Неточные совпадения
— Если тебе хочется, съезди, но
я не советую, — сказал Сергей Иванович. — То есть, в отношении
ко мне,
я этого не боюсь, он тебя не поссорит со
мной; но для тебя,
я советую тебе лучше не ездить. Помочь нельзя. Впрочем, делай как хочешь.
— Что ж ты всё хотел на охоту
ко мне приехать? Вот приезжай весной, — сказал Левин.
— До свиданья, Иван Петрович. Да посмотрите, не тут ли брат, и пошлите его
ко мне, — сказала дама у самой двери и снова вошла в отделение.
—
Я?… Да, — сказала Анна. — Боже мой, Таня! Ровесница Сереже моему, — прибавила она, обращаясь
ко вбежавшей девочке. Она взяла ее на руки и поцеловала. — Прелестная девочка, прелесть! Покажи же
мне всех.
— Долли, постой, душенька.
Я видела Стиву, когда он был влюблен в тебя.
Я помню это время, когда он приезжал
ко мне и плакал, говоря о тебе, и какая поэзия и высота была ты для него, и
я знаю, что чем больше он с тобой жил, тем выше ты для него становилась. Ведь мы смеялись бывало над ним, что он к каждому слову прибавлял: «Долли удивительная женщина». Ты для него божество всегда была и осталась, а это увлечение не души его…
— Сергей Иваныч? А вот к чему! — вдруг при имени Сергея Ивановича вскрикнул Николай Левин, — вот к чему… Да что говорить? Только одно… Для чего ты приехал
ко мне? Ты презираешь это, и прекрасно, и ступай с Богом, ступай! — кричал он, вставая со стула, — и ступай, и ступай!
— Да приезжай теперь
ко мне, — сказал Левин. — Как бы мы хорошо устроились!
— Да, — продолжала Анна. — Ты знаешь, отчего Кити не приехала обедать? Она ревнует
ко мне.
Я испортила…
я была причиной того, что бал этот был для нее мученьем, а не радостью. Но, право, право,
я не виновата, или виновата немножко, — сказала она, тонким голосом протянув слово «немножко».
—
Я теперь уеду и засяду дома, и тебе нельзя будет
ко мне, — сказала Дарья Александровна, садясь подле нее. —
Мне хочется поговорить с тобой.
— И так задаром лес взяли, — сказал он. — Поздно он
ко мне приехал, а то
я бы цену назначил.
— Пошли
ко мне на дом, чтобы закладывали поскорей коляску тройкой, — сказал он слуге, подававшему ему бифстек на серебряном горячем блюде, и, придвинув блюдо, стал есть.
И отчего они пристают
ко мне?
— Дарья Александровна, — сказал он сухо, —
я ценю вашу доверенность
ко мне;
я думаю, что вы ошибаетесь. Но прав
я или неправ, эта гордость, которую вы так презираете, делает то, что для
меня всякая мысль о Катерине Александровне невозможна, — вы понимаете, совершенно невозможна.
— Вы должны ее любить. Она бредит вами. Вчера она подошла
ко мне после скачек и была в отчаянии, что не застала вас. Она говорит, что вы настоящая героиня романа и что, если б она была мужчиною, она бы наделала зa вас тысячу глупостей. Стремов ей говорит, что она и так их делает.
— Ах, такая тоска была! — сказала Лиза Меркалова. — Мы поехали все
ко мне после скачек. И всё те же, и всё те же! Всё одно и то же. Весь вечер провалялись по диванам. Что же тут веселого? Нет, как вы делаете, чтобы вам не было скучно? — опять обратилась она к Анне. — Стоит взглянуть на вас, и видишь, — вот женщина, которая может быть счастлива, несчастна, но не скучает. Научите, как вы это делаете?
«Она едет
ко мне, ― подумал Вронский, ― и лучше бы было.
― Нынче утром Лиза заезжала
ко мне ― они еще не боятся ездить
ко мне, несмотря на графиню Лидию Ивановну, ― вставила она, ― и рассказывала про ваш Афинский вечер. Какая гадость!
— Так как все пальцы вышли, он их все разогнул и продолжал: — Это взгляд теоретический, но
я полагаю, что вы сделали
мне честь обратиться
ко мне для того, чтоб узнать практическое приложение.
— Ну, разумеется! Вот ты и пришел
ко мне. Помнишь, ты нападал на
меня за то, что
я ищу в жизни наслаждений?
— Я-то хорош!
Я затем приехал… Непременно приезжай нынче
ко мне обедать. Брат твой будет, Каренин, мой зять, будет.
— Отчего же?
Я не вижу этого. Позволь
мне думать, что, помимо наших родственных отношений, ты имеешь
ко мне, хотя отчасти, те дружеские чувства, которые
я всегда имел к тебе… И истинное уважение, — сказал Степан Аркадьич, пожимая его руку. — Если б даже худшие предположения твои были справедливы,
я не беру и никогда не возьму на себя судить ту или другую сторону и не вижу причины, почему наши отношения должны измениться. Но теперь, сделай это, приезжай к жене.
—
Я очень благодарен за твое доверие
ко мне, — кротко повторил он по-русски сказанную при Бетси по-французски фразу и сел подле нее. Когда он говорил по-русски и говорил ей «ты», это «ты» неудержимо раздражало Анну. — И очень благодарен за твое решение.
Я тоже полагаю, что, так как он едет, то и нет никакой надобности графу Вронскому приезжать сюда. Впрочем…
«Верно, уже осмотрели всю старину и теперь объезжают студии новых, шарлатана Немца и дурака прерафаелита Англичанина, и
ко мне приехали только для полноты обозрения», думал он.
— Нет, нисколько! — с досадой на этот вопрос отвечал Николай. — Напиши ему, чтоб он прислал
ко мне доктора.
Пришлете ли вы Сережу
ко мне, или
мне приехать в дом в известный, назначенный час, или вы
мне дадите знать, когда и где
я могу его видеть вне дома?
— Вы приедете
ко мне, — сказала графиня Лидия Ивановна, помолчав, — нам надо поговорить о грустном для вас деле.
Я всё бы дала, чтоб избавить вас от некоторых воспоминаний, но другие не так думают.
Я получила от нее письмо. Она здесь, в Петербурге.
— Мама! Она часто ходит
ко мне, и когда придет… — начал было он, но остановился, заметив, что няня шопотом что — то сказала матери и что на лице матери выразились испуг и что-то похожее на стыд, что так не шло к матери.
— Приезжайте обедать
ко мне, — решительно сказала Анна, как бы рассердившись на себя за свое смущение, но краснея, как всегда, когда выказывала пред новым человеком свое положение. — Обед здесь не хорош, но, по крайней мере, вы увидитесь с ним. Алексей изо всех полковых товарищей никого так не любит, как вас.
— Алексей, ты не изменился
ко мне? — сказала она, обеими руками сжимая его руку. — Алексей,
я измучалась здесь. Когда мы уедем?
— Да, он
ко мне добр, но…
«Да и вообще, — думала Дарья Александровна, оглянувшись на всю свою жизнь за эти пятнадцать лет замужества, — беременность, тошнота, тупость ума, равнодушие
ко всему и, главное, безобразие. Кити, молоденькая, хорошенькая Кити, и та так подурнела, а
я беременная делаюсь безобразна,
я знаю. Роды, страдания, безобразные страдания, эта последняя минута… потом кормление, эти бессонные ночи, эти боли страшные»…
И
я до сих пор не знаю, хорошо ли сделала, что послушалась ее в это ужасное время, когда она приезжала
ко мне в Москву.
Она счастлива, делает счастье другого человека и не забита, как
я, а верно так же, как всегда, свежа, умна, открыта
ко всему», думала Дарья Александровна, и плутовская улыбка морщила ее губы, в особенности потому, что, думая о романе Анны, параллельно с ним Дарья Александровна воображала себе свой почти такой же роман с воображаемым собирательным мужчиной, который был влюблен в нее.
— Так мы можем рассчитывать на вас, граф, на следующий съезд? — сказал Свияжский. — Но надо ехать раньше, чтобы восьмого уже быть там. Если бы вы
мне сделали честь приехать
ко мне?
— Ты знаешь, единственная женщина, которая приехала
ко мне в Петербурге, была Бетси Тверская?
― Да, и в самом деле пора, ― сказал Метров. ― Поедемте с нами, а оттуда, если угодно,
ко мне.
Я бы очень желал прослушать ваш труд.
«Если
я так действую на других, на этого семейного, любящего человека, отчего же он так холоден
ко мне?…. и не то что холоден, он любит
меня,
я это знаю.
Он хочет доказать
мне, что его любовь
ко мне не должна мешать его свободе.
Когда
я чувствую, как теперь, что ты враждебно, именно враждебно относишься
ко мне, если бы ты знал, что это для
меня значит!
— Оставьте
меня! Помню, не помню… Какое ему дело? Зачем
мне помнить? Оставьте
меня в покое! — обратился он уже не к гувернеру, а
ко всему свету.
«Да, вот он перестал теперь притворяться, и видна вся его холодная ненависть
ко мне», — подумала она, не слушая его слов, но с ужасом вглядываясь в того холодного и жестокого судью, который, дразня ее, смотрел из его глаз.
—
Я бы не удивилась, если бы вы и не хотели встретиться со
мною.
Я ко всему привыкла. Вы были больны? Да, вы переменились, — сказала Анна.
Если он, не любя
меня, из долга будет добр, нежен
ко мне, а того не будет, чего
я хочу, — да это хуже в тысячу раз даже, чем злоба!