Неточные совпадения
— Славу Богу, — сказал Матвей, этим ответом показывая, что он
понимает так же, как и барин, значение этого приезда,
то есть что Анна Аркадьевна, любимая сестра Степана Аркадьича, может содействовать примирению мужа с женой.
Либеральная партия говорила или, лучше, подразумевала, что религия есть только узда для варварской части населения, и действительно, Степан Аркадьич не мог вынести без боли в ногах даже короткого молебна и не мог
понять, к чему все эти страшные и высокопарные слова о
том свете, когда и на этом жить было бы очень весело.
Дарья Александровна между
тем, успокоив ребенка и по звуку кареты
поняв, что он уехал, вернулась опять в спальню. Это было единственное убежище ее от домашних забот, которые обступали ее, как только она выходила. Уже и теперь, в
то короткое время, когда она выходила в детскую, Англичанка и Матрена Филимоновна успели сделать ей несколько вопросов, не терпевших отлагательства и на которые она одна могла ответить: что надеть детям на гулянье? давать ли молоко? не послать ли за другим поваром?
Уж который раз он видел его приезжавшим в Москву из деревни, где он что-то делал, но что именно,
того Степан Аркадьич никогда не мог
понять хорошенько, да и не интересовался.
— Ну, этого я не
понимаю, — сказал Сергей Иванович. — Одно я
понимаю, — прибавил он, — это урок смирения. Я иначе и снисходительнее стал смотреть на
то, что называется подлостью, после
того как брат Николай стал
тем, что он есть… Ты знаешь, что он сделал…
— Я? я недавно, я вчера… нынче
то есть… приехал, — отвечал Левин, не вдруг от волнения
поняв ее вопрос. — Я хотел к вам ехать, — сказал он и тотчас же, вспомнив, с каким намерением он искал ее, смутился и покраснел. — Я не знал, что вы катаетесь на коньках, и прекрасно катаетесь.
— Ты
пойми, — сказал он, — что это не любовь. Я был влюблен, но это не
то. Это не мое чувство, а какая-то сила внешняя завладела мной. Ведь я уехал, потому что решил, что этого не может быть,
понимаешь, как счастья, которого не бывает на земле; но я бился с собой и вижу, что без этого нет жизни. И надо решить…
— Извини меня, но я не
понимаю ничего, — сказал Левин, мрачно насупливаясь. И тотчас же он вспомнил о брате Николае и о
том, как он гадок, что мог забыть о нем.
И
те, что
понимают только неплатоническую любовь, напрасно говорят о драме.
Княгиня же, со свойственною женщинам привычкой обходить вопрос, говорила, что Кити слишком молода, что Левин ничем не показывает, что имеет серьезные намерения, что Кити не имеет к нему привязанности, и другие доводы; но не говорила главного,
того, что она ждет лучшей партии для дочери, и что Левин несимпатичен ей, и что она не
понимает его.
Матери не нравились в Левине и его странные и резкие суждения, и его неловкость в свете, основанная, как она полагала, на гордости, и его, по ее понятиям, дикая какая-то жизнь в деревне, с занятиями скотиной и мужиками; не нравилось очень и
то, что он, влюбленный в ее дочь, ездил в дом полтора месяца, чего-то как будто ждал, высматривал, как будто боялся, не велика ли будет честь, если он сделает предложение, и не
понимал, что, ездя в дом, где девушка невеста, надо было объясниться.
Но хорошо было говорить так
тем, у кого не было дочерей; а княгиня
понимала, что при сближении дочь могла влюбиться, и влюбиться в
того, кто не захочет жениться, или в
того, кто не годится в мужья.
Теперь она верно знала, что он затем и приехал раньше, чтобы застать ее одну и сделать предложение. И тут только в первый раз всё дело представилось ей совсем с другой, новой стороны. Тут только она
поняла, что вопрос касается не ее одной, — с кем она будет счастлива и кого она любит, — но что сию минуту она должна оскорбить человека, которого она любит. И оскорбить жестоко… За что? За
то, что он, милый, любит ее, влюблен в нее. Но, делать нечего, так нужно, так должно.
Кити чувствовала, как после
того, что произошло, любезность отца была тяжела Левину. Она видела также, как холодно отец ее наконец ответил на поклон Вронского и как Вронский с дружелюбным недоумением посмотрел на ее отца, стараясь
понять и не
понимая, как и за что можно было быть к нему недружелюбно расположенным, и она покраснела.
«
То и прелестно, — думал он, возвращаясь от Щербацких и вынося от них, как и всегда, приятное чувство чистоты и свежести, происходившее отчасти и оттого, что он не курил целый вечер, и вместе новое чувство умиления пред ее к себе любовью, —
то и прелестно, что ничего не сказано ни мной, ни ею, но мы так
понимали друг друга в этом невидимом разговоре взглядов и интонаций, что нынче яснее, чем когда-нибудь, она сказала мне, что любит.
— Всё кончено, и больше ничего, — сказала Долли. — И хуже всего
то, ты
пойми, что я не могу его бросить; дети, я связана. А с ним жить я не могу, мне мука видеть его.
— Я одно скажу, — начала Анна, — я его сестра, я знаю его характер, эту способность всё, всё забыть (она сделала жест пред лбом), эту способность полного увлечения, но зато и полного раскаяния. Он не верит, не
понимает теперь, как он мог сделать
то, что сделал.
Теперь она
поняла, что Анна не могла быть в лиловом и что ее прелесть состояла именно в
том, что она всегда выступала из своего туалета, что туалет никогда не мог быть виден на ней.
Никто, кроме ее самой, не
понимал ее положения, никто не знал
того, что она вчера отказала человеку, которого она, может быть, любила, и отказала потому, что верила в другого.
Левин чувствовал, что брат Николай в душе своей, в самой основе своей души, несмотря на всё безобразие своей жизни, не был более неправ, чем
те люди, которые презирали его. Он не был виноват в
том, что родился с своим неудержимым характером и стесненным чем-то умом. Но он всегда хотел быть хорошим. «Всё выскажу ему, всё заставлю его высказать и покажу ему, что я люблю и потому
понимаю его», решил сам с собою Левин, подъезжая в одиннадцатом часу к гостинице, указанной на адресе.
— На
том свете
поймем всё это, — сказал он шутя.
Левин пристально смотрел на нее, удивляясь
тому, как она
поняла его мысли.
Далее всё было
то же и
то же;
та же тряска с постукиваньем,
тот же снег в окно,
те же быстрые переходы от парового жара к холоду и опять к жару,
то же мелькание
тех же лиц в полумраке и
те же голоса, и Анна стала читать и
понимать читаемое.
Анна Аркадьевна читала и
понимала, но ей неприятно было читать,
то есть следить зa отражением жизни других людей.
Два-три человека, ваш муж в
том числе,
понимают всё значение этого дела, а другие только роняют.
Баронесса надоела, как горькая редька, особенно
тем, что всё хочет давать деньги; а есть одна, он ее покажет Вронскому, чудо, прелесть, в восточном строгом стиле, «genre рабыни Ребеки,
понимаешь».
Он, как доживший, не глупый и не больной человек, не верил в медицину и в душе злился на всю эту комедию,
тем более, что едва ли не он один вполне
понимал причину болезни Кити.
Когда ее взгляд встретился теперь с его голубыми, добрыми глазами, пристально смотревшими на нее, ей казалось, что он насквозь видит ее и
понимает всё
то нехорошее, что в ней делается.
Казалось, очень просто было
то, что сказал отец, но Кити при этих словах смешалась и растерялась, как уличенный преступник. «Да, он всё знает, всё
понимает и этими словами говорит мне, что хотя и стыдно, а надо пережить свой стыд». Она не могла собраться с духом ответить что-нибудь. Начала было и вдруг расплакалась и выбежала из комнаты.
— Она так жалка, бедняжка, так жалка, а ты не чувствуешь, что ей больно от всякого намека на
то, что причиной. Ах! так ошибаться в людях! — сказала княгиня, и по перемене ее тона Долли и князь
поняли, что она говорила о Вронском. — Я не
понимаю, как нет законов против таких гадких, неблагородных людей.
— К чему тут еще Левин? Не
понимаю, зачем тебе нужно мучать меня? Я сказала и повторяю, что я горда и никогда, никогда я не сделаю
того, что ты делаешь, — чтобы вернуться к человеку, который тебе изменил, который полюбил другую женщину. Я не
понимаю, не
понимаю этого! Ты можешь, а я не могу!
Как будто слезы были
та необходимая мазь, без которой не могла итти успешно машина взаимного общения между двумя сестрами, — сестры после слез разговорились не о
том, что занимало их; но, и говоря о постороннем, они
поняли друг друга.
Долли, с своей стороны,
поняла всё, что она хотела знать; она убедилась, что догадки ее были верны, что горе, неизлечимое горе Кити состояло именно в
том, что Левин делал предложение и что она отказала ему, а Вронский обманул ее, и что она готова была любить Левина и ненавидеть Вронского.
Первое время Анна искренно верила, что она недовольна им за
то, что он позволяет себе преследовать ее; но скоро по возвращении своем из Москвы, приехав на вечер, где она думала встретить его, a его не было, она по овладевшей ею грусти ясно
поняла, что она обманывала себя, что это преследование не только не неприятно ей, но что оно составляет весь интерес ее жизни.
Эффект, производимый речами княгини Мягкой, всегда был одинаков, и секрет производимого ею эффекта состоял в
том, что она говорила хотя и не совсем кстати, как теперь, но простые вещи, имеющие смысл. В обществе, где она жила, такие слова производили действие самой остроумной шутки. Княгиня Мягкая не могла
понять, отчего это так действовало, но знала, что это так действовало, и пользовалась этим.
— О, да! — сказала Анна, сияя улыбкой счастья и не
понимая ни одного слова из
того, что говорила ей Бетси. Она перешла к большому столу и приняла участие в общем разговоре.
— Любовь… — повторила она медленно, внутренним голосом, и вдруг, в
то же время, как она отцепила кружево, прибавила: — Я оттого и не люблю этого слова, что оно для меня слишком много значит, больше гораздо, чем вы можете
понять, — и она взглянула ему в лицо. — До свиданья!
— Ты всегда так, — отвечала она, как будто совершенно не
понимая его и изо всего
того, что он сказал, умышленно
понимая только последнее. —
То тебе неприятно, что я скучна,
то тебе неприятно, что я весела. Мне не скучно было. Это тебя оскорбляет?
— Ну, как я рад, что добрался до тебя! Теперь я
пойму, в чем состоят
те таинства, которые ты тут совершаешь. Но нет, право, я завидую тебе. Какой дом, как славно всё! Светло, весело, — говорил Степан Аркадьич, забывая, что не всегда бывает весна и ясные дни, как нынче. — И твоя нянюшка какая прелесть! Желательнее было бы хорошенькую горничную в фартучке; но с твоим монашеством и строгим стилем — это очень хорошо.
— Да, он удивительно смешно говорит.
Поняла, куда хозяин идет! — прибавил он, потрепав рукой Ласку, которая, подвизгивая, вилась около Левина и лизала
то его руку,
то его сапоги и ружье.
— Я не стану тебя учить
тому, что ты там пишешь в присутствии, — сказал он, — а если нужно,
то спрошу у тебя. А ты так уверен, что
понимаешь всю эту грамоту о лесе. Она трудна. Счел ли ты деревья?
Кроме
того, он был уверен, что Яшвин уже наверное не находит удовольствия в сплетне и скандале, а
понимает это чувство как должно,
то есть знает и верит, что любовь эта — не шутка, не забава, а что-то серьезнее и важнее.
Когда он был тут, ни Вронский, ни Анна не только не позволяли себе говорить о чем-нибудь таком, чего бы они не могли повторить при всех, но они не позволяли себе даже и намеками говорить
то, чего бы мальчик не
понял.
Действительно, мальчик чувствовал, что он не может
понять этого отношения, и силился и не мог уяснить себе
то чувство, которое он должен иметь к этому человеку. С чуткостью ребенка к проявлению чувства он ясно видел, что отец, гувернантка, няня — все не только не любили, но с отвращением и страхом смотрели на Вронского, хотя и ничего не говорили про него, а что мать смотрела на него как на лучшего друга.
Но она ошибалась в
том, что он
понял значение известия так, как она, женщина, его
понимала.
При этом известии он с удесятеренною силой почувствовал припадок этого странного, находившего на него чувства омерзения к кому-то; но вместе с
тем он
понял, что
тот кризис, которого он желал, наступит теперь, что нельзя более скрывать от мужа, и необходимо так или иначе paзорвать скорее это неестественное положение.
Вронский не мог
понять, как она, со своею сильною, честною натурой, могла переносить это положение обмана и не желать выйти из него; но он не догадывался, что главная причина этого было
то слово сын, которого она не могла выговорить.
Но ход ее не изменился, и Вронский, получив в лицо комок грязи,
понял, что он стал опять в
то же расстояние от Гладиатора.
В
то самое мгновение, как Вронский подумал о
том, что надо теперь обходить Махотина, сама Фру-Фру,
поняв уже
то, что он подумал, безо всякого поощрения, значительно наддала и стала приближаться к Махотину с самой выгодной стороны, со стороны веревки.
Он, этот умный и тонкий в служебных делах человек, не
понимал всего безумия такого отношения к жене. Он не
понимал этого, потому что ему было слишком страшно
понять свое настоящее положение, и он в душе своей закрыл, запер и запечатал
тот ящик, в котором у него находились его чувства к семье, т. е. к жене и сыну. Он, внимательный отец, с конца этой зимы стал особенно холоден к сыну и имел к нему
то же подтрунивающее отношение, как и к желе. «А! молодой человек!» обращался он к нему.