Неточные совпадения
Профессор вел жаркую полемику против материалистов, а Сергей Кознышев с интересом следил за этою полемикой и, прочтя последнюю статью профессора,
написал ему
в письме свои возражения; он упрекал профессора за слишком большие уступки материалистам.
Весь день этот Анна провела дома, то есть у Облонских, и не принимала никого, так как уж некоторые из ее знакомых, успев узнать о ее прибытии, приезжали
в этот же день. Анна всё утро провела с Долли и с детьми. Она только послала записочку к брату, чтоб он непременно обедал дома. «Приезжай, Бог милостив»,
писала она.
Маша обещала
писать Константину
в случае нужды и уговаривать Николая Левина приехать жить к брату.
— Ну, и Бог с тобой, — сказала она у двери кабинета, где уже были приготовлены ему абажур на свече и графин воды у кресла. — А я
напишу в Москву.
После обеда молодые люди отправляются
в кабинет к хозяину и
пишут письмо к неизвестной.
Написали страстное письмо, признание, и сами несут письмо наверх, чтобы разъяснить то, что
в письме оказалось бы не совсем понятным.
— Я не стану тебя учить тому, что ты там
пишешь в присутствии, — сказал он, — а если нужно, то спрошу у тебя. А ты так уверен, что понимаешь всю эту грамоту о лесе. Она трудна. Счел ли ты деревья?
«Я послала к Алексею узнать об его здоровье, и он мне
пишет, что здоров и цел, но
в отчаянии».
Письмо было от Облонского. Левин вслух прочел его. Облонский
писал из Петербурга: «Я получил письмо от Долли, она
в Ергушове, и у ней всё не ладится. Съезди, пожалуйста, к ней, помоги советом, ты всё знаешь. Она так рада будет тебя видеть. Она совсем одна, бедная. Теща со всеми еще зa границей».
Кити
писала с вод, что ничто ей так не улыбается, как провести лето с Долли
в Ергушове, полном детских воспоминаний для них обеих.
В конце мая, когда уже всё более или менее устроилось, она получила ответ мужа на свои жалобы о деревенских неустройствах. Он
писал ей, прося прощения
в том, что не обдумал всего, и обещал приехать при первой возможности. Возможность эта не представилась, и до начала июня Дарья Александровна жила одна
в деревне.
Подъезжая к Петербургу, Алексей Александрович не только вполне остановился на этом решении, но и составил
в своей голове письмо, которое он
напишет жене. Войдя
в швейцарскую, Алексей Александрович взглянул на письма и бумаги, принесенные из министерства, и велел внести за собой
в кабинет.
В кабинете Алексей Александрович прошелся два раза и остановился у огромного письменного стола, на котором уже были зажжены вперед вошедшим камердинером шесть свечей, потрещал пальцами и сел, разбирая письменные принадлежности. Положив локти на стол, он склонил на бок голову, подумал с минуту и начал
писать, ни одной секунды не останавливаясь. Он
писал без обращения к ней и по-французски, упоребляя местоимение «вы», не имеющее того характера холодности, который оно имеет на русском языке.
Она быстро пошла
в дом,
в свой кабинет, села к столу и
написала мужу...
До сих пор она
писала быстро и естественно, но призыв к его великодушию, которого она не признавала
в нем, и необходимость заключить письмо чем-нибудь трогательным, остановили ее.
«Я объявила мужу»,
писала она и долго сидела, не
в силах будучи
писать далее.
— Нет, разорву, разорву! — вскрикнула она, вскакивая и удерживая слезы. И она подошла к письменному столу, чтобы
написать ему другое письмо. Но она
в глубине души своей уже чувствовала, что она не
в силах будет ничего разорвать, не
в силах будет выйти из этого прежнего положения, как оно ни ложно и ни бесчестно.
— Алексей сделал нам ложный прыжок, — сказала она по-французски, — он
пишет, что не может быть, — прибавила она таким естественным, простым тоном, как будто ей никогда и не могло приходить
в голову, чтобы Вронский имел для Анны какое-нибудь другое значение как игрока
в крокет.
— Однако надо
написать Алексею, — и Бетси села за стол,
написала несколько строк, вложила
в конверт. — Я
пишу, чтоб он приехал обедать. У меня одна дама к обеду остается без мужчины. Посмотрите, убедительно ли? Виновата, я на минутку вас оставлю. Вы, пожалуйста, запечатайте и отошлите, — сказала она от двери, — а мне надо сделать распоряжения.
Зачем она здесь назначила свидание и
пишет в письме Бетси?» подумал он теперь только; но думать было уже некогда.
— Ах, мне всё равно! — сказала она. Губы ее задрожали. И ему показалось, что глаза ее со странною злобой смотрели на него из-под вуаля. — Так я говорю, что не
в этом дело, я не могу сомневаться
в этом; но вот что он
пишет мне. Прочти. — Она опять остановилась.
Он послал седло без ответа и с сознанием, что он сделал что то стыдное, на другой же день, передав всё опостылевшее хозяйство приказчику, уехал
в дальний уезд к приятелю своему Свияжскому, около которого были прекрасные дупелиные болота и который недавно
писал ему, прося исполнить давнишнее намерение побывать у него.
За несколько недель пред этим Левин
писал брату, что по продаже той маленькой части, которая оставалась у них неделенною
в доме, брат имел получить теперь свою долю, около 2000 рублей.
Вернувшись домой, Вронский нашел у себя записку от Анны. Она
писала: «Я больна и несчастлива. Я не могу выезжать, но и не могу долее не видать вас. Приезжайте вечером.
В семь часов Алексей Александрович едет на совет и пробудет до десяти». Подумав с минуту о странности того, что она зовет его прямо к себе, несмотря на требование мужа не принимать его, он решил, что поедет.
В это утро ему предстояло два дела: во-первых, принять и направить отправлявшуюся
в Петербург и находившуюся теперь
в Москве депутацию инородцев; во-вторых,
написать обещанное письмо адвокату.
Алексей Александрович долго возился с ними,
написал им программу, из которой они не должны были выходить, и, отпустив их,
написал письма
в Петербург для направления депутации.
— Вот, сказал он и
написал начальные буквы: к,
в, м, о: э, н, м, б, з, л, э, н, и, т? Буквы эти значили:«когда вы мне ответили: этого не может быть, значило ли это, что никогда, или тогда?» Не было никакой вероятности, чтоб она могла понять эту сложную фразу; но он посмотрел на нее с таким видом, что жизнь его зависит от того, поймет ли она эти слова.
— Ну, так вот прочтите. Я скажу то, чего бы желала. Очень бы желала! — Она
написала начальные буквы: ч,
в, м, з, и, п, ч, б. Это значило: «чтобы вы могли забыть и простить, чтò было».
Он долго не мог понять того, что она
написала, и часто взглядывал
в ее глаза. На него нашло затмение от счастия. Он никак не мог подставить те слова, какие она разумела; но
в прелестных сияющих счастием глазах ее он понял всё, что ему нужно было знать. И он
написал три буквы. Но он еще не кончил
писать, а она уже читала за его рукой и сама докончила и
написала ответ: Да.
Он и
писал этот дневник тогда
в виду будущей невесты.
— Да,
в каракатицу. Ты знаешь, — обратился Левин к брату, — Михаил Семеныч
пишет сочинение о питании и…
— Да, я
пишу вторую часть Двух Начал, — сказал Голенищев, вспыхнув от удовольствия при этом вопросе, — то есть, чтобы быть точным, я не
пишу еще, но подготовляю, собираю материалы. Она будет гораздо обширнее и захватит почти все вопросы. У нас,
в России, не хотят понять, что мы наследники Византии, — начал он длинное, горячее объяснение.
Он понимал все роды и мог вдохновляться и тем и другим; но он не мог себе представить того, чтобы можно было вовсе не знать, какие есть роды живописи, и вдохновляться непосредственно тем, что есть
в душе, не заботясь, будет ли то, что он
напишет, принадлежать к какому-нибудь известному роду.
Более всех других родов ему нравился французский грациозный и эффектный, и
в таком роде он начал
писать портрет Анны
в итальянском костюме, и портрет этот казался ему и всем, кто его видел, очень удачным.
Избранная Вронским роль с переездом
в палаццо удалась совершенно, и, познакомившись чрез посредство Голенищева с некоторыми интересными лицами, первое время он был спокоен. Он
писал под руководством итальянского профессора живописи этюды с натуры и занимался средневековою итальянскою жизнью. Средневековая итальянская жизнь
в последнее время так прельстила Вронского, что он даже шляпу и плед через плечо стал носить по-средневековски, что очень шло к нему.
— Едва ли. Он портретист замечательный. Вы видели его портрет Васильчиковой? Но он, кажется, не хочет больше
писать портретов, и потому может быть, что и точно он
в нужде. Я говорю, что…
Красавица-кормилица, с которой Вронский
писал голову для своей картины, была единственное тайное горе
в жизни Анны.
О своей картине, той, которая стояла теперь на его мольберте, у него
в глубине души было одно суждение — то, что подобной картины никто никогда не
писал.
Он забыл всё то, что он думал о своей картине прежде,
в те три года, когда он
писал ее; он забыл все те ее достоинства, которые были для него несомненны, — он видел картину их равнодушным, посторонним, новым взглядом и не видел
в ней ничего хорошего.
Часто он замечал, как и
в настоящей похвале, что технику противополагали внутреннему достоинству, как будто можно было
написать хорошо то, что было дурно.
— Я не мог
писать того Христа, которого у меня нет
в душе. — сказал Михайлов мрачно.
Портрет Анны, одно и то же и писанное с натуры им и Михайловым, должно бы было показать Вронскому разницу, которая была между ним и Михайловым; но он не видал ее. Он только после Михайлова перестал
писать свой портрет Анны, решив, что это теперь было излишне. Картину же свою из средневековой жизни он продолжал. И он сам, и Голенищев, и
в особенности Анна находили, что она была очень хороша, потому что была гораздо более похожа на знаменитые картины, чем картина Михайлова.
Он сидел
в кабинете у письменного стола и
писал.
Он
писал теперь новую главу о причинах невыгодного положения земледелия
в России.
В первом письме Марья Николаевна
писала, что брат прогнал ее от себя без вины, и с трогательною наивностью прибавляла, что хотя она опять
в нищете, но ничего не просит, не желает, а что только убивает ее мысль о том, что Николай Дмитриевич пропадет без нее по слабости своего здоровья, и просила брата следить за ним.
Но что там он поссорился с начальником и поехал назад
в Москву, но дорогой так заболел, что едва ли встанет, —
писала она.
Левин, которого давно занимала мысль о том, чтобы помирить братьев хотя перед смертью,
писал брату Сергею Ивановичу и, получив от него ответ, прочел это письмо больному. Сергей Иванович
писал, что не может сам приехать, но
в трогательных выражениях просил прощения у брата.
— Скажи, что ответа не будет, — сказала графиня Лидия Ивановна и тотчас, открыв бювар,
написала Алексею Александровичу, что надеется видеть его
в первом часу на поздравлении во дворце.
Графиня Лидия Ивановна
писала обыкновенно по две и по три записки
в день Алексею Александровичу. Она любила этот процесс сообщения с ним, имеющий
в себе элегантность и таинственность, каких не доставало
в ее личных сношениях.
Но Алексей Александрович не чувствовал этого и, напротив того, будучи устранен от прямого участия
в правительственной деятельности, яснее чем прежде видел теперь недостатки и ошибки
в деятельности других и считал своим долгом указывать на средства к исправлению их. Вскоре после своей разлуки с женой он начал
писать свою первую записку о новом суде из бесчисленного ряда никому ненужных записок по всем отраслям управления, которые было суждено
написать ему.