось уже совсем
не в
таком мрачном виде.
— Я пожалуюсь? Да ни за что в свете! Разговоры
такие пойдут, что и
не рад жалобе! Вот на заводе — взяли задатки, ушли. Что ж мировой судья? Оправдал. Только и держится всё волостным судом да старшиной. Этот отпорет его по старинному. А
не будь этого — бросай всё! Беги на край света!
— Но я всё-таки
не знаю, что вас удивляет. Народ стоит на
такой низкой степени и материального и нравственного развития, что, очевидно, он должен противодействовать всему, что ему чуждо. В Европе рациональное хозяйство
идет потому, что народ образован; стало быть, у нас надо образовать народ, — вот и всё.
Что же касалось до предложения, сделанного Левиным, — принять участие, как пайщику, вместе с работниками во всем хозяйственном предприятии, — то приказчик на это выразил только большое уныние и никакого определенного мнения, а тотчас заговорил о необходимости на завтра свезти остальные снопы ржи и
послать двоить,
так что Левин почувствовал, что теперь
не до этого.
И Степан Аркадьич встал и
пошел вниз к новому начальнику. Инстинкт
не обманул Степана Аркадьича. Новый страшный начальник оказался весьма обходительным человеком, и Степан Аркадьич позавтракал с ним и засиделся
так, что только в четвертом часу попал к Алексею Александровичу.
Левин слушал их и ясно видел, что ни этих отчисленных сумм, ни труб, ничего этого
не было и что они вовсе
не сердились, а что они были все
такие добрые, славные люди, и
так всё это хорошо, мило
шло между ними.
—
Слава Богу,
слава Богу, — заговорила она, — теперь всё. готово. Только немножко вытянуть ноги. Вот
так, вот прекрасно. Как эти цветы сделаны без вкуса, совсем
не похоже на фиалку, — говорила она, указывая на обои. — Боже мой! Боже мой. Когда это кончится? Дайте мне морфину. Доктор! дайте же морфину. О, Боже мой, Боже мой!
Проводив княгиню Бетси до сеней, еще раз поцеловав ее руку выше перчатки, там, где бьется пульс, и, наврав ей еще
такого неприличного вздору, что она уже
не знала, сердиться ли ей или смеяться, Степан Аркадьич
пошел к сестре. Он застал ее в слезах.
— Мне вас ужасно жалко! И как бы я счастлив был, если б устроил это! — сказал Степан Аркадьич, уже смелее улыбаясь. —
Не говори,
не говори ничего! Если бы Бог дал мне только сказать
так, как я чувствую. Я
пойду к нему.
Он быстро вскочил. «Нет, это
так нельзя! — сказал он себе с отчаянием. —
Пойду к ней, спрошу, скажу последний раз: мы свободны, и
не лучше ли остановиться? Всё лучше, чем вечное несчастие, позор, неверность!!» С отчаянием в сердце и со злобой на всех людей, на себя, на нее он вышел из гостиницы и поехал к ней.
Никогда он с
таким жаром и успехом
не работал, как когда жизнь его
шла плохо и в особенности когда он ссорился с женой.
Предсказание Марьи Николаевны было верно. Больной к ночи уже был
не в силах поднимать рук и только смотрел пред собой,
не изменяя внимательно сосредоточенного выражения взгляда. Даже когда брат или Кити наклонялись над ним,
так, чтоб он мог их видеть, он
так же смотрел. Кити
послала за священником, чтобы читать отходную.
— Да, вот ты бы
не впустил! Десять лет служил да кроме милости ничего
не видал, да ты бы
пошел теперь да и сказал: пожалуйте, мол, вон! Ты политику-то тонко понимаешь!
Так — то! Ты бы про себя помнил, как барина обирать, да енотовые шубы таскать!
Вронский
не слушал его. Он быстрыми шагами
пошел вниз: он чувствовал, что ему надо что-то сделать, но
не знал что. Досада на нее за то, что она ставила себя и его в
такое фальшивое положение, вместе с жалостью к ней за ее страдания, волновали его. Он сошел вниз в партер и направился прямо к бенуару Анны. У бенуара стоял Стремов и разговаривал с нею...
— Да что же думать? Он (он разумелся Сергей Иванович) мог всегда сделать первую партию в России; теперь он уж
не так молод, но всё-таки, я знаю, за него и теперь
пошли бы многие… Она очень добрая, но он мог бы…
— Нисколько. Мне
так это весело будет, — действительно весело блестя глазами, сказал Левин. — Ну, прости ее, Долли! Она
не будет, — сказал он про маленькую преступницу, которая
не шла к Фанни, и нерешительно стояла против матери, исподлобья ожидая и ища ее взгляда.
В первую минуту ей показалось неприлично, что Анна ездит верхом. С представлением о верховой езде для дамы в понятии Дарьи Александровны соединялось представление молодого легкого кокетства, которое, по ее мнению,
не шло к положению Анны; но когда она рассмотрела ее вблизи, она тотчас же примирилась с ее верховою ездой. Несмотря на элегантность, всё было
так просто, спокойно и достойно и в позе, и в одежде, и в движениях Анны, что ничего
не могло быть естественней.
— Ты
не то хотела спросить? Ты хотела спросить про ее имя? Правда? Это мучает Алексея. У ней нет имени. То есть она Каренина, — сказала Анна, сощурив глаза
так, что только видны были сошедшиеся ресницы. — Впрочем, — вдруг просветлев лицом, — об этом мы всё переговорим после.
Пойдем, я тебе покажу ее. Elle est très gentille. [Она очень мила.] Она ползает уже.
Только тем, что в
такую неправильную семью, как Аннина,
не пошла бы хорошая, Дарья Александровна и объяснила себе то, что Анна, с своим знанием людей, могла взять к своей девочке
такую несимпатичную, нереспектабельную Англичанку.
— Ну вот вам и Долли, княжна, вы
так хотели ее видеть, — сказала Анна, вместе с Дарьей Александровной выходя на большую каменную террасу, на которой в тени, за пяльцами, вышивая кресло для графа Алексея Кирилловича, сидела княжна Варвара. — Она говорит, что ничего
не хочет до обеда, но вы велите подать завтракать, а я
пойду сыщу Алексея и приведу их всех.
Так как никто
не обращал на него внимания и он, казалось, никому
не был нужен, он потихоньку направился в маленькую залу, где закусывали, и почувствовал большое облегчение, опять увидав лакеев. Старичок-лакей предложил ему покушать, и Левин согласился. Съев котлетку с фасолью и поговорив с лакеем о прежних господах, Левин,
не желая входить в залу, где ему было
так неприятно,
пошел пройтись на хоры.
Неведовскому переложили, как и было рассчитано, и он был губернским предводителем. Многие были веселы, многие были довольны, счастливы, многие в восторге, многие недовольны и несчастливы. Губернский предводитель был в отчаянии, которого он
не мог скрыть. Когда Неведовский
пошел из залы, толпа окружила его и восторженно следовала за ним,
так же как она следовала в первый день за губернатором, открывшим выборы, и
так же как она следовала за Снетковым, когда тот был выбран.
К вечеру этого дня, оставшись одна, Анна почувствовала
такой страх за него, что решилась было ехать в город, но, раздумав хорошенько, написала то противоречивое письмо, которое получил Вронский, и,
не перечтя его,
послала с нарочным.
Степан Аркадьич вышел посмотреть. Это был помолодевший Петр Облонский. Он был
так пьян, что
не мог войти на лестницу; но он велел себя поставить на ноги, увидав Степана Аркадьича, и, уцепившись за него,
пошел с ним в его комнату и там стал рассказывать ему про то, как он провел вечер, и тут же заснул.
— Нет, я и сама
не успею, — сказала она и тотчас же подумала: «стало быть, можно было устроиться
так, чтобы сделать, как я хотела». — Нет, как ты хотел,
так и делай.
Иди в столовую, я сейчас приду, только отобрать эти ненужные вещи, — сказала она, передавая на руку Аннушки, на которой уже лежала гора тряпок, еще что-то.
«А ничего,
так tant pis», подумал он, опять похолодев, повернулся и
пошел. Выходя, он в зеркало увидал ее лицо, бледное, с дрожащими губами. Он и хотел остановиться и сказать ей утешительное слово, но ноги вынесли его из комнаты, прежде чем он придумал, что сказать. Целый этот день он провел вне дома, и, когда приехал поздно вечером, девушка сказала ему, что у Анны Аркадьевны болит голова, и она просила
не входить к ней.
«Нет, это
не может быть!» вскрикнула она и, перейдя комнату, крепко позвонила. Ей
так страшно теперь было оставаться одной, что,
не дожидаясь прихода человека, она
пошла навстречу ему.
— Хорошо,
так поезжай домой, — тихо проговорила она, обращаясь к Михайле. Она говорила тихо, потому что быстрота биения сердца мешала ей дышать. «Нет, я
не дам тебе мучать себя», подумала она, обращаясь с угрозой
не к нему,
не к самой себе, а к тому, кто заставлял ее мучаться, и
пошла по платформе мимо станции.
—
Так вы жену мою увидите. Я писал ей, но вы прежде увидите; пожалуйста, скажите, что меня видели и что all right. [всё в порядке.] Она поймет. А впрочем, скажите ей, будьте добры, что я назначен членом комиссии соединенного… Ну, да она поймет! Знаете, les petites misères de la vie humaine, [маленькие неприятности человеческой жизни,] — как бы извиняясь, обратился он к княгине. — А Мягкая-то,
не Лиза, а Бибиш, посылает-таки тысячу ружей и двенадцать сестер. Я вам говорил?
Но Кити
не слушала ее слов. Ее нетерпение
шло так же возрастая, как и нетерпение ребенка.
— Это слово «народ»
так неопределенно, — сказал Левин. — Писаря волостные, учителя и из мужиков один на тысячу, может быть, знают, о чем
идет дело. Остальные же 80 миллионов, как Михайлыч,
не только
не выражают своей воли, но
не имеют ни малейшего понятия, о чем им надо бы выражать свою волю. Какое же мы имеем право говорить, что это воля народа?