Неточные совпадения
И
она стала говорить с Кити.
Как ни неловко было Левину уйти теперь, ему всё-таки легче было сделать эту неловкость, чем остаться весь вечер и видеть Кити, которая изредка взглядывала на него и избегала его взгляда. Он
хотел встать, но княгиня, заметив, что он молчит, обратилась к нему.
Все эти дни Долли была одна с детьми. Говорить о своем горе
она не
хотела, а с этим горем на душе говорить о постороннем
она не могла.
Она знала, что,
так или иначе,
она Анне выскажет всё, и то
ее радовала мысль о том,
как она выскажет, то злила необходимость говорить о своем унижении с
ней, его сестрой, и слышать от
нее готовые фразы увещания и утешения.
Эффект, производимый речами княгини Мягкой, всегда был одинаков, и секрет производимого
ею эффекта состоял в том, что
она говорила
хотя и не совсем кстати,
как теперь, но простые вещи, имеющие смысл. В обществе, где
она жила,
такие слова производили действие самой остроумной шутки. Княгиня Мягкая не могла понять, отчего это
так действовало, но знала, что это
так действовало, и пользовалась этим.
Так как во время речи княгини Мягкой все
ее слушали и разговор около жены посланника прекратился, хозяйка
хотела связать всё общество воедино и обратилась к жене посланника.
Вронский уже несколько раз пытался,
хотя и не
так решительно,
как теперь, наводить
ее на обсуждение своего положения и каждый раз сталкивался с тою поверхностностию и легкостью суждений, с которою
она теперь отвечала на его вызов.
Как будто было что-то в этом
такое, чего
она не могла или не
хотела уяснить себе,
как будто,
как только
она начинала говорить про это,
она, настоящая Анна, уходила куда-то в себя и выступала другая, странная, чуждая ему женщина, которой он не любил и боялся и которая давала ему отпор.
Все громко выражали свое неодобрение, все повторяли сказанную кем-то фразу: «недостает только цирка с львами», и ужас чувствовался всеми,
так что, когда Вронский упал и Анна громко ахнула, в этом не было ничего необыкновенного. Но вслед затем в лице Анны произошла перемена, которая была уже положительно неприлична.
Она совершенно потерялась.
Она стала биться,
как пойманная птица: то
хотела встать и итти куда-то, то обращалась к Бетси.
Первое время деревенской жизни было для Долли очень трудное.
Она живала в деревне в детстве, и у
ней осталось впечатление, что деревня есть спасенье от всех городских неприятностей, что жизнь там
хотя и не красива (с этим Долли легко мирилась), зато дешева и удобна: всё есть, всё дешево, всё можно достать, и детям хорошо. Но теперь, хозяйкой приехав в деревню,
она увидела, что это всё совсем не
так,
как она думала.
Не
так хороша,
как она бывало
хотела быть хороша на бале, но хороша для той цели, которую
она теперь имела в виду.
«И для чего
она говорит по-французски с детьми? — подумал он. —
Как это неестественно и фальшиво! И дети чувствуют это. Выучить по-французски и отучить от искренности», думал он сам с собой, не зная того, что Дарья Александровна всё это двадцать раз уже передумала и всё-таки,
хотя и в ущерб искренности, нашла необходимым учить этим путем своих детей.
— Ах,
как я рада вас видеть! — сказала
она, подходя к
ней. — Я вчера на скачках только что
хотела дойти до вас, а вы уехали. Мне
так хотелось видеть вас именно вчера. Не правда ли, это было ужасно? — сказала
она, глядя на Анну своим взглядом, открывавшим, казалось, всю душу.
Он знал это несомненно,
как знают это всегда молодые люди,
так называемые женихи,
хотя никогда никому не решился бы сказать этого, и знал тоже и то, что, несмотря на то, что он
хотел жениться, несмотря на то, что по всем данным эта весьма привлекательная девушка должна была быть прекрасною женой, он
так же мало мог жениться на
ней, даже еслиб он и не был влюблен в Кити Щербацкую,
как улететь на небо.
Сморщенное лицо Алексея Александровича приняло страдальческое выражение; он взял
ее за руку и
хотел что-то сказать, но никак не мог выговорить; нижняя губа его дрожала, но он всё еще боролся с своим волнением и только изредка взглядывал на
нее. И каждый раз,
как он взглядывал, он видел глаза
ее, которые смотрели на него с
такою умиленною и восторженною нежностью,
какой он никогда не видал в них.
Вронский понял по
ее взгляду, что
она не знала, в
каких отношениях он
хочет быть с Голенищевым, и что
она боится,
так ли
она вела себя,
как он бы
хотел.
Ей казалось, что он, зная это, скорее может разлюбить
ее; а
она ничего
так не боялась теперь,
хотя и не имела к тому никаких поводов,
как потерять его любовь.
Портрет с пятого сеанса поразил всех, в особенности Вронского, не только сходством, но и особенною красотою. Странно было,
как мог Михайлов найти ту
ее особенную красоту. «Надо было знать и любить
ее,
как я любил, чтобы найти это самое милое
ее душевное выражение», думал Вронский,
хотя он по этому портрету только узнал это самое милое
ее душевное выражение. Но выражение это было
так правдиво, что ему и другим казалось, что они давно знали его.
— Нынче кончится, посмотрите, — сказала Марья Николаевна
хотя и шопотом, но
так, что больной, очень чуткий,
как замечал Левин, должен был слышать
ее. Левин зашикал на
нее и оглянулся на больного. Николай слышал; но эти слова не произвели на него никакого впечатления. Взгляд его был всё тот же укоризненный и напряженный.
— Вот
так, — сказала
она, обдергивая складки своего шерстяного платья. Действительно, он заметил, что во весь этот день больной хватал на себе и
как будто
хотел сдергивать что-то.
С той минуты,
как Алексей Александрович понял из объяснений с Бетси и со Степаном Аркадьичем, что от него требовалось только того, чтоб он оставил свою жену в покое, не утруждая
ее своим присутствием, и что сама жена его желала этого, он почувствовал себя столь потерянным, что не мог ничего сам решить, не знал сам, чего он
хотел теперь, и, отдавшись в руки тех, которые с
таким удовольствием занимались его делами, на всё отвечал согласием.
— А что за прелесть моя Варенька! А? — сказала Кити мужу,
как только Сергей Иванович встал.
Она сказала это
так, что Сергей Иванович мог слышать
ее, чего
она, очевидно,
хотела. — И
как она красива, благородно красива! Варенька! — прокричала Кити, — вы будете в мельничном лесу? Мы приедем к вам.
— Премиленький узор;
так просто и благородно. Я сама
хотела себе сделать, если б у
ней не было. В роде
как у Вареньки.
Так мило и дешево.
Левин уже привык теперь смело говорить свою мысль, не давая себе труда облекать
ее в точные слова; он знал, что жена в
такие любовные минуты,
как теперь, поймет, что он
хочет сказать, с намека, и
она поняла его.
Они прошли молча несколько шагов. Варенька видела, что он
хотел говорить;
она догадывалась о чем и замирала от волнения радости и страха. Они отошли
так далеко, что никто уже не мог бы слышать их, но он всё еще не начинал говорить. Вареньке лучше было молчать. После молчания можно было легче сказать то, что они
хотели сказать, чем после слов о грибах; но против своей воли,
как будто нечаянно, Варенька сказала...
Левину досадно было и на Степана Аркадьича за то, что по его беспечности не он, а мать занималась наблюдением за преподаванием, в котором
она ничего не понимала, и на учителей за то, что они
так дурно учат детей; но свояченице он обещался вести учение,
как она этого
хотела.
Кити видела, что с мужем что-то сделалось.
Она хотела улучить минутку поговорить с ним наедине, но он поспешил уйти от
нее, сказав, что ему нужно в контору. Давно уже ему хозяйственные дела не казались
так важны,
как нынче. «Им там всё праздник — думал он, — а тут дела не праздничные, которые не ждут и без которых жить нельзя».
— Было, — сказала
она дрожащим голосом. — Но, Костя, ты не видишь разве, что не я виновата? Я с утра
хотела такой тон взять, но эти люди… Зачем он приехал?
Как мы счастливы были! — говорила
она, задыхаясь от рыданий, которые поднимали всё
ее пополневшее тело.
Анна, отведя глаза от лица друга и сощурившись (это была новая привычка, которой не знала за
ней Долли), задумалась, желая вполне понять значение этих слов. И, очевидно, поняв их
так,
как хотела,
она взглянула на Долли.
Дарья Александровна наблюдала эту новую для себя роскошь и,
как хозяйка, ведущая дом, —
хотя и не надеясь ничего из всего виденного применить к своему дому,
так это всё по роскоши было далеко выше
ее образа жизни, — невольно вникала во все подробности, и задавала себе вопрос, кто и
как это всё сделал.
Оставшись одна, Долли помолилась Богу и легла в постель.
Ей всею душой было жалко Анну в то время,
как она говорила с
ней; но теперь
она не могла себя заставить думать о
ней. Воспоминания о доме и детях с особенною, новою для
нее прелестью, в каком-то новом сиянии возникали в
ее воображении. Этот
ее мир показался
ей теперь
так дорог и мил, что
она ни за что не
хотела вне его провести лишний день и решила, что завтра непременно уедет.
Хотя ему и подозрительна была тишина
ее как будто сдерживаемого дыханья и более всего выражение особенной нежности и возбужденности, с которою
она, выходя из-за перегородки, сказала ему: «ничего», ему
так хотелось спать, что он сейчас же заснул.
— Нет, Алексей Александрович! — вскакивая заговорил Облонский, — я не
хочу верить этому!
Она так несчастна,
как только может быть несчастна женщина, и ты не можешь отказать в
такой….
Чувствуя, что примирение было полное, Анна с утра оживленно принялась за приготовление к отъезду.
Хотя и не было решено, едут ли они в понедельник или во вторник,
так как оба вчера уступали один другому, Анна деятельно приготавливалась к отъезду, чувствуя себя теперь совершенно равнодушной к тому, что они уедут днем раньше или позже.
Она стояла в своей комнате над открытым сундуком, отбирая вещи, когда он, уже одетый, раньше обыкновенного вошел к
ней.
— Нет, я и сама не успею, — сказала
она и тотчас же подумала: «стало быть, можно было устроиться
так, чтобы сделать,
как я
хотела». — Нет,
как ты
хотел,
так и делай. Иди в столовую, я сейчас приду, только отобрать эти ненужные вещи, — сказала
она, передавая на руку Аннушки, на которой уже лежала гора тряпок, еще что-то.
— Нет, — сказала
она, раздражаясь тем, что он
так очевидно этой переменой разговора показывал
ей, что
она раздражена, — почему же ты думаешь, что это известие
так интересует меня, что надо даже скрывать? Я сказала, что не
хочу об этом думать, и желала бы, чтобы ты этим
так же мало интересовался,
как и я.
— А ты очень испугался? — сказала
она. — И я тоже, но мне теперь больше страшно,
как уж прошло. Я пойду посмотреть дуб. А
как мил Катавасов! Да и вообще целый день было
так приятно. И ты с Сергеем Иванычем
так хорош, когда ты
захочешь… Ну, иди к ним. А то после ванны здесь всегда жарко и пар…