Неточные совпадения
— Нет,
вы уж
так сделайте,
как я
говорил, — сказал он, улыбкой смягчая замечание, и, кратко объяснив,
как он понимает дело, отодвинул бумаги и сказал: —
Так и сделайте, пожалуйста,
так, Захар Никитич.
— Ах, можно ли
так подкрадываться?
Как вы меня испугали, — отвечала она. — Не
говорите, пожалуйста, со мной про оперу,
вы ничего не понимаете в музыке. Лучше я спущусь до
вас и буду
говорить с
вами про ваши майолики и гравюры. Ну,
какое там сокровище купили
вы недавно на толкучке?
— Я не об
вас, совсем не об
вас говорю.
Вы совершенство. Да, да, я знаю, что
вы все совершенство; но что же делать, что я дурная? Этого бы не было, если б я не была дурная.
Так пускай я буду
какая есть, но не буду притворяться. Что мне зa дело до Анны Павловны! Пускай они живут
как хотят, и я
как хочу. Я не могу быть другою… И всё это не то, не то!..
— Я не знаю! — вскакивая сказал Левин. — Если бы
вы знали,
как вы больно мне делаете! Всё равно,
как у
вас бы умер ребенок, а
вам бы
говорили: а вот он был бы
такой,
такой, и мог бы жить, и
вы бы на него радовались. А он умер, умер, умер…
— Очень, очень
вы смешны, — повторила Дарья Александровна, снежностью вглядываясь в его лицо. — Ну, хорошо,
так как будто мы ничего про это не
говорили. Зачем ты пришла, Таня? — сказала Дарья Александровна по-французски вошедшей девочке.
—
Вы говорите, — продолжала хозяйка начатый разговор, — что мужа не может интересовать всё русское. Напротив, он весел бывает за границей, но никогда
так,
как здесь. Здесь он чувствует себя в своей сфере. Ему столько дела, и он имеет дар всем интересоваться. Ах,
вы не были в нашей школе?
— Ну, в этом
вы, по крайней мере, сходитесь со Спенсером, которого
вы так не любите; он
говорит тоже, что образование может быть следствием бо́льшего благосостояния и удобства жизни, частых омовений,
как он
говорит, но не умения читать и считать…
Уже раз взявшись за это дело, он добросовестно перечитывал всё, что относилось к его предмету, и намеревался осенью ехать зa границу, чтоб изучить еще это дело на месте, с тем чтобы с ним уже не случалось более по этому вопросу того, что
так часто случалось с ним по различным вопросам. Только начнет он, бывало, понимать мысль собеседника и излагать свою,
как вдруг ему
говорят: «А Кауфман, а Джонс, а Дюбуа, а Мичели?
Вы не читали их. Прочтите; они разработали этот вопрос».
— Ну,
какое ваше дело! Мало
вы разве и
так мужиков наградили! И то
говорят: ваш барин от царя за то милость получит. И чудно: что
вам о мужиках заботиться?
― Зачем я
говорю это? зачем? ― продолжал он также гневно. ― Чтобы
вы знали, что,
так как вы не исполнили моей воли относительно соблюдения приличий, я приму меры, чтобы положение это кончилось.
—
Вам хорошо
говорить, — сказала она, — когда у
вас миллионы я не знаю
какие, а я очень люблю, когда муж ездит ревизовать летом. Ему очень здорово и приятно проехаться, а у меня уж
так заведено, что на эти деньги у меня экипаж и извозчик содержатся.
— Это было рано-рано утром.
Вы, верно, только проснулись. Maman ваша спала в своем уголке. Чудное утро было. Я иду и думаю: кто это четверней в карете? Славная четверка с бубенчиками, и на мгновенье
вы мелькнули, и вижу я в окно —
вы сидите вот
так и обеими руками держите завязки чепчика и о чем-то ужасно задумались, —
говорил он улыбаясь. —
Как бы я желал знать, о чем
вы тогда думали. О важном?
— Мы с ним большие друзья. Я очень хорошо знаю его. Прошлую зиму, вскоре после того…
как вы у нас были, — сказала она с виноватою и вместе доверчивою улыбкой, у Долли дети все были в скарлатине, и он зашел к ней как-то. И можете себе представить, —
говорила она шопотом. — ему
так жалко стало ее, что он остался и стал помогать ей ходить за детьми. Да; и три недели прожил у них в доме и
как нянька ходил за детьми.
— Ах,
какой вздор! — продолжала Анна, не видя мужа. — Да дайте мне ее, девочку, дайте! Он еще не приехал.
Вы оттого
говорите, что не простит, что
вы не знаете его. Никто не знал. Одна я, и то мне тяжело стало. Его глаза, надо знать, у Сережи точно
такие же, и я их видеть не могу от этого. Дали ли Сереже обедать? Ведь я знаю, все забудут. Он бы не забыл. Надо Сережу перевести в угольную и Mariette попросить с ним лечь.
— Мне
вас ужасно жалко! И
как бы я счастлив был, если б устроил это! — сказал Степан Аркадьич, уже смелее улыбаясь. — Не
говори, не
говори ничего! Если бы Бог дал мне только сказать
так,
как я чувствую. Я пойду к нему.
— А вот
вы спорили, Марья Власьевна, что карналины в отлет носят. Глянь-ка у той в пюсовом, посланница,
говорят, с
каким подбором…
Так, и опять этак.
— Анна, ради Бога! что с
вами? — сказал он, будя ее, точно
так же,
как говорил ей когда-то ее муж.
— Нет, но
как?
Вы всё-таки его любили, прежде чем
вам позволили
говорить?
— Но не
так,
как с Николенькой покойным…
вы полюбили друг друга, — докончил Левин. — Отчего не
говорить? — прибавил он. — Я иногда упрекаю себя: кончится тем, что забудешь. Ах,
какой был ужасный и прелестный человек… Да,
так о чем же мы
говорили? — помолчав, сказал Левин.
— Нет, всё-таки весело.
Вы видели? —
говорил Васенька Весловский, неловко влезая на катки с ружьем и чибисом в руках. —
Как я славно убил этого! Не правда ли? Ну, скоро ли мы приедем на настоящее?
—
Как я рада, что слышала Кознышева! Это стоит, чтобы поголодать. Прелесть!
Как ясно и слышно всё! Вот у
вас в суде никто
так не
говорит. Только один Майдель, и то он далеко не
так красноречив.
—
Так вы жену мою увидите. Я писал ей, но
вы прежде увидите; пожалуйста, скажите, что меня видели и что all right. [всё в порядке.] Она поймет. А впрочем, скажите ей, будьте добры, что я назначен членом комиссии соединенного… Ну, да она поймет! Знаете, les petites misères de la vie humaine, [маленькие неприятности человеческой жизни,] —
как бы извиняясь, обратился он к княгине. — А Мягкая-то, не Лиза, а Бибиш, посылает-таки тысячу ружей и двенадцать сестер. Я
вам говорил?
Неточные совпадения
Анна Андреевна.
Как можно-с!
Вы это
так изволите
говорить, для комплимента. Прошу покорно садиться.
Хлестаков. Я, признаюсь, рад, что
вы одного мнения со мною. Меня, конечно, назовут странным, но уж у меня
такой характер. (Глядя в глаза ему,
говорит про себя.)А попрошу-ка я у этого почтмейстера взаймы! (Вслух.)
Какой странный со мною случай: в дороге совершенно издержался. Не можете ли
вы мне дать триста рублей взаймы?
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший, ты перенеси все ко мне, к городничему, — тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова и следует за ним, но, оборотившись,
говорит с укоризной Бобчинскому.)Уж и
вы! не нашли другого места упасть! И растянулся,
как черт знает что
такое. (Уходит; за ним Бобчинский.)
— Конституция, доложу я
вам, почтеннейшая моя Марфа Терентьевна, —
говорил он купчихе Распоповой, — вовсе не
такое уж пугало,
как люди несмысленные о сем полагают. Смысл каждой конституции таков: всякий в дому своем благополучно да почивает! Что же тут, спрашиваю я
вас, сударыня моя, страшного или презорного? [Презорный — презирающий правила или законы.]
Половину следующего дня она была тиха, молчалива и послушна,
как ни мучил ее наш лекарь припарками и микстурой. «Помилуйте, —
говорил я ему, — ведь
вы сами сказали, что она умрет непременно,
так зачем тут все ваши препараты?» — «Все-таки лучше, Максим Максимыч, — отвечал он, — чтоб совесть была покойна». Хороша совесть!