Неточные совпадения
— Долли! — проговорил он, уже всхлипывая. — Ради Бога, подумай о детях, они не виноваты. Я виноват, и накажи меня, вели мне искупить свою вину. Чем я могу, я всё готов! Я виноват, нет
слов сказать, как я виноват! Но, Долли, прости!
— Обедать? Да мне ведь ничего особенного, только два
слова сказать, спросить, а после потолкуем.
— Так сейчас и
скажи два
слова, а беседовать за обедом.
— Два
слова вот какие, —
сказал Левин, — впрочем, ничего особенного.
— Ты
сказал, два
слова, а я в двух
словах ответить не могу, потому что… Извини на минутку…
— И я уверен в себе, когда вы опираетесь на меня, —
сказал он, но тотчас же испугался того, что̀
сказал, и покраснел. И действительно, как только он произнес эти
слова, вдруг, как солнце зашло за тучи, лицо ее утратило всю свою ласковость, и Левин узнал знакомую игру ее лица, означавшую усилие мысли: на гладком лбу ее вспухла морщинка.
— Не знаю. Это от вас зависит, —
сказал он и тотчас же ужаснулся своим
словам.
Не слыхала ли она его
слов или не хотела слышать, но она как бы спотыкнулась, два раза стукнув ножкой, и поспешно покатилась прочь от него. Она подкатилась к М-llе Linon, что-то
сказала ей и направилась к домику, где дамы снимали коньки.
— Еще
слово: во всяком случае, советую решить вопрос скорее. Нынче не советую говорить, —
сказал Степан Аркадьич. — Поезжай завтра утром, классически, делать предложение, и да благословит тебя Бог…
— Ах перестань! Христос никогда бы не
сказал этих
слов, если бы знал, как будут злоупотреблять ими. Изо всего Евангелия только и помнят эти
слова. Впрочем, я говорю не то, что думаю, а то, что чувствую. Я имею отвращение к падшим женщинам. Ты пауков боишься, а я этих гадин. Ты ведь, наверно, не изучал пауков и не знаешь их нравов: так и я.
— А! Константин Дмитрич! Опять приехали в наш развратный Вавилон, —
сказала она, подавая ему крошечную желтую руку и вспоминая его
слова, сказанные как-то в начале зимы, что Москва есть Вавилон. — Что, Вавилон исправился или вы испортились? — прибавила она, с усмешкой оглядываясь на Кити.
«Это должен быть Вронский», подумал Левин и, чтоб убедиться в этом, взглянул на Кити. Она уже успела взглянуть на Вронского и оглянулась на Левина. И по одному этому взгляду невольно просиявших глаз ее Левин понял, что она любила этого человека, понял так же верно, как если б она
сказала ему это
словами. Но что же это за человек?
Со всеми поздоровавшись и
сказав несколько
слов, он сел, ни разу не взглянув на не спускавшего с него глаз Левина.
— Должно быть, мои
слова на вас сильно действуют, что вы их так помните, —
сказал Левин и, вспомнив, что он уже
сказал это прежде, покраснел.
— Ах, много! И я знаю, что он ее любимец, но всё-таки видно, что это рыцарь… Ну, например, она рассказывала, что он хотел отдать всё состояние брату, что он в детстве еще что-то необыкновенное сделал, спас женщину из воды.
Словом, герой, —
сказала Анна, улыбаясь и вспоминая про эти двести рублей, которые он дал на станции.
После вальса Кити подошла к матери и едва успела
сказать несколько
слов с Нордстон, как Вронский уже пришел за ней для первой кадрили.
— Да, — продолжала Анна. — Ты знаешь, отчего Кити не приехала обедать? Она ревнует ко мне. Я испортила… я была причиной того, что бал этот был для нее мученьем, а не радостью. Но, право, право, я не виновата, или виновата немножко, —
сказала она, тонким голосом протянув
слово «немножко».
— Ах, Боже мой, это было бы так глупо! —
сказала Анна, и опять густая краска удовольствия выступила на ее лице, когда она услыхала занимавшую ее мысль, выговоренную
словами. — Так вот, я и уезжаю, сделав себе врага в Кити, которую я так полюбила. Ах, какая она милая! Но ты поправишь это, Долли? Да!
И когда он вышел из вагона в Бологове, чтобы выпить сельтерской воды, и увидал Анну, невольно первое
слово его
сказало ей то самое, что он думал.
— А! Мы знакомы, кажется, — равнодушно
сказал Алексей Александрович, подавая руку. — Туда ехала с матерью, а назад с сыном, —
сказал он, отчетливо выговаривая, как рублем даря каждым
словом. — Вы, верно, из отпуска? —
сказал он и, не дожидаясь ответа, обратился к жене своим шуточным тоном: — что ж, много слез было пролито в Москве при разлуке?
Казалось, очень просто было то, что
сказал отец, но Кити при этих
словах смешалась и растерялась, как уличенный преступник. «Да, он всё знает, всё понимает и этими
словами говорит мне, что хотя и стыдно, а надо пережить свой стыд». Она не могла собраться с духом ответить что-нибудь. Начала было и вдруг расплакалась и выбежала из комнаты.
И,
сказав эти
слова, она взглянула на сестру и, увидев, что Долли молчит, грустно опустив голову, Кити, вместо того чтобы выйти из комнаты, как намеревалась, села у двери и, закрыв лицо платком, опустила голову.
Кити ни
слова не
сказала об этом; она говорила только о своем душевном состоянии.
— Типун вам на язык, —
сказала вдруг княгиня Мягкая, услыхав эти
слова. — Каренина прекрасная женщина. Мужа ее я не люблю, а ее очень люблю.
Вронский смотрел на Анну и с замиранием сердца ждал, что она
скажет. Он вздохнул как бы после опасности, когда она выговорила эти
слова.
— Я не совсем понимаю значение ваших
слов, —
сказал он, подавая ей чашку.
— Вы помните, что я запретила вам произносить это
слово, это гадкое
слово, — вздрогнув
сказала Анна; но тут же она почувствовала, что одним этим
словом: запретила она показывала, что признавала за собой известные права на него и этим самым поощряла его говорить про любовь.
— Так сделайте это для меня, никогда не говорите мне этих
слов, и будем добрыми друзьями, —
сказала она
словами; но совсем другое говорил ее взгляд.
— О, да! —
сказала Анна, сияя улыбкой счастья и не понимая ни одного
слова из того, что говорила ей Бетси. Она перешла к большому столу и приняла участие в общем разговоре.
— Вы ничего не
сказали; положим, я ничего и не требую, — говорил он, — но вы знаете, что не дружба мне нужна, мне возможно одно счастье в жизни, это
слово, которого вы так не любите… да, любовь…
Но для него, знавшего ее, знавшего, что, когда он ложился пятью минутами позже, она замечала и спрашивала о причине, для него, знавшего, что всякие свои радости, веселье, горе, она тотчас сообщала ему, — для него теперь видеть, что она не хотела замечать его состояние, что не хотела ни
слова сказать о себе, означало многое.
— Какое счастье! — с отвращением и ужасом
сказала она, и ужас невольно сообщился ему. — Ради Бога, ни
слова, ни
слова больше.
Ни одного
слова Степан Аркадьич не
сказал про Кити и вообще Щербацких; только передал поклон жены.
— Ах, эти мне сельские хозяева! — шутливо
сказал Степан Аркадьич. — Этот ваш тон презрения к нашему брату городским!… А как дело сделать, так мы лучше всегда сделаем. Поверь, что я всё расчел, —
сказал он, — и лес очень выгодно продан, так что я боюсь, как бы тот не отказался даже. Ведь это не обидной лес, —
сказал Степан Аркадьич, желая
словом обидной совсем убедить Левина в несправедливости его сомнений, — а дровяной больше. И станет не больше тридцати сажен на десятину, а он дал мне по двести рублей.
— Помилуй, — с удивлением
сказал Облонский, — ведь я
слово дал.
Ты
скажешь опять, что я ретроград, или еще какое страшное
слово; но всё-таки мне досадно и обидно видеть это со всех сторон совершающееся обеднение дворянства, к которому я принадлежу и, несмотря на слияние сословий, очень рад, что принадлежу…
Она опять хотела
сказать: сына, но не могла выговорить этого
слова.
— А, как это мило! —
сказала она, подавая руку мужу и улыбкой здороваясь с домашним человеком, Слюдиным. — Ты ночуешь, надеюсь? — было первое
слово, которое подсказал ей дух обмана, — а теперь едем вместе. Только жаль, что я обещала Бетси. Она заедет за мной.
— Разумеется, нет; я никогда не
сказала ни одного
слова, но он знал. Нет, нет, есть взгляды, есть манеры. Я буду сто лет жить, не забуду.
— Самолюбия, —
сказал Левин, задетый за живое
словами брата, — я не понимаю. Когда бы в университете мне
сказали, что другие понимают интегральное вычисление, а я не понимаю, тут самолюбие. Но тут надо быть убежденным прежде, что нужно иметь известные способности для этих дел и, главное, в том, что все эти дела важны очень.
— Я думаю, —
сказал Константин, — что никакая деятельность не может быть прочна, если она не имеет основы в личном интересе. Это общая истина, философская, —
сказал он, с решительностью повторяя
слово философская, как будто желая показать, что он тоже имеет право, как и всякий, говорить о философии.
— Да, я теперь всё поняла, — продолжала Дарья Александровна. — Вы этого не можете понять; вам, мужчинам, свободным и выбирающим, всегда ясно, кого вы любите. Но девушка в положении ожидания, с этим женским, девичьим стыдом, девушка, которая видит вас, мужчин, издалека, принимает всё на
слово, — у девушки бывает и может быть такое чувство, что она не знает, что
сказать.
Когда они подъехали к дому, он высадил ее из кареты и, сделав усилие над собой, с привычною учтивостью простился с ней и произнес те
слова, которые ни к чему не обязывали его; он
сказал, что завтра сообщит ей свое решение.
— Отложить и никого не принимать, —
сказал он на вопрос швейцара, с некоторым удовольствием, служившим признаком его хорошего расположения духа, ударяя на
слове «не принимать».
Когда она проснулась на другое утро, первое, что представилось ей, были
слова, которые она
сказала мужу, и
слова эти ей показались так ужасны, что она не могла понять теперь, как она могла решиться произнести эти странные грубые
слова, и не могла представить себе того, что из этого выйдет.
Но
слова были сказаны, и Алексей Александрович уехал, ничего не
сказав.
Когда она думала о Вронском, ей представлялось, что он не любит ее, что он уже начинает тяготиться ею, что она не может предложить ему себя, и чувствовала враждебность к нему зa это. Ей казалось, что те
слова, которые она
сказала мужу и которые она беспрестанно повторяла в своем воображении, что она их
сказала всем и что все их слышали. Она не могла решиться взглянуть в глаза тем, с кем она жила. Она не могла решиться позвать девушку и еще меньше сойти вниз и увидать сына и гувернантку.
Она раскаивалась утром в том, чтó она
сказала мужу, и желала только одного, чтоб эти
слова были как бы не сказаны. И вот письмо это признавало
слова несказанными и давало ей то, чего она желала. Но теперь это письмо представлялось ей ужаснее всего, что только она могла себе представить.
Эти
слова не имеют для меня смысла, —
сказала она дрожащим голосом.
— Да, у Михаила Петровича идет, а спросите-ка как? Это разве рациональное хозяйство? —
сказал помещик, очевидно щеголяя
словом «рациональное».